Эдинбургская темница - Скотт Вальтер - Страница 68

— Ну-ну, мамаша-кровопивушка, — сказал высокий, — что положено, то мы и делаем, но никак не больше. Мы, конечно, изрядные негодяи, но не такие сущие дьяволы, как тебе бы того хотелось.

— У ней грамотка от Джима Рэтклифа, — сказал другой, — и Фрэнк не захотел всыпать ей как положено.

— Вот именно, черт вас возьми! — произнес Фрэнк. — Но ежели мамаша-кровопивушка желает задержать ее здесь ненадолго или отправить назад в Шотландию — только не причиняя ей никакого вреда! — что же, я беды в том не вижу.

— Послушай-ка, Фрэнк Левитт, — сказала старуха, — если ты еще хоть раз назовешь меня мамашей-кровопивушкой, то вот этот клинок, — она подняла нож, словно собираясь привести в исполнение свою угрозу, — попробует твоей крови там, где она повкуснее, красавчик мой.

— Видно, на севере дела совсем плохи, — сказал Фрэнк, — раз мамаша-кровопивушка не в духе.

В ту же секунду старая фурия с ловкостью дикого индейца, жаждущего мести, швырнула нож в говорившего. Ожидавший нападения Фрэнк избежал удара, быстро отклонившись в сторону, и нож, просвистев у его уха, глубоко врезался в глиняную перегородку позади.

— Ну-ну, мамаша, — сказал грабитель, схватив ее за обе руки, — я покажу тебе, кто тут хозяин! — несмотря на яростное сопротивление старой карги, он с такой силой толкнул ее назад, что она упала на кучу соломы; отпустив ее, он угрожающе поднял палец, словно надзиратель, усмиряющий буйнопомешанного. И цель была достигнута: старуха больше не пыталась встать и возобновить свои злобные нападки; ломая в бессильном неистовстве тощие руки, она лишь выла и визжала, словно одержимая.

— Я еще сведу с тобой счеты, старая чертовка! — сказал Фрэнк. — Девчонка эта в Лондон не пойдет, но ты не посмеешь и волоска тронуть с ее головы, слышишь? Смотри у меня!

Слова эти как будто успокоили разбушевавшуюся старую ведьму. Пока ее вопли и восклицания постепенно затихали, переходя в неясное, ворчливое бормотанье, еще одна особа присоединилась к этому необычайному сборищу.

— Эй, Фрэнк Левитт! — сказала вновь вошедшая, приплясывая и притопывая в дверях; сделав большой прыжок, она оказалась сразу в центре сборища. — Ты что, убиваешь нашу мать? Или режешь глотку хрюшке, которую Том утром привел? Или читаешь молитвы задом наперед, чтобы вызвать сюда старого приятеля — самого дьявола?

Услышав этот голос, столь необычный по интонации, Джини сейчас же вспомнила двух женщин, обогнавших ее на лошади незадолго до встречи с грабителями: в говорившей она узнала ту, что сидела впереди, и это обстоятельство лишь усугубило ее ужас, показывая, что нападение, которому она подверглась, было заранее обдумано и подготовлено, хотя кем и с какой целью — оставалось для нее неясным. По манере разговора читатель, наверно, тоже узнал в ней особу, уже описанную нами в предыдущих главах этой книги.

— Пошла прочь, ты, бешеная дьяволица! — сказал Том, вынужденный из-за ее прихода перестать пить водку, которую умудрился уже где-то раздобыть. — От твоих бедламовских проделок да вывертов твоей мамаши сбежишь хоть в берлогу самого сатаны. — И он снова приложился к разбитому жбану с водкой.

— А это еще что такое? — спросила сумасшедшая и подошла, пританцовывая, к Джини, которая, несмотря на свой страх, неотступно следила за происходившим, чтобы не упустить благоприятного для бегства момента или хотя бы понять, где она находится и что ей угрожает.

— Что же это такое? — вновь воскликнула Мэдж Уайлдфайр. — Дочка почтенного Дэви Динса, этого старого помешанного вига, здесь, в цыганском сарае, а кругом темная ночь! Тут и впрямь есть на что посмотреть! Гляньте, сэры, вот вам падение святых! А другая сестрица — в Эдинбургской тюрьме. Мне ее, право же, очень жаль, это ведь не я, а мать ей желает зла, хоть и у меня на то, может, есть свои причины.

— Слушай-ка, Мэдж, — сказал высокий грабитель, — ты ведь не такой дьявол, как эта карга, твоя мамаша, которая и ему, наверно, приходится родной матерью. Отведи-ка эту девицу с собой в твою конуру и не пускай туда нашу чертовку, как бы она тебя о том ни просила.

