На росстанях - Колас Якуб Михайлович - Страница 127

"Допрашиваемый" отвечает грустно:

— Конечно, если бы я не читал протокола и не знал, что в нем написано, то и под таким протоколом подписался бы.

— Вот это мило! — восклицает "следователь". Он снова ехидно, как настоящий следователь, усмехается. — Разъясните, я вас не понимаю, — обращается он к Лобановичу.

"Допрашиваемый" виновато опускает глаза, на мгновение задумывается.

— Пьяному, господин следователь, и море по колено, — печально признается он и добавляет: — А за компанию, как говорят, цыган повесился.

Янка не выдержал роли следователя и весело захохотал.

— А знаешь, — сказал "следователь", — неплохо получается, ей-богу!

— Ты же, надо отдать тебе справедливость, вопросы ставил казуистические, — хвалит следовательский талант Янки Андрей.

Так друзья похвалили друг друга за удачно проведенные роли. Но это только начало. Хорошее же начало — половина дела. Нужно продолжить "следствие". На этот раз "следователем" становится Лобанович, и роли меняются.

Сначала тот же "предварительный допрос", а затем уж разговор по существу самого дела.

— Из ваших слов выходит, что вы подписали протокол, не зная, что в нем написано, только потому, что вы были пьяны и не понимали, что делали. Так я вас понимаю? — спрашивает "следователь" Лобанович "допрашиваемого" Янку Тукалу.

— Да, — смело подтверждает Янка.

— А где вы напились и по какому поводу?

Янка придает своему лицу постное выражение, старается собраться с мыслями.

— Выпили на товарищеской маевке, сначала, как говорится, на лоне природы, за селом, а потом добавили еще и в микутичской школе, на квартире своего коллеги Садовича.

— Стало быть, имелась какая-то реальная причина для такой выпивки? Вот вы и скажите, что это была за причина.

"Допрашиваемый" вначале мнется, а потом говорит:

— Основная причина, господин следователь, была в том, что и нашему брату, сельскому учителю, порой хочется выпить, тем более в компании.

— Это правда, компания большая, слишком даже большая для товарищеской маевки, как утверждаете вы, — иронически замечает "следователь".

"Допрашиваемый" не обижается на это замечание и продолжает свои объяснения:

— Село Микутичи, господин следователь, славится тем, что из него выходит много учителей Нет ничего удивительного в том, что летом, во время каникул, они в большом числе съезжаются в свое село, к родителям.

— Но здесь были учителя и из других мест, — гнет свою линию "следователь".

— Их было мало, господин следователь, к тому же это все близкие приятели, однокашники учителей, вышедших из Микутич.

— Ну, а вы тоже из Микутич? — спрашивает "следователь".

— Я здесь по соседству, моя деревня верстах в двух отсюда. Летом я все время проводил с друзьями в Микутичах.

— Так здесь весело? — иронически подает реплику "следователь".

— Мы создали там, на квартире Садовича при школе, кружок учителей и занимались подготовкой к экзаменам на аттестат зрелости, — объясняет Янка.

— Вашу "зрелость" вы засвидетельствовали в своей крамольной резолюции, — говорит безжалостно "следователь", потом резко меняет тон разговора. — Давайте бросим играть в прятки, — сурово продолжает он. — Факт есть факт, а документ остается документом! — "Следователь" поднимает лист бумаги, который должен означать "документ", и уже более спокойно говорит: — Признавайтесь, кто писал текст этого мерзкого протокола?

После короткой паузы он добавил:

— Помните, что искреннее осознание преступности и правдивое признание своей вины только уменьшает степень справедливого наказания.

"Допрашиваемый" сначала молчит, а потом вежливо заявляет:

— Мне не в чем признаваться, потому что я не только не знаю, кто писал протокол, но и не знаю, что в нем написано.

— Бросьте дурака валять! — гремит "следователь". — Говорите правду: кто составлял протокол?

— Если хотите знать правду, я скажу: протокол написал бог Бахус! — отвечает рассерженный "допрашиваемый".

Приятели не выдерживают дальнейшей комедии и весело хохочут.

— А, чтоб тебе пусто было! Замучил меня, даже в пот ударило! — говорит Янка и вытирает платочком лоб.

