Сто затей двух друзей. Приятели-изобрететели - Головин Валентин Александрович - Страница 4

— А бабушка Агафья. Вон она домой потопала.

— И часто она здесь ходит-бродит?

— Да каждый вечер с базара плетется, как семечки свои расторгует.

— Так, так, — протянул Пуговкин и, тихонько посоветовавшись с Ромашкиным, добавил: — Ну, вот что, ребята, приходите-ка завтра сюда еще раз. Других зовите. Не пожалеете. Вашего водяного ловить будем. Только, чур, уговор— бабке ни слова! Ну, ни гугу! Поняли?

И хотя мальчишки и девчонки ничегошеньки пока не поняли, но, конечно, согласились прийти поглядеть на двух отчаянных храбрецов, которые будут вытягивать страшного водяного из омута.

Назавтра к вечеру вся плотина пестрела ребятишками. «Батюшки-светы. Уж не утоп ли кто сердешный? Царство ему небесное», — подумала бабка, подходя к толпе у мельницы.

Первым ее встретил Ромашкин. Пуговкина почему-то в этот раз не было.

— Здравствуйте, бабуся…

— Будь здоров, мой касатик.

— Бабусенька, будьте добренькие, расскажите нам, пожалуйста, про водяного, — вежливо попросил Мишка.

Бабка приободрилась и не спеша начала поучать малышей: Всякая бывает, милые мои, нечистая сила. Есть домовые. Они больше за печкой укрываются, в теплоте и во мраке. Ночью-то проснешься, не спишь и слушаешь, а он себе суршит… суршит…

— Ну, это мыши шуруют или тараканы шастают, — ухмыльнулся Мишка.

— Молчи, греховодник! Мал больно рассуждать-то. А вот еще в лесу, в самой глухомани, леший проживает. Как стемнеет, он как ухнет, ухнет. Аж сердце обмирает…

— Так это ж филин, — не унимался Ромашкин.

— Опять ты за свое, маловер. Послушай лучше, что старые да бывалые люди тебе говорят. А водяник самый из них вредный. Ну, сущий сатана, будь не к ночи помянут. А просыпается он от зимней спячки на Никитин день, что третьего апреля…

— Постой, бабуся, а ты его сама-то видела? — перебил опять Мишка, и ребята придвинулись ближе к бабке.

— Видала, милые мои, видала, сподобилась. Страсти, что натерпелась по ту пору. Иду я как-то от всенощной из церкви, а он, ну, как утопленник, тут из омута и всплыл при луне.

Неожиданно внизу в воде что-то ухнуло. Из-под кувшинок стала медленно выползать большая зеленая образина. Рачьи глаза ее тускло блестели. Крупные лошадиные зубы оскалились.

Ребята в ужасе шарахнулись к бабке Агафье, как испуганные цыплята к наседке.

Бабка сама обомлела и торопливо стала бормотать побелевшими губами:

— Свят, свят, аминь, рассыпься…

И, словно услыша эти священные заклятья, страшилище медленно погрузилось обратно в таинственную пучину омута. Безмолвие взорвал звонкий голос Ромашкина:

— Вот так водяной!

Сатанинское отродье! Крокодил здешних мест…

— Тише, тише, — снова, как гусаки, зашипели все кругом. — Услышит, опять покажется. Еще утянет кого на дно.

— А хотите, я его позову снова, — вдруг заявил Мишка.

— Что ты, мой голубчик, с ума сошел? Погибели своей не чуешь? — запричитала бабка.

Некоторым ребятам неудержимо захотелось домой. А другие, не робкого десятка, были не прочь еще разок взглянуть на невиданное существо — жителя темного омута. Они даже стали подзадоривать Мишку:

— Как же, послушается он тебя! Только свистани — он и полезет наверх. Держи карман шире…

— Вот и свистану.

— Ой, не надо, не надо, — тихо залопотали девочки.

— А ну, свистани, — просили мальчуганы, которые побойчей.

Ромашкин сунул два пальца в рот, и над омутом трижды разнесся пронзительный молодецкий посвист.

Прошло несколько томительных мгновений. Бабка уже сказала:

— Вот видишь, пострел…

Но тут снова что-то ухнуло, и из омута опять стала вылезать страшная морда водяного беса. Все разинули рты и молча смотрели то на Ромашкина, то на чудовище.

