Секретное оружие третьего рейха - Славин Станислав Николаевич - Страница 112

Зато на свет появляется целая россыпь призрачных фигур. У каждой – своя судьба. И каждая продолжает жизнь Мартина Бормана. Кто он теперь? Манфредо Берг? Курт Гауч? Ван Клоотен? Хозе Пессеа? Луиджи Больильо? Элиезар Гольдштейн? Йозеф Яны? Мартини Бормаджоне?

Где он скрывается? В одном из монастырей Северной Италии? Или же в Риме, в францисканском монастыре Сант-Антонио? Или в бенедектинском аббатстве на северо-востоке Испании? Или стал миллионером в Аргентине? Или ксендзом в Польше? Или обосновался в Чили?

Что стало причиной его смерти (а в факте оной в начале девяностых уже почти не сомневались)? Рак желудка? Рак легких? Цирроз печени?

Где он похоронен? В парагвайском городке Ита? В безымянной могиле на земле Альбиона? В роскошном склепе на римском кладбище Верано?

Когда это было? В 1952 в Италии? Или в 1959 в Парагвае? Или в 1973 в СССР? В Аргентине в 1975? В Великобритании в 1989? А может быть, он погиб от взрыва снаряда еще в тот памятный всем историкам вечер, 1 мая 1945 года, и дальнейшие контуры биографии – лишь невольные измышления специалистов и любителей сенсаций?

Со временем из сотен версий, живописавших послевоенную участь Бормана, три стали казаться ученым самыми правдоподобными.

Первая версия. Борман бежал в Южную Америку на борту немецкой подлодки. Он прихватил с собой «золото партии», надеясь вдали от Европы утвердить новый – Четвертый – Рейх. Он поселился на ранчо близ границы Бразилии и Парагвая. Ему принадлежали здесь тысячи квадратных километров земли.

Вторая версия. Борман выбрался из бункера. Он спешил к Деницу, чтобы передать завещание фюрера. Внезапно появились красноармейцы. Они остановили его, но, не узнав, отпустили. Борман спешил, но впереди опять заметил солдат. Русские были повсюду. Борман растерялся. Скрыться было уже нельзя. Отправляясь в путь, он прихватил с собой капсулу цианистого калия, и теперь, когда положение было безвыходно, оставалось лишь воспользоваться ей. Он проглотил яд. Его тело было найдено, не опознано, погребено. Борман продолжал жить в умах людей и в обличье Бормаджоне, Гольдштейна, Берга…

И, наконец, третья версия.

Повернувшись к своей секретарше, Эльзе Крюгер, он сказал: «До свидания!» Распахнул дверь, вышел. Так исчез человек, которого многие называли «гитлеровским Мефистофелем».

Первым, кто начал официально его разыскивать, был британский майор Ричард У. Г. Хортин. 18 октября 1945 года ему было поручено объявить Мартину Борману, обвиняемому в преступлениях против мира и человечности, а также в военных преступлениях, что 20 ноября «в Нюрнберге, Германия» откроется судебный процесс над ним и еще двадцатью тремя нацистскими руководителями.

Майор Хортин распорядился отпечатать 200 000 листовок с портретом находившегося в бегах преступника – Бормана. О нем постоянно напоминали газеты и радио. Но все было напрасно. Обвиняемого так и не удалось найти.

В это время в баварском городке Мемминген был арестован лидер движения «Гитлерюгенд» Артур Аксман. На допросе он рассказал, что бежал из рейхсканцелярии вместе с Борманом, Людвигом Штумпфеггером, личным врачом Гитлера, Хансом Бауром, пилотом Гитлера, и еще несколькими приближенными вождя.

По его словам, неподалеку от моста Вайдендамм они угодили под мощный огонь русских. Аксман пытался укрыться в воронке от снаряда. Рядом с ним, в яме, лежал могущественный рейхсляйтер Борман.

К утру их группа разрослась уже до десяти человек. Все посрывали с мундиров знаки различия, побросали оружие и двинулись на запад, вдоль железнодорожных путей. Уже подойдя к станции Лертер, они заметили на платформе красноармейцев. Тотчас спустились с насыпи вниз, на Инвалиденштрассе, и наткнулись опять на советских солдат – на полевой караул. Те приняли их за дезертиров из «Фольксштурма». Зимой 45-го в это ополчение набрали людей, не годных к строевой службе. Никто не обучал новобранцев, оружия не хватало. Они были «пушечным мясом» и в дни боев за Берлин при первой возможности разбегались. Красноармейцы добродушно отнеслись к появившимся безоружным немцам. Их угостили сигаретами. Улыбаясь, сказали привычный пароль: «Войнa капут, Гитлер капут».

