На росстанях - Колас Якуб Михайлович - Страница 110

110

— Товарищи! — начал он басом. — Мы сошлись и съехались для важного дела. Все честные, передовые люди России выступают на организованную борьбу со злом и несправедливостью…

— А называются они царским самодержавием, — подсказал Иван Тадорик и сбил оратора с толку.

— Не лезь в пекло поперед батьки! — шутливо и в то же время довольно строго заметил Садович. — Что надо сказать, я сам скажу. Не забывай, Иван, не для комедии собрались мы здесь.

— Я и не говорю, что для комедии, — не унимался Тадорик.

Садович не обратил внимания на его вторую реплику.

— Не надо, хлопцы, забывать и в том, что мы должны быть очень и очень осторожными. И это не есть трусость или страх перед полицейскими шнурами, этого требуют интересы дела. На всякий случай я поставил стражу. Товарищи, дело наше очень почетное и очень важное. Подробно о нем мы сегодня говорить не будем: мы обсудим и решим его завтра, в не в стенах школы, где может и шашелъ подслушать нас, а в открытом поле. Завтра в двенадцать часов все мы соберемся на Пристаньке, неподалеку от Лядин. Сходиться туда нужно небольшими группами, чтобы не бросаться людям в глаза, не вызывать подозрений.

— Правду говоришь, Бас! — поддержал Садовича Владик Сальвесев. Владик страдал недостатком в произношении буквы "р", а потому слово "правда" у него звучало как "прлавда".

— Значит, так, хлопцы, завтра! — продолжал Садович. — А сейчас расходитесь по каморкам да по сеновалам. Не запрещается и с девчатами погулять.

Сказав так, Садович взглянул на Деда Хруща. Тот только усмехнулся и хитро подмигнул Садовичу: знаем, мол, какой ты сам монах!

— В школе останутся бесприютные горемыки: Андрей, Микола Райский, Иван и Янка — по существу одно и то же, что Янка, что Иван, — заметил с некоторой претензией на юмор Алесь Садович.

— Боже, какую премудрость сказал ты, Алесь! — не удержался Тадорик.

Садович посмотрел на Тадорика, покачал головой и сказал:

— "Шел Тадор с Тадорою, нашел лапоть с оборою… "

— Ну, и что же? — спросил Тадорик.

Как видно, он был настроен весьма воинственно.

— Ну, так до завтра! — говорили учителя и понемногу разбредались кто куда.

В школе остались хозяин и его "бесприютные" гости: Лобанович, Райский, Тадорик и Тукала.

— Что же, хлопцы! Садитесь за стол. На большое угощение не рассчитывайте, — пригласил хозяин.

— А все же кое-что есть, — сказал Райский и крикнул: — Акуля!

Широкая, коренастая, румяная Акуля показалась в комнате, выплыв из кухни.

— Подавай, Акуля, что есть, — приказал ей Райский.

Акуля скрылась за дверью комнаты так же молча, как вошла. Иван Тадорик сложил губы трубкой, вытаращил глаза и, обращаясь к Райскому, выкрикнул с деланным изумлением:

— О-о-о! Посмотрим, что это за кое-что!

Тотчас же дебелая Акуля — она была сторожихой при школе и вместе с тем хозяйкой кухни — принесла пять разнокалиберных тарелок, столько же сборных вилок и пару ножей-инвалидов. Все это она расставила и разложила на Древнем столе, ничем не застлав его. У Садовича скатертей не было — он считал их ненужной буржуйской роскошью. Вскоре на столе появилась еще одна тарелка с нарезанными кусочками сала, затем деревянная, кустарного производства миска с хлебом, сковорода с яичницей и огромная глиняная миска с редькой, нарезанной небольшими ломтиками и заправленной кислым молоком. Редьки было не менее полведра.

Тадорик не мог удержаться от реплики.

— Умри, Микола, и больше не кухарничай, ничего лучшего не придумаешь, — сказал он Райскому.

А Райский, ни слова не говоря, подошел к книжному шкафу, вытащил из-за школьных папок кварту горелки и торжественно поставил ее на стол.

— Это дар от моих ничтожных доходов, — проговорил он. — Выпьем, как говорил Тарас Бульба, за то, чтобы храбро воевали.

