Сент-Ронанские воды - Скотт Вальтер - Страница 85

Талисман, благодаря которому достигнуты были столь благотворные улучшения, заключался частично в чаевых, частично в неусыпной заботе. Щедрость старого чудака давала ему право браниться, когда он замечал, что не все в порядке. Слуг, предававшихся нерадению и лени, оживила введенная мистером Тачвудом новая система поощрения и наблюдения, а пастор, не отдававший себе полного отчета, откуда сие идет, пожинал плоды трудов своего деятельного друга. Иногда, заслышав шум и гам неподалеку от своего кабинета, он поднимал голову и спрашивал, что означают эти докучные звуки, но, получив ответ, что так распорядился мистер Тачвуд, снова принимался за работу, уверенный, что все в полном порядке.

Но даже расчистка авгиевых конюшен в доме священника не могла удовлетворить титаническую жажду деятельности мистера Тачвуда. Он притязал на неограниченное господство в сент-ронанской деревушке и, как большинство людей с неукротимой натурой, в значительной мере достиг авторитета, которого домогался. Он объявил войну всем мелким, но зато извечным порокам старозаветного шотландского местечка: тут навозная куча, с незапамятных времен отравлявшая воздух под окнами коттеджа, переносилась на задний двор там разбитая тачка и вышедшая из употребления тележка убирались с дороги а еще где-то старая шляпа или лоскут синей материи, воткнутые для защиты «от зимних ветров дуновенья» в оконный проем, вынимались оттуда, выбрасывались в сточную канаву и заменялись куском вполне доброкачественного, прозрачного стекла. Способ, которым достигались все эти изменения, был тот же, к которому мистер Тачвуд прибегал в доме священника — деньги и увещания. Последние сами по себе были бы оставлены без внимания и, возможно, вызвали бы даже отпор, но, смягченные и подслащенные небольшим даянием в подмогу затеянной реформе, они западали в сердца слушателей и большей частью превозмогали их возражения. Впрочем, жители деревни твердо верили, что мистер Тачвуд — богач, и среди них господствовало мнение, что хотя он не держит ни слуг, ни экипажей, он может, если пожелает, скупить половину земель в стране. Ведь роскошные кареты и пышные ливреи не содействуют наполнению кошельков, наоборот — они их опустошают, и потому люди, полагавшие, что знают, о чем говорят, добавляли, что старик Тернпенни, равно как и мистер Байндлуз, выложили бы больше денег по одному слову мистера Тачвуда, чем по совместному обязательству доброй половины светских людей, съехавшихся на воды. Такое мнение расчищало путь человеку, всегда с готовностью раздававшему или ссужавшему деньги. Толки о его богатстве отнюдь не уменьшало даже то, что в делах он не склонен был беззаботно пренебрегать своими интересами, а напротив, ясно показывал, что отлично понимает ценность того, с чем готов расстаться. Поэтому немногие решались противостоять капризам старого чудака, имевшего и желание и возможность проявлять любезность к тем, кто готов был содействовать его причудам. Таким образом, этот странный пришелец сумел в течение весьма немногих дней или, может быть, недель завоевать преданность населения в несравненно большей степени, чем это удавалось кому бы то ни было с тех пор, как деревню покинули старые господа. Даже власть барона-бэйли, хотя облечен ею был старик Миклем, являлась как бы второстепенной инстанцией по сравнению с авторитетом мистера Тачвуда, которому словно бы добровольно присягнули жители Сент-Ронана.

Имелись, однако же, упрямцы, не желавшие признавать этой утвердившейся над ними власти и с характерным для своих соплеменников упорством отказывавшиеся внимать советам пришельца, хорошим ли, худым ли — безразлично. У них навозные кучи не убирались, и дорогу перед их домами по-прежнему загромождали деревянные обломки. Случалось даже, что в то время, когда мистер Тачвуд особенно ревностно заботился об улучшении условий жизни в деревне, он едва не испытал участи, нередко выпадающей на долю великих реформаторов: жизнь его оказалась в опасности по причине одного из тех безобразий, которые не были еще устранены, несмотря на все его усилия.

