Ничего кроме надежды - Слепухин Юрий Григорьевич - Страница 156

– Ой, я сама, не надо! – Таня, присев рядом, схватила сверток, мыльницу, руки их соприкоснулись – она отдернула свою и быстро, искоса, глянула на Дежнева. – Господи – не могу поверить, что это в самом деле ты...

– Да, действительно... неожиданно как-то получилось, хотя и...

– Почему ты решил, что я не приеду?

– Я не то что решил, а просто – ожидал раньше, а тут прошла неделя, две, тебя нет, ну я и подумал – может, тебе не очень приятно меня видеть.

– Господи, что за глупости, как ты мог...

Он защелкнул замочек чемоданчика, встал и подал ей руку, помогая подняться.

– Ты долго здесь пробудешь? Можно остановиться у меня, я узнавал – у хозяйки есть свободная комната. Или по соседству где-нибудь, с жильем тут проблем нет.

– Спасибо, я только переночую...

– Что так? – Он улыбнулся через силу. – Служба не пускает?

– Мне послезавтра опять являться в комиссию, так что...

– Я со слов генерал-полковника понял, что у тебя с этим уже все в порядке?

– Да, в основном – да, но они иногда еще вызывают, задают разные дополнительные вопросы, фотографии показывают... «знаете ли кого-нибудь из этих лиц, где встречались, при каких обстоятельствах», ну, сам понимаешь...

– Ладно, идем пока ко мне, скажу хозяйке, чтобы приготовила чего-нибудь. Или в нашу столовку сходим? Я-то уже обедал.

– Нет-нет, пожалуйста, никаких столовок! И готовить ничего не надо, у меня консервы с собой, пусть просто разогреет...

Дежнев квартировал рядом – за углом. Войдя в комнату, Таня огляделась настороженно, прикусив губу; но семейных фотографий не обнаружила (и сама не поняла, чего было больше – облегчения или разочарования, все-таки интересно бы взглянуть, что она собой представляет, Сережина «боевая подруга»). Простота обстановки выглядела даже чуточку нарочитой: узкая железная койка, застланная серым казарменным одеялом, небольшой платяной шкаф, радиоприемник на столике, простой письменный стол с вращающимся креслом. Широкое окно-эркер, перед которым стоял стол, было голым, без штор и излюбленных немцами занавесочек. Впечатление пустоты и необжитости усиливалось блеском тщательно натертого светлого паркета. Таня подошла к письменному столу – на нем был такой же порядок, справа стоял телефон, слева настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром, вместо чернильного прибора лежал плоский, с изогнутым горлышком флакон чернил для авторучки, книги были сложены аккуратной стопкой: самоучитель немецкого языка, немецкая грамматика, путеводитель по Австрии, три книги по истории Австро-Венгерской империи и Австрийской республики, том Клаузевица и «Будденброки» – все на немецком языке.

– Сейчас все будет, – объявил Дежнев, входя в комнату. – Как доехала-то, без происшествий?

– Нормально доехала. Дядясаша дал машину до Вены, а здесь уж попуткой. Красивые места у вас, