Эдинбургская темница - Скотт Вальтер - Страница 78

По всему дому слышались шум и суета, но никто не входил в библиотеку около часа.

ГЛАВА XXXIII

Страстей с ума сводящий спор,

И страх, и горе, и позор!

Преступных дел нескрытый срам -

Смешалось все. И я не знал -

Я был страдальцем или сам

Другим страданья причинял.

И боль раскаянья в сердцах,

Щемящий стыд, гнетущий страх!

Пока Джини оставалась одна, она с беспокойством думала о том, как ей следует вести себя далее. Она была полна нетерпения продолжать свой путь, но не решалась отправиться дальше, так как боялась, что находившиеся поблизости старая фурия и ее сообщники могут опять напасть на нее. Из разговора, который она частично подслушала, и из бессвязных признаний Мэдж Уайлдфайр Джини поняла, что стремление старухи остановить ее объяснялось какими-то тайными и мстительными побуждениями. От кого же Джини могла ждать помощи, как не от мистера Стонтона? Самая внешность и поведение священника, казалось, подтверждали ее надежды. Черты его лица, несмотря на выражение глубокой грусти, были красивы; голос и манера разговора отличались мягкостью и благодушием, а так как в молодости он прослужил несколько лет в армии, то сохранил непринужденную искренность, столь характерную для людей военных профессий. Помимо этого, он был человеком духовного звания. Правда, в глазах Джини он был идолопоклонник, окруженный неверными и обреченный на ношение ризы, он вел службу по английскому молитвеннику и, прежде чем произнести проповедь, записывал ее слово в слово; он значительно уступал Боанерджесу Стормхэвену по силе своих легких и по сути излагаемых им доктрин, — и тем не менее Джини казалось, что он отличался самым выгодным образом от прелата Килступа и прочих папистских богословов, известных когда-то ее отцу, которые, облачившись в свои церковные одежды и напившись допьяна, натравливали драгунов на странствующих камеронцев. В доме чувствовалось какое-то волнение, но так как Джини полагала, что о ней все же не забыли, она решила не покидать комнату, где ее оставили, пока кто-нибудь не придет за ней.

Первая вошедшая в библиотеку особа оказалась, к великой радости Джини, одного с ней пола: это была пожилая, добродушного вида женщина, очевидно — экономка. Джини в нескольких словах объяснила ей свое положение и попросила помощи.

Чувство собственного достоинства не позволяло экономке проявить излишнее участие к женщине сомнительной, в ее глазах, репутации, которая искала правосудия в доме ректора; но она была вежлива, хоть и сдержанна.

— С нашим молодым господином, — сказала она, — произошел несчастный случай. Он упал с лошади, и после этого с ним часто бывают обмороки. Как раз сейчас ему стало очень плохо, и поэтому его преподобие не может пока прийти к тебе. Но не беспокойся: как только он освободится, он примет все необходимые и справедливые меры по твоему делу. — После этого она предложила Джини провести ее в комнату, где той следовало оставаться, пока ректор освободится.

Воспользовавшись представившимся случаем, Джини спросила, где она может умыться и переодеться.

Экономка, считавшая чистоплотность и любовь к порядку самыми похвальными человеческими качествами, с радостью согласилась удовлетворить столь разумное желание; и когда Джини, переодевшись в чистое платье, которое она достала из своего узла, появилась вновь перед почтенной дамой, перемена в ее наружности была столь велика, что та едва узнала в этой опрятной, скромной маленькой шотландочке растрепанную и перепачканную путешественницу, весь вид которой говорил об учиненном над нею насилии. Приятно удивленная такой переменой в наружности Джини, миссис Далтон отважилась пригласить ее к обеду; благовоспитанность, с которой Джини вела себя за столом, произвела на экономку столь же благоприятное впечатление.

— Ты ведь умеешь читать эту книгу, не так ли? — спросила после обеда почтенная дама, положив руку на большую Библию.

— Разумеется, мадам, — ответила Джини, удивленная таким вопросом.

— Как мы ни нуждались раньше, но это было первое, чему научил меня мой отец.

