Русский Бог (СИ) - Сорокин Александр Сергеевич - Страница 39

Обиженный китаец заплакал.

- Не хорошё. Не хорошё.

 Пока китаец с детиной дрались, атаман, наблюдая за их вознёй, отчаянно хохотал, взявшись за бока. Детина, расправившись с китайцем, подошёл к атаману.

- Можа его пристрелить, чтобы не мучался? Всё равно – не человек, - посочувствовал детина, указывая на Трубецкого. Детина вынул мушкет, насыпал на полку пороха, взвёл кремниевый курок т направил ствол мушкета в лоб Трубецкому. У казаков были мушкеты старого екатерининского образца, у китайцев – луки со стрелами в колчанах.

- Пули и порох пожалей, чай не казённые, - резонно заметил атаман. – Водки дай! – атаман смотрел на Трубецкого, в бессовестных глазах его промелькнуло нечто, напомнившее остаток искреннего сожаления.

          Детина снял с пояса флягу с водкой, покосился на атамана, дисциплина в банде поддерживалась жестокими побоями, жалеючи сделал пару глотков, и завинтив пробку, передал атаману.

 Атаман бросил флягу на колени Трубецкому – неполноценная плата за грабёж видимость христианского долга.

          Разбойники вскочили на лошадей.  Но едва они тронули, произошло нечто страшное. Выпрыгнув из леса, тигрица в два прыжка настигла одного из китайцев. Возможно признав в нём одного из тех, кто некогда ранил её стрелой.  Толкнувшись задними лапами, она взлетела вверх, всей пятнадцатипудовой массой сбросила китайца с лошади, прижала к снежному насту и единым движением перекусила ему горло.  Разбойники закричали. Лошадь поверженного китайца понесла, доказывая, что в историях о преданности животных много выдумок. Атаман и детина выхватили мушкеты из седельных сумок.  Но тигрица, оставив конвульсировавшего в снегу китайца, уже метнулась к детине, целясь в кадык.  Когда она была в воздухе, в пяти аршинах от него, он выстрелил, но, к несчастью, промахнулся.  Тигрица вместо горла вцепилась детине в лицо и выдрала нос и нижнюю челюсть, фонтан крови окатил её.  Тигрица свалилась с детиной в снег. Атаман выстрелил в тигрицу из двуствольного мушкета, но тоже промахнулся, разнеся вместо тигрицы своему куму верхушку черепа. Тигрица, вскочив на лапы, тут же бросилась и на атамана, новым прыжком повалив его. Прижав тело атамана лапами, она разорвала его клыками от плеча до таза так. что вывалились  внутренности. Оставшийся целым китаец, тот самый, у которого отобрали доху, и которому не досталось ничего, как выяснилось теперь, кроме жизни, дико колотя нагайкой вороную кобылу, улепётывал прочь. Тигрица бросилась за ним, прогнала четверть версты и , не догнав, остановилась, вернулась назад.  Её внимание привлёк бившийся в агонии детина.  Свалившись с лошади, он запутался в стременах и поводьях, лошадь его сломала задние ноги и теперь упиралась передними, сопя и пытаясь выбраться из-под умиравшего. Чувствуя, что основное дело сделано, тигрица не торопясь подошла к лошади и, придержав морду лапой, перекусила ей  горло, тем самым успокоив навеки. Затем они принялась терзать детину, выедая без разбора печень лёгкие, кишки. Тигрица урчала от удовольствия. Она была беременна, зародышей следовало кормить.

          Трубецкой из последних сил вскочивший на ноги во время происходившей на его глазах резни, не знал, пытаться ли ему спастись от тигрицы бегством, забраться ли на дерево.  Убедившись однако, что ненависть тигрицы не распространяется на всё человечество, он подошёл к поверженному атаману.  Тот был ещё жив и, упав на правый бок, придерживал левой рукой, проскальзывавшую между пальцев из разорванного живота кишку. Невдалеке  лежал на валежнике заряженный мушкет. Лошадь атамана ускакала.

- Убей тигра! Убей кошку! - шептал обескровленными губами атаман, указывая глазами  то на тигрицу, то на лежавший прикладом на его ноге мушкет, то на детину, его кума, внутренности которого рвала тигрица.

          Трубецкой посмотрел на умиравшего атамана, потом на урчавшую тигрицу, поднял мушкет, оставляя направленным стволом вниз. Тигрица покосилась на Трубецкого жёлтым глазом, потом повернулась спиной, продолжая со страстным урчанием поглощать внутренности детины. Трубецкой опустил мушкет. Атаман грязно выругался:

- Ну  и гад же ты, барин!

          А под утро, когда Трубецкой забылся под сосной тяжёлым голодным сном, тигрица принесла ему новое угощение – окровавленный кусок плеча атамана. Трубецкой, естественно не ел.

