Русский Бог (СИ) - Сорокин Александр Сергеевич - Страница 16

Со слезами на глазах Аракчеев бросился в ноги Николаю.

- Ну-ну, старина, - приподнял его Николай.

- Ваше  величество, вся Россия ждёт перемен. Казна пуста, народ ропщет под тяжестью налогов, враги подняли голову…

Вошедший дежурный офицер щёлкнул каблуками.

- Ваше величество, представители сословий собрались, дабы приветствовать вас.

- Пусть войдут,- Николай поспешил к трону. Аракчеев встал о правую руку императора.

Зазвучали трубы. Большие до потолка золотые двери, открыли лакеи в красных кафтанах и белых перчатках. Толпа духовенства, купечества, крестьян, дворян, придворных вошла в зал.

- Новый царь!

-Верой и правдой будем!

- Молод!

-Купечество с вами, ваше величество!

- Красавец!- прокатилось по залу.

- Его величество император всея Великой, Белой и Малой Руси, великий князь Польский и Финский… Николай Первый!- провозгласил дежурный офицер.

          Николай встал, величественно пошёл по центру зала  между рядами  представителей сословий. Царь протягивал руку, руку целовали. Николай остановился у стоявшего в первых рядах высшего духовенства Фотия, вяло протянул кисть в жёлтой лайковой перчатке. Фотий поцеловал руку Николая.

- Архимандрит, - обратился Николай.

- Митрополит, - вежливо поправил Фотий.

- С сегодняшнего дня только архимандрит,- улыбнулся Николай.- Ведь я как царь как глава церкви… Когда я смотрю на вас, архимандрит, мне постоянно кажется, что мы уже где-то встречались при весьма странных обстоятельствах…

                                                  *  *  *

         Усатый щекастый жандарм втолкнул Александра в общую камеру:

-Ну, господа арестанты, принимайте новенького! Задержан за бродяжничество…

        Споткнувшись за подставленную арестантом ногу, бывший царь Александр растянулся на заплеванном каменном полу. Одежда на нём изорвалась, на рукавах из-под треснувшей рясы торчали острые углы локтей, оборванные края платья открывали бледные волосатые голени, чуть прикрытые нечистыми онучами, ветхая поддёвка покрылась богатой сетью дыр на груди и спине. Остатки шапки запутались в свалявшихся разросшихся волосах, заражённых колтуном и вшами. Густая борода носила следы вчерашних щей и теперешнего дождя. Клюка утерялась, а вещмешок многократно и бесполезно латался.

          Взрыв хриплого хохота сопровождал падение Александра. Приподнявшись и сев на пол, Александр с любопытством и страхом рассматривал собравшихся вокруг него арестантов. Те с не меньшим интересом уставились на него. Все арестанты  одеты были примерно одинаково: просторные некрашеные льняные порты, почерневшие от временем, бывшие некогда белыми полотняные рубахи с пришитыми спереди и сзади  красными ромбами в виде тех, что на карте бубен.

          Старшой, здоровенный рыжий детина, с жёлтой  паклей волос на голове, с  сально-мясистой лепешкой вместо лица, наклонился над Александром, дыхнул на него прокисшей рыбой и луком.

- Вот те и новенький! – двумя пальцами зацепив за поддеву, Старшой легко подтянул к себе Александра.

- Вот те на… новенький» бродяжка! Взят за бродяжничество, слышь, - обступили Александра другие арестанты, очень похожие оспенными рытвинами щёк, щербистостью зубов, сиплостью прокуренных голосов, широкими пигментированными скулами и приплюснутыми картошкой сизыми носами на Старшого, отличаясь лишь большей щуплостью форм.

- Божий странник я, братья-арестанты, - попытался объяснить Александр. Против воли в окружении десятка полтора разбойничьих рож, спустившихся с нар и обступивших его, он заговорил испытывающее, заискивающе. – Хожу по стогнам российским, исповедую слово Христа, питаюсь. Кто что подаст… Господи! Не в ярости Твоей обличай меня, и не во гневе твоём наказывай меня…- запел Александр.

- Божья коровка! – хмыкнул молодой лысоватый парень, но стоявший рядом длинный жердевидный арестант остановил его – Старшой ещё не сказал своего веского слова.