— Тем лучше для него, девушка. А то у нас тут всего вдоволь — и дичи и пудингов, — но они не согласятся попоститься и трех часов, даже ради того, чтобы их неучи дети прочитали всю Библию из конца в конец. Возьми эту книгу, милая, и почитай немного вслух, потому что мои глаза слабы стали. Это единственная книга, в которой никогда не встретишь ничего дурного.

Джини едва не поддалась искушению прочитать ей притчу о добром самаритянине, но совесть подсказала ей, что это означало бы использовать Священное писание не для просвещения своего ума, а для воздействия его на окружающих в своих личных, корыстных целях; и, следуя этому безупречному чувству долга, она выбрала главу о пророке Исайе, которую прочитала, несмотря на северное произношение, с таким благоговейным вдохновением, что миссис Далтон слушала с неослабевающим интересом.

— Ах, — сказала она, — если бы все шотландские женщины были такие, как ты! Но нам доводилось встречаться только с такими твоими землячками, которые были сущими дьяволицами — одна хуже другой. Если тебе известна какая-нибудь опрятная девушка вроде тебя, которая ищет работу и может представить хорошую рекомендацию и которая не станет бегать на гулянки и ярмарки и весь день ходить в чулках и башмаках, — что ж, думаю, что для нее нашлось бы место в ректорском доме. Нет ли у тебя, девушка, кузины или сестры, которую такое предложение устроило бы?

Эти слова задели больное место Джини, но появление слуги, которого она видела раньше, избавило ее от тяжелой необходимости отвечать.

— Хозяин хочет видеть молодую женщину из Шотландии, — сказал Томас.

— Ступай поскорее к его преподобию, моя милая, и расскажи ему всю твою историю. Его преподобие добрый человек, — сказала миссис Далтон.

— Я заложу страничку, где мы остановились, и приготовлю к твоему приходу чашку чая с такой лепешкой, какую вряд ли умеют испечь в Шотландии.

— Хозяин ждет молодую женщину, — нетерпеливо вмешался Томас.

— Ну-ну, мистер невежа, не вмешивайся не в свое дело. И сколько раз я тебе наказывала называть мистера Стонтона его преподобием, потому что он уважаемый всеми священник, а не хозяином, как ты всегда это делаешь, словно он какой-то жалкий сквайр.

Так как Джини была уже у двери, готовая следовать за Томасом, лакей ничего не ответил, пока они не вышли в коридор; здесь он пробормотал:

— Уж больно много хозяев в этом доме! А ежели потакать во всем миссис Далтон, то еще, пожалуй, и хозяйка прибавится.

Пройдя с Джини по переходам, еще более запутанным, чем те, по которым она шла раньше, Томас привел ее в полутемную комнату, так как большая часть ставен была прикрыта; здесь стояла кровать под чуть спущенным пологом.

— Я привел молодую женщину, сэр, — сказал Томас.

— Очень хорошо, — ответил с постели чей-то голос, явно не принадлежавший его преподобию, — придешь сюда по звонку, а пока выйди из комнаты.

— Тут какая-то ошибка, — сказала Джини, удивленная тем, что оказалась в комнате больного. — Слуга сказал мне, что священник…

— Не беспокойся, — проговорил больной, — тут нет никакой ошибки. Я знаю больше о твоих делах, чем мой отец, и могу поэтому скорее разобраться в них. Выйди из комнаты, Том. — Слуга повиновался. — Мы не должны терять время, — продолжал больной, — у нас его очень мало. Открой ставни у этого окна.

Джини выполнила его указания, и, когда он сдвинул в сторону полог, свет упал на бледное лицо и забинтованную голову больного, одетого в халат и лежавшего с измученным видом на кровати.

— Посмотри на меня, Джини Динс, — сказал он, — помнишь ли ты меня?

— Нет, сэр, — ответила крайне удивленная Джини, — я никогда не была раньше в этой стране.

— Но я мог быть в твоей. Подумай, вспомни. Мне бы так не хотелось самому назвать имя, которое может вызвать в тебе лишь вполне заслуженные мною отвращение и негодование. Подумай, вспомни.