Борман и Штумпфеггер были насторожены. Они явно не доверяли русским. Сигареты, «капут», что дальше? Арест? Нет, пока солдаты не опомнились, надо спешить. И вдвоем, «шагая все быстрее» (Ланг), они устремились в сторону Шарите – берлинской университетской клиники. Чуть позже, вслед за ними, двинулись и Аксман со своим адъютантом Гердом Вельцином. Вскоре они заметили своих товарищей. Те лежали прямо на дороге, неподалеку от станции. Они не шевелились. Через несколько лет, вспоминая тот день, Аксман был не так скуп на детали: «Мы склонились на колени и узнали обоих, Мартина Бормана и доктора Штумпфеггера. Ошибки быть не могло. Оба лежали на спине… Я обратился к Борману, дотронулся до него, стал тормошить. Он не дышал».

Поразительно, но на Нюрнбергском процессе на эти признания Аксмана не обратили никакого внимания, хотя один из следователей, допрашивавших его, – британский историк Хьюдж Р. Тревор-Ропер – полагал, что шеф «Гитлерюгенда» говорит правду. Очевидно, писал Тревор-Ропер, «по недосмотру» этот протокол попросту упустили из виду.

Вместо Аксмана трибунал допросил Эриха Кемпку, личного шофера Гитлера. Тот сообщил, что в последний раз видел Бормана «в ночь с первого на второе мая 1945». На вопрос, мог ли рейхсляйтер вырваться из города, Кемпка ответил, что это «почти невозможно», ведь бой был слишком сильным.

Что делал Борман, когда свидетель увидел его? «В тот момент, когда я увидел его, – вспоминал Кемпка, – сзади подошло несколько танков. Они „взяли в клещи“ группу людей, среди которых находился и Борман. Когда рейхсляйтер подошел к первому танку, в машину внезапно угодил снаряд. Раздался взрыв. Пламя вырвалось как раз с той стороны, где шел Мартин Борман».

Фридрих Бергольд, адвокат Бормана, переспросил свидетеля: «Вы видели, что взрыв был настолько силен, что Мартин Борман погиб?»

Кемпка: «Да. Я полагаю, что после взрыва такой силы он погиб».

Слушания закончились. Судьи не вняли сказанному. Свидетель мог обманывать их, помогая Борману скрыться.

Первого октября 1946 года трибунал заочно вынес приговор Мартину Борману. Правда, американец Фрэнсис Биддл вплоть до последнего момента упорствовал и предлагал отказаться от приговора и объявить, что Борман погиб. Однако, в конце концов, он не выдержал и согласился с коллегами, осудившими не пойманного пока нациста на «смерть через повешение».

Еще в зале заседаний суда адвокат Бергольд с досадой промолвит, что в ближайшие годы имя Бормана обрастет легендами из-за того, что его судьба так и осталась невыясненной. То были пророческие слова.

… Вскоре Бормана стали встречать повсюду. Он появлялся в Австралии, Египте, Испанском Марокко, итальянском Больцано. В Байрейте его видели с президентом Торгово-промышленной палаты, в Мюнхене он нанес визит некоему тайному коммерции советнику, в чешском Хомутове вел жизнь скромного егеря.

В 1949 году Пауль Гессляйн, политик-центрист, давно эмигрировавший в Чили, сообщил, что встретил нескольких странных незнакомцев, ехавших верхом; среди них был Борман. Он узнал его на все сто процентов, ведь «с 1930 по 1933 год часто видел его в рейхстаге». Когда кавалькада двинулась прочь, в сторону леса, он услышал, как Борман крикнул своим спутникам: «Это был Гессляйн!»

Однако, как ни красочен был рассказ, доверия он не вызвал. Быстро вспомнилось, что Борман стал депутатом рейхстага, лишь победив на ноябрьских выборах 1933 года. Сам Гессляйн – вопреки тому, что о нем сообщается во многих статьях и книгах – вовсе не был депутатом рейхстага, ему довелось заседать лишь в саксонском ландтаге в 1920—1922 годах.

Итак, все чаще и чаще Борман, похороненный было Аксманом, преспокойно разгуливал на свободе. Его путешествиям и приключениям не могло положить конец даже решение суда, состоявшегося в Берхтесгадене в январе 1954 года. На нем было заявлено, что Мартина Бормана следует считать умершим второго мая 1945 года в 24. 00. В одном из берлинских загсов (то бишь бюро записи актов гражданского состояния) сообщение о его кончине было зарегистрировано под номером 29223. Церемония прошла тихо и не вызвала интереса у публики. Тем паче что покойный продолжал переписывать свою жизнь.