          Арестанты глядели на Александра, как на заморское диво в зверинце. По-видимому, камера пополнялась не часто. Отсутствие каких-либо значительных интересов делало новоприбывшего предметом долгоиграющего интереса. Арестанты с жадностью любознательности ждали от Старшого определения судьбы новичка.

- Косой!- позвал Старшой одного из арестантов, вертлявого колченогого парня с выбитым глазом.- А посмотри, Косой, глаза у бродяжки белёсые?

          Косой поглядел, дыхнув на Александра махрой и гнилым луком.

- Белёсые, Старшой…

- То-то я и гляжу, что белёсые,- протянул Старшой.- А белёсые глаза у кого бывают, Косой?

-Не знаю, - Косой зашмыгал носом, зачесался.

-Ну! – Старшой вывернул Косому руку.- У кого глаза белёсые?

- У пидарасов…- сказал Косой.

-Правильно. По глазам его белёсым вижу, бродяжка-то пидарас!- сказал Старшой.- Белёсость верный знак.

- Так что ж это, братцы?!- забеспокоился, затравленно озираясь Александр, страх его перед арестантами становился всё более животным. – Я же по-божескому, по-человечески… Я греха никому не творил… Я ж, ежели по правой щеке ударят, левую подставлю…

- А я тебя оп обеим ухам бить стану… по обеим. И справа, и слева торцану! – сказал Старшой.

          Окружавшие его арестанты смеялись каждой шутке Старшого, смех их походил на ржание лошадей, смешанное с поросячьим визгом.

- Что же вы, не христиане?!- спрашивал Александр.

-А пидарасы христиане?- ехидствовал Старшой.

- Да не белёсые глаза у него, не бёлёсые, а синие,- вступился за Александра молодой хлипкий арестант.

- Смотри, как бы у тебя самого они  белёсыми не оказались! – пригрозил Старшой. – Пидарас бродяжка, Робята! Опускай!

 С воплями «Опускай!» арестанты навалились на жалостливо ползавшего на коленях Александра:

- Христом Богом молю! Ни за что ведь! Я же вам ничего не сделал!

- Ещё б ты мне че-нибудь сделал! – сказал Старшой, загибая Александра.

Около параши находилась заблёванная железная перегородка, отделявшая сортир , через неё и перекинули Александра. Четверо держали навытяжку руки, четверо ноги. Развязавший мотню Старшой, пошёл насиловать первым.

- Как назовём-то?

- Светкой. Пётр- Катька, а этот будет Светкой.

- Старшой говорит, глаза у него белёсые. А у кого белёсые – пидарас.

- А у Петра зелёные тогда были…

- Жопа-то мягкая, неработящая…- переговаривались арестанты.

Когда Александра насиловали, он плакал, извивался червяком, причитал:

-Ребята, да что вы нехристи?! Нерусские что ли?!

 Ослабнув, он перешёл в истерику и, рыдая, хохоча, дергаясь всем телом, заорал:

- Я же – царь, сукины дети! русский царь! Как стоишь, сволочь! Русский царь я, Александр Павлович Романов!

Александр почувствовал, что его отпустили. Он бессильно свалился на пол.

- Грех, братцы, больного трогать… дурак, он ребята…

- Говорили, крестясь, смотря на него,  арестанты

- С головой у него…Дурак!...- подтвердил Старшой.

- Грех, дурака-то…дурак! Дурак!- неслось от арестанта к арестанту.

                                                  *  *  *

         Анна Истомина и кордебалет Загородного театра танцевали анданте из балета Люлли «Триумф Любви» Действие происходило в гостиной Трубецких. Здесь на ярко освещённой многочисленными свечами импровизированной площадке и позволили играть артистам. Звучал оркестр из восьми музыкантов. Белой бабочкой летала Истомина, её партнеры – мужчины танцевали в синих с позолотой костюмах. В полутёмном  зале расположились зрители – человеку двадцать заговорщиков, те же, что и были прежде, присутствовали и новые лица; в военной форме в свитском.

          Когда сцена кончилась, и слуги принесли ещё свечей, чтобы осветить зал, хозяйка дома Екатерина Трубецкая в блестящем вечернем платье, строго подчёркивающем её прямую фигуру, венчавшуюся  прической а-ля Бабетта, приподнялась с кресел.