— Да, да, Фрэнк, не пущу, — сказала Мэдж, взяв Джини за руку и ведя ее за собой. — Не годится молодым порядочным христианским леди вроде меня и этой девицы водить по ночам компанию с такими висельниками, как ты и Том. И поэтому, сэры, приятных вам сновидений, спите, пока палач вас не разбудит, чтоб потащить на виселицу, — то-то будет праздник во всей округе!

И вдруг, словно повинуясь очередному порыву своего беспорядочного воображения, она робко подошла к матери, которая сидела у очага подобно Гекате, творившей адские заклинания. Красноватое пламя освещало ее высохшее, искаженное лицо, отмеченное всеми дурными страстями; и, упав перед ней на колени, Мэдж произнесла голосом маленького ребенка:

— Мамочка, послушай, как я молюсь перед сном, и попроси Боженьку благословить мое милое личико, как ты говорила мне много лет назад.

— Пусть лучше сатана сдерет с него кожу себе на башмаки, — ответила старуха, собираясь дать затрещину смиренной просительнице.

Но она промахнулась, ибо Мэдж, хорошо знакомая, по-видимому, с родительскими благословениями своей мамаши, быстро и ловко увернулась от ее руки. Вскочив с места, чтобы исправить промах, старая фурия схватила железные щипцы и только было собралась размозжить ими голову своей дочери или Джини (ей было все равно, кому), как ее вновь остановил тот, кого она называла Фрэнк Левитт; схватив старуху за руку, он с силой отшвырнул ее в сторону:

— Ты что, мамаша-кровопивушка, опять за свое? Да еще в моем высочайшем присутствии! А ну-ка, Мэдж из Бедлама, отправляйся к себе в дыру со своей подружкой, а то этот дьявол доберется тут до тебя — и уследить не успеешь.

Послушавшись Левитта, Мэдж, увлекая за собой Джини, поспешно направилась к перегородке, отделявшей часть комнаты от остального помещения: судя по соломе, устилавшей пол, место это, очевидно, предназначалось для ночлега. Лунный свет, пробиваясь сквозь дыру в крыше, падал на походные принадлежности Мэдж и ее милой матушки: седельную подушку, седло и один или два узла.

— Тебе, наверно, за всю жизнь не приходилось встречать горницы краше этой? Смотри, как блестит луна на свежей соломе! Во всем Бедламе, как там ни красиво, лучшей конуры и не сыщешь. Ты была когда-нибудь в Бедламе?

— Нет, — ответила чуть слышно Джини, испугавшись самого вопроса и тона, каким он был задан, но стараясь в то же время не раздражать свою безумную собеседницу: в этом опасном окружении присутствие даже такой сумасшедшей болтушки, как Мэдж, казалось ей чем-то спасительным.

— Не была в Бедламе! — воскликнула Мэдж удивленно. — Ну, а в Эдинбургской тюрьме была?

— Никогда, — вновь сказала Джини.

— Наверно, эти простофили судьи никого, кроме меня, в Бедлам и не посылают. Видно, я у них в большом почете, потому что как только меня к ним приведут, так они сразу шлют меня в Бедлам. Но, на мой взгляд, — продолжала она задушевным тоном, — ты от этого не в убытке, потому что надзиратель там задира и чуть что не по нем, так он начинает такое вытворять, что чертям страшно. Я ему часто говорю, что он там самый помешанный из всех… А что это у них там за суматоха? Не пущу их сюда, окаянных, ни за что, это же просто неприлично! Сяду спиной к двери, и тогда им меня ни за что не сдвинуть.

— Мэдж! Мэдж! Мэдж Уайлдфайр! Мэдж, чертовка! Куда ты лошадь дела? — раздались за перегородкой мужские голоса.

— Она, бедняжечка, ужинает, — ответила Мэдж, — да и вам пора. Вот бы дьявол накормил вас горящей серой, тогда бы вы не так галдели.

— Ужинает? — спросил более свирепый грабитель. — Что ты там мелешь? Говори, где лошадь, а не то я вышибу из тебя твои свихнувшиеся мозги!

— Она кушает пшеничку у дядюшки Габлвуда в поле.

— Пшеницу у него в поле! Да ты, видать, совсем рехнулась, девка, — ответил из-за двери злобный голос.

— О дорогой Том Висельник, разве молодая пшеница повредит бедной скотинке?

— Не в том дело, — ответил другой грабитель, — а вот что с нами будет, когда завтра все увидят нашу лошадь в чужом поле? Отправляйся, Том, туда и приведи ее поскорей, да смотри не ходи по взрыхленному полю, не то останутся следы.