Однажды во время жатвы набоб, не зная, чем бы ему заняться вечерком, но желая воспользоваться тем, что луна светила ярко, решил применить свой обычный способ рассеяния скуки и отправился к священнику. Уж он был уверен, что если ему даже не удастся затеять диспут на какую-либо тему с самим пастором, там всегда найдется что-нибудь такое, что можно будет покритиковать и привести в порядок.

В данном случае он обратился к младшей служанке пастора с наставлением о необходимости носить чулки и башмаки. Так как добрый совет его был подкреплен подарком в виде шести пар белых бумажных чулок и двух пар отличных кожаных башмаков, он был воспринят не только с уважением, но даже с благодарностью. А когда мистер Тачвуд, уходя и заканчивая свое наставление, слегка ущипнул девушку за подбородок, она только заалелась и хихикнула. Гриззи была до такой степени благодарна мистеру Тачвуду, что, обратив его внимание на облака, скрывшие луну, заботливо предложила проводить его с фонарем до Клейкемской гостиницы, чтобы по дороге он на что-нибудь не наткнулся. Независимый по натуре путешественник даже и слушать не пожелал о чем-либо подобном. Коротко уверив ее, что ему случалось без всякого фонаря целыми ночами ходить по улицам Парижа и Мадрида, он смело пустился в обратный путь.

Тем не менее он пережил приключение, которое, если это не клевета на благоустройство Парижа и Мадрида, могло бы случиться с ним и в любой из этих блистательных столиц, а не только в такой жалкой деревушке, как Сент-Ронан. Перед дверью Сандерса Джаупа, крестьянина-собственника и человека довольно видного, который был «сам на своей земле барон и плевал на всех», зияла зловонная яма, именуемая в Шотландии помойкой. Местоположение сего вместилища мерзости Тачвуду было хорошо известно, ибо Сандерс Джауп был подлинным главой тех, кто стоял за обычаи предков, и упорно держался этого старинного паскудства, которое нашему путешественнику отчасти удалось вывести. Доверившись своему обонянию, он сделал довольно большой круг, чтобы избежать неприятного и небезопасного приближения к этой грязной клоаке, но, пытаясь увернуться от Харибды, налетел на Сциллу. Иными словами, он подошел к самому краю небольшого рва, отделявшего проселочную дорогу от пешеходной тропы, оступился и упал с высоты трех-четырех футов в бежавшую по дну канавы воду. Все полагали, что шум, произведенный падением, или, во всяком случае, крики о помощи должны были долететь до дома Сандерса Джаупа, Но, по словам сего достойного человека, он был в то время погружен в чтение вечерних молитв объяснение это принято было за чистую монету, хотя кое-кто слышал, как Сандерс в частных беседах намекал, что деревня жила бы спокойнее, «если бы этот старый назойливый болван так и остался в канаве».

Но фортуна берегла беднягу Тачвуда, чьи слабости порождены были самыми лучшими намерениями и потому отнюдь не должны были навлечь на него столь тяжкой участи. Один прохожий услыхал его крики о помощи, осторожно подошел к краю канавы, в которую упал Тачвуд, и, удостоверившись, насколько это можно было сделать в темноте, в достаточной твердости почвы, не без труда помог ему наконец оттуда выбраться.

— Вы ранены? — спросил добрый самаритянин у предмета своих забот.

— Да нет, черт побери, нет, — ответил Тачвуд, крайне раздосадованный своим злоключением и его причиной. — Уж не думаете ли вы, что, побывав на вершине Афона, на краю утеса высотой в тысячу футов, круто обрывающегося над самым морем, я могу страшиться такого падения?

Но тут он пошатнулся, и оказавший ему помощь незнакомец удержал его за руку, чтобы он не упал вторично.

— Боюсь все же, что вы пострадали больше, чем вам кажется, сэр, — сказал незнакомец. — Позвольте мне проводить вас домой.

— С превеликим удовольствием, — ответил Тачвуд. — Хотя и невероятно, чтобы мне в таком пустячном деле понадобилась помощь, я все же очень обязан вам, друг мой. И если до Клейкемской гостиницы вам со мною по пути, я с величайшей благодарностью приму вашу руку.