          Возвратив себе одежду, утеплившись кое-чем из вещей убитых, Трубецкой прихватил мушкет, пули, порох и кремни разбойников, жадно насытившись  найденным в сумках разбойников хлебом, он продолжал путь. На следующий день к вечеру он подстрелил лося. Воспользовавшись кремнями, он разжёг костёр и впервые, за два месяца поел жаркого. Тигрица с обычным удовольствием сожрала оставшиеся от его трапезы кости. На второй день Трубецкой не без труда поймал бурую лошадь атамана. Желая корм, она в отсутствии тигрицы приблизилась к человеку.

                                                  *  *  *

          Вновь найдя Сибирский тракт, Трубецкой двигался вдоль него. Сам питался подстреленной олениной, дичью, лошадь кормил сеном, припасённом для путников в лесных избушках.  Видя в людях врагов, Трубецкой старательно избегал всякой встречи с ними. От Албазина дорога пошла на северо-восток. На западе Россия начиналась Шлиссельбургской крепостью, на востоке заканчивалась Удским острогом.  Выйдя к Тихому океану в апреле 1829 года в районе Удской губы, Трубецкой был застигнут сильнейшей бурей, третьей на его памяти за переход. Он потерял лошадь, питался сначала кониной, потом ремнями и кожей унтов, дошёл он и до человечины, найдя замороженный труп беглеца из Удского острога. В середине мая 1829 года его совершенно одичавшего, босого, в растрепанных волосах и разорванной одежде подобрал фрегат «Иф» Российско-американской компании.  Удачно продав китайцам, закупленный в Бенгалии опиум, корабль, переполненный серебром, был отброшен штормом в Жёлтое море на север и зашёл в Удскую губу пополнить запасы питьевой воды. Трубецкой печально простился с сопровождавшей его тигрицей. Она к тому времени родила прекрасных пушистых полосатых в мать тигрят. Тигрята не боялись Трубецкого, и пока фрегат стоял в бухте, часто играли с ним. Корабль стоял долго, почти месяц, капитан, пользуясь неохраняемостью тогдашних восточных морских границ России, решил запастись беспошлинной русской пушниной. При прощании Трубецкой поцеловал в лоб верную ему тигрицу.  Прощанья их никто не видел, тигрица справедливо пряталась от других людей, сразу при их приближении уходя сама и уводя свой выводок. Она казалась столь же иррациональной, как мир.  При последнем объяснении Трубецкому показалось, что глаза зверя увлажнились. Не зная прошлого и не заботясь о будущем, тигрица жила намного счастливее Трубецкого.

          Взятый матросом на фрегат «Иф». Сильные руки и уменье в те времена ценились больше паспортов. Трубецкой отплыл проливом Лаперуза в Америку. Уже в августе 1829 года он вступил  на землю миссии Долорес в Новой Калифорнии.  В фургонах, ведомых буйволами и лошадьми, Трубецкой пересёк Североамериканский Соединённые Штаты в счастливое правленье  генерала Джексона. Дважды он подвергался нападению индейцев, и оба раза благополучно спасался, благодаря бесплатной раздаче огненной воды. В Ред-Ривере в Техасе ему показали знаменитого всадника без головы, наводившего ужас на местных креолов. В Сент-Луисе под угрозой  четырёхзарядного Кольера местные шутники заставили его ассистировать при линчивание негра, посмевшего цитировать памфлет Уокера  южнее 36 градусов и 30 минут параллели.  От Бостона до Кале при попутном ветре плыть не больше месяца. Осенью 1829 года Трубецкой гулял уже по бульварам Парижа.

          Быстро проев золотые рубли, положенные в карманы заботливой Катишь, похищенный разбойниками и возвращённые чудесным вмешательством знакомой тигрицы, Трубецкой обратился к рекомендательным письмам, но не получил по ним ничего, кроме вежливых отказов.  Однажды он зашёл в лавку в Сен-Дени в двух кварталах о арендуемой им теснейшей мансарды и заложил еврею антиквару золотой дамасской стали кинжал, удачно обретенный в недрах Сибири вместе с двуствольным седельным пистолетом ни разу, кроме истории с волками, не выручившим его в тайге.  Перемигнувшись с молоденькой евреечкой, племянницей антиквара, помогавшей за прилавком и вне его дяде, Трубецкой затащил её в тот же вечер к себе в мансарду.  Две бутылки шампанского содействовали обычному итогу, и Трубецкой, позевав из окна на баррикады Июльской революции, уже собирался выставить за дверь жертву короткой связи. Когда у него с ней состоялся весьма занятный для его будущей судьбы разговор, о котором стоит рассказать немного подробнее.