— А теперь мы его словам, — произнес Мишка.

И снова бабка заголосила:

— Не тронь ты его, касатик. Не связывайся с нечистой силой. Отомстит тебе сатана. Помяни мое слово.

Но Мишка кинулся на край плотины, сбросил на бегу тапочки, майку, бултыхнулся в воду и бесстрашно поплыл к водяному.

Завидя пловца, мерзкая морда злобно и глухо ухнула и неспешно стала опускаться вниз в пучину.

— Постой, погоди, злодей! — закричал Мишка. — Я с тобой рассчитаюсь! Я тебя выведу на чистую воду! Я тебе покажу, как ребят и старух пугать.

Но водяник исчезал. Еще несколько секунд, и от злой нечисти остались лишь круги над омутом.

— От меня не уйдешь! Не скроешься на дне, гадюка! Я тебя и там словлю! За ушко да на солнышко! — снова воскликнул Ромашкин и, сверкнув пятками, нырнул вслед за водяным.

Наступило безмолвие. Потом раздались крики ужаса, послышались всхлипывания девчонок. Увы, вместо храброго Мишки всплыли только большие пузыри…

— Пропал, пропал строптивый отрок ни за грош, — злорадно прокаркала старуха. — Уж как я его ноне, грешного, упреждала. Вот и покарал бес его буйную головушку за гордыню, дерзость и ослушание. Да будет мать сыра земля упокойничку пухом. Да сотворится мир праху его…

Однако не успели еще окончиться все скорбные бабкины отпевания, как вновь нахально вылезла одна — без своей недавней жертвы — страшная зеленая морда. Она укоризненно покачивалась из стороны в сторону, словно говоря: «Так навеки сгинет всякий, кто осмелится вторгнуться в наше темное подводное царство». Вслед за ней над бездной, поглотившей юного смельчака, показалась и шея водяного. Шея была бледная и предлинная, как гусиная, а затем вынырнул и сам… Не знаете кто? Да сам живой, целый и невредимый Мишка Ромашкин! Он шумно сопел, плевался и отфыркивался. То, что все было приняли за шею водяного, оказалось Мишкиной рукой, державшей жуткую образину за горло.

— Ну, вот и поймал я вам вашего водяного, — весело произнес он, еле отдышавшись. — Не так страшен черт, как его малюют. Я ему голову начисто оторвал. Сейчас ее приволоку.

И, загребая лишь одной ладошкой, звонко шлепая по волнам зелеными щеками водяного беса, Ромашкин двинулся к берегу.

Бабка Агафья протерла глаза, замотала головой, закрестилась и еле слышно зашептала:

— Господи помилуй…

Все снова в изумлении пораскрывали рты и молча наблюдали, как ликующий Мишка карабкался на откос.

Вскоре всем стало ясно, что чудищем был простой надувной, резиновый шар с заранее намалеванными масляными красками глазами и зубами.

Одна бабка Агафья ничего не поняла. Она машинально крестилась и стояла ни жива ни мертва, что-то бормоча себе под нос. А ребята уже стали понимающе улыбаться и хихикать сначала тихонько, а потом все громче и громче.

— Вот и вся тут ваша нечистая сила, ваша кикимора, — задорно сказал Витька Пуговкин, вылезая из-под кустов. — И чтоб вам бабка зря не туманила ваши малолетние головы, сейчас мы эту нечисть растопчем. А ну-ка, дави, топчи его все, кому не лень…

И всем сразу захотелось пнуть ногой ненавистного водяника. Но круглая голова вдруг с громким треском лопнула сама, словно не захотела дождаться ребячьего возмездия. Вероятно, шар наткнулся на какую-то колючку. На пыльной дороге остались лишь мокрое грязное пятно, рваные куски темно-зеленой резины да кучка водорослей.

Пуговкин и Ромашкин не стали томить ребят и тут же все им рассказали. Оказалось, два изобретательных друга предварительно укрепили разрисованный мяч на длинную бечевку и продернули ее через кольцо, привязанное к большому камню. А камень бросили на дно омута. Витька сидел, замаскированный в кустах, ухал в рупор, сделанный из листьев лопуха, и бечевкой управлял подъемом и спуском головы водяного. Вот и все.