Учителя так оживились, загомонили, что их голоса сливались в нестройный гул, в котором трудно было разобрать отдельные возгласы.

— Вот это "кое-что"! — весело сказал Тадорик.

— Слава Райскому, доброму сыну Бахуса!

— Дай тебе, боже, счастье, и долю, и рубаху на пуп!

— Живи, Райский, пока сам не скажешь: "Хватит!"

Все, как могли, хвалили Райского за редьку, а главным образом за кварту горелки. Когда же выпили по чарке за его здоровье, Райский сказал:

— Ну, ешьте, хлопцы, да смотрите, чтобы ничего не оставалось, потому что после вас и свиньи есть не будут.

— Здорово, — засмеялся Тадорик.

А Янка Тукала заверил:

— Не беспокойся, Микола, все сметем, и от твоей редьки останутся одни только воспоминания.

Ужин затянулся далеко за полночь. Много было молодого смеха, шуток, веселья. Зашел разговор и о том деле, ради которого съехались учителя с разных концов страны. На вопрос Лобановича Садович сообщил, что всего собралось восемнадцать сельских учителей и что завтра, вернее уже сегодня, приедут еще трое из-под Койданова. Можно надеяться, что из Панямони прибудут Тарас Иванович Широкий и Базыль Трайчанский. Но на этих последних особенно рассчитывать не следует — они люди семейные, хотя на словах и сочувствуют революции, во принять в ней участие вряд ли согласятся.

— Во всяком случае, хлопцы, — говорил Садович, — завтра мы положим начало организации народных учителей в Беларуси. Мы будем пионерами революционного организованного движения в борьбе против проклятого царизма, — немного риторично, но вдохновенно закончил Садович.

Уже давно рассвело. Начинала пробуждаться привычная жизнь деревни.

— Разве мы будем ложиться спать? — спросил Лобанович и внес предложение отправиться на Неман, "чтобы смыть грехи прошлого и облечься в одежду нового Адама", как говорят попы.

Так и не спали всю эту ночь. И запомнилась она Лобановичу на всю жизнь.

XXVI

Акуля на скорую руку приготовила учителям завтрак, правда, не такой богатый, как ужин. Едва уселись за стол, как дверь в комнату, где завтракали учителя, открылась. Порог перешагнул Ничыпар Янковец, а за ним вошли в комнату Пятрусь Гулик и Сымон Лопаткевич. Они только что пришли со станции.

— Приятного аппетита! — громко и торжественно приветствовал Янковец хозяина и его гостей.

Садович, а с ним и гости встали из-за стола, шумно поздоровались с вновь прибывшими, а затем усадили их за стол.

Среди учительской голытьбы самым богатым был Ничыпар Янковец. Во время русско-японской войны он добровольцем поехал на Дальний Восток и попал в интендантство. Ему довелось быть свидетелем самого разнузданного взяточничества. Интендантские компанейские чиновники предложили и ему получить свою долю, но Янковец считал для себя зазорным обкрадывать свою армию и только в самом конце войны, когда все расползалось по швам, взял немного "на дорогу". Вообще же Ничыпар был хлопец разудалый, живой и бойкий, любил временами и гульнуть. Вот почему сейчас, сев за стол и окинув его взглядом, он велел Садовичу позвать Акулю. Ничыпар дал ей рубль.

— Принеси полкварты и закусить — хоть хвост от тарани. Да на одной ноте… Ну, так как, потрясатели самодержавия? — обратился он к учителям.

— Тряхнем! — грозно вскинул кудрявую голову Тадорик.

— А ты, Ничыпар, не собираешься тряхнуть его? — поинтересовался Лобанович.

— Пустился Микита в волокиту, так иди и назад не оглядывайся, — решительно заявил Ничыпар.

Только тихий и боязливый Сымон Лопаткевич несмело отозвался:

— Самодержавие не груша. Смотри, чтобы нас самих не тряхнули. — Сказав это, Лопаткевич поправил на носу пенсне, придававшее ему довольно важный вид.

— А ты думал, тебе титулярного советника дадут за то, что против самодержавия пойдешь? — поддел Лопаткевича Янка Тукала.

Учителя дружно захохотали. Они часто пели привезенную Ничыпаром песню про титулярного советника:

Он был титулярный советник, Она — генеральская дочь. Он томно в любви объяснился. Она прогнала его прочь.