Первое второе пришествие - Слаповский Алексей Иванович - Страница 46

Они остановили его.

– Покажи паспорт, – сказал один из них, которого не раз задерживали и требовали предъявить паспорт, а он еще никого не задерживал и не требовал паспорта, и ему это было всегда обидно.

Петр дал паспорт.

– Подложный! – сказал парень и стал рвать его, говоря: – А теперь признавайся, кто ты на самом деле!

Петр молчал.

Он уже не знал, кто он.

Он очень устал.

Но он понял, кем и за что посланы на него парни, и ему хотелось, чтобы все быстрей кончилось.

– Придется тебя допрашивать и пытать, чтобы ты сознался, – сказали парни.

Они были очень рады.

Недавно, взломав вагон, они обнаружили его набитым причудливыми предметами: какими-то фонарями, треногами, раскрашенными полотнищами, деревянными автоматами и пулеметами, военной формой времен войны, нашей и фашистской, эсэсовской. Вагон принадлежал съемочной группе, снимавшей кино про войну, но они об этом не догадались. Они взяли форму и оружие, наряжались, однако все это было без удовольствия, не по-настоящему, а вот теперь есть возможность использовать по-настоящему.

Они переоделись и повели Петра туда, где стоял остов обгоревшего вагона. Там они привязали его к металлическим железкам за руки и за ноги.

– Приступайт! – приказал один.

– Яволь! – ответили ему.

– Кто ви есть такой? – совали Петру в ребра палки и электроды для электросварки, которых в свое время накрали несколько ящиков, но не знали, куда применить.

Петр молчал, зная, что молчанием злит их.

– Отвечайт!

– Фрюштук абгебен!

– Нихт щиссен!

– Форвертс!

– Шпациренгеен ганген, гинг, геганген!

– Хайль Гитлер! – кричали подростки фразы из фильмов и из уроков немецкого языка в школе.

Петр молчал.

– Штандартенфюрер! – приказал главный из них.

– Яволь, герр оберст!

– Убивайт махен!

– Щас я его как ухерачу! – с готовностью поднял штандартенфюрер доску с большим гвоздем, собираясь ухерачить этим гвоздем прям в лоб пидарасу.

Боже, Боже, на кого ты меня оставил! – мысленно взмолился Петр, не смея произнести это вслух. Он уже не думал, Христос он, Антихрист или Петр Салабонов, он знал и тайно гордился: это искупление, это – за людей. Пусть даже за кого-то одного, кто мог попасться вместо него этим парням. Значит, не зря все, Господи, не зря!

– Штандартенфюрер! – остановил оберст.

– Яволь?

– Пришьем его, а чё завтра делать?

Парни согласились. Они заткнули Петру рот кляпом, накрыли брезентом и оставили висеть до завтрашнего вечера.

Они приходили вечером другого дня и вечером третьего. Петр все не умирал.

Они не торопились.

Но на четвертый день решили уж не оставлять. Вперед вышел сам оберст, поднялся по приставленной лесенке, отрезал острым ножом Петру уши, выколол глаза, наблюдая, как вытекает жидкость. Потом стал вырезать и выламывать ребра, чтобы обнажить сердце и увидеть, как оно работает, он никогда этого не видел. Увидел и, не жадный, показал другим, каждый поднялся и увидел, любознательно удивляясь. Оберст опять поднялся и стал вводить нож в сердце, глядя, как оно затрепыхалось, заколотилось, задергалось. Он надавил – остановилось, повисло, съежилось.

– Атас! – вдруг закричал один из парней.

Это была облава: давно уж готовили ее, чтобы с поличным схватить молодежную грабиловскую воровскую группу.

Но никого не нашли, а вместо воровства обнаружили другое.

Ужаснулись.

Тело Петра увезли в городской морг, а в областной газете появилась заметка с подробностями о зверском убийстве неизвестного человека (сообщались приметы), распятого и растерзанного на остове сожженного вагона.

В тот же день в Сарайске появилась Екатерина и проникла в морг, ища тело Петра. И не обнаружила его.

Никто не смог сказать ей, куда делся Петр. Вознесся, подумала она и уехала домой и стала ждать возвращения Петра.

Узнав об этом, и другие ждут Петра: и мать его, Мария, и жена Маша, и Нина-буфетчица, опять вылечившаяся от алкоголизма и опять заболевшая им, и Лидия из ППО, расставшаяся с Фарсиевым, который начал бить ее, и Люсьен-модельерша, ушедшая в женский монастырь, и атлет интеллекта Вадим Никодимов, который копит деньги на пистолет, чтобы застрелиться, потому что не признает других способов самоубийства, и отец Сергий, и дьякон Диомид, вернувшиеся к служению, прощенные епархиальным управлением с помощью Якова и Ивана, и Кислейка-Егор, и Василий Ельдигеев, шофер, и шурин его, тоже Василий, который тоже решил выучиться на шофера, и Анатолий, вор, и Илья, пьяница, и Никита, рыбак, и Аркадий, киномеханик, и Сергей Обратнев, руководитель среднего звена, и Андрей, учитель, жалеющий, что его не осенила мысль стать Христом, и директор школы Фомин с сестрой, и майор Филатов, занявшийся оздоровительным бегом, и тот коренастый мужик с заточкой, бросавшийся на Петра, который вышел из тюрьмы, чтобы стать честным токарем на заводе электровакуумных аккумуляторов, но кореша не позволили ему этого сделать и убили его.

А оставшиеся в живых плохо спят по ночам, плачут.

Выходят на улицу, глядят в ночь.

И такая тоска, такая тоска на сердце!

Ждут.

1993