— Что скажешь, Яне? По-моему, неплохо. Если мы все разыграем такую "божественную комедию", то, право же, будет хорошо!

— Путь проложен! — весело отзывается Янка. — Остается только отшлифовать некоторые мелочи. Может быть, "следователь" — ты или я — не так порой задавал вопросы, а "подсудимые" не так отвечали?

— А как ты думаешь, может быть, о Бахусе не нужно говорить, а ту же мысль высказать немного иначе? — осторожно замечает Лобанович.

— Дело, братец мой, не в точной терминологии, была бы только верно и без противоречий определена линия общего поведения, остальное, конечно, нужно доработать.

— Я в принципе не против Бахуса, Янка, быть может, это наша находка. Тысячи людей возлагали вину на бедного Бахуса, и это часто помогало им. А вдруг и нам он сослужит службу?

Приятели приступают к окончательной отделке "допроса". Остается только ознакомить всех участников учительского съезда в Микутичах с планом, выработанным в Смолярне, чтобы все уволенные учителя играли в одну дуду — никаких заранее обдуманных намерений у них не было. Встал другой вопрос: каким способом осведомить друзей о принятой линии поведения? Ответ был один — только устно и тайно.

В заключение Лобанович сказал:

— Держись, Янка! "Нас еще судьбы безвестные ждут". Падать духом не будем!

— Не будем! — подхватил Янка. — Мы еще покажем, что такое санкюлоты! "Берегись, богачи, беднота гуляет!"

VI

Спустя несколько дней после репетиции допроса к Лобановичу зашел брат.

— Для тебя, брате, наклевывается школа, — весело проговорил Владимир.

На его губах играла хитроватая усмешка. Лобановичу казалось, что брат хочет поиздеваться над ним, — вероятно, подъезжает с какой-нибудь штучкой.

— Ты на что намекаешь, Владик? Какая может быть для меня школа? — недоверчиво отозвался Андрей.

— Маленькая школка, здесь в Смолярне!

— Не понимаю, что ты хочешь сказать, — признался Андрей.

А Владимир продолжал:

— Дело зависит от тебя: согласишься учить — и ученики будут, по три рубля в месяц с носа!

— Было бы хорошо, если бы они были, но где их взять?

Здесь Владимир раскрыл карты.

Некоторые крестьяне из соседних деревень, услыхав, что здесь, под боком, есть учитель, просили Владимира переговорить с братом, не возьмется ли он учить их хлопцев. Везти ребят в Столбуны далеко, да еще квартиру надо найти, платить за нее, харчи посылать. А так было бы удобнее: легче пройти две-три версты до Смолярни, чем ехать верст десять до местечка.

— Как ты смотришь на это? — спросил Владимир.

— Охотно взялся бы учить, ведь мне делать нечего. Сколько наберется учеников?

— Семь-восемь хлопцев, а может быть, и больше.

— Что ж, это хорошо. Не знаю только, где разместить их.

— Об этом ты не думай, — сказал Владимир.

Через два дня "школа" была вполне готова принять новых учеников. Смастерили простой длинный стол, поставили две скамейки по одну и по другую сторону стола, а в одном конце его табуретку — "профессорскую кафедру".

Такова история открытия школы в Смолярне, к великой радости Лобановича и к удовольствию крестьян, родителей девяти учеников смолярнинской школы.

Хотя Лобанович сейчас был далеко не полноправным учителем, хотя он и не был поставлен на эту должность начальством, все же он ощутил великое удовлетворение, когда в хату лесника пришло девять парнишек разного возраста и различной подготовки. Самому старшему из них, Тодору Бервенскому, было уже около шестнадцати лет. Это был рослый парень. Несколько зим ходил он в школу, но с большими перерывами. Из школьной программы он кое-что знал, а вообще был малограмотным. Его уже более интересовали девчата, чем книги. Но жизнь вынуждала взяться за ученье, хотя бы сдать экзамен за курс начальной школы. В настоящей школе, среди шумной оравы школьников-малышей, Бервенский чувствовал себя не очень ловко. К тому же Тодор страдал недостатком речи. В глагольных словах окончания на "ал" он выговаривал "ол": брал — брол, пахал — пахол, бороновал — бороновол и т. д. Вот почему с большой охотой пошел он в тихую, глухую Смолярню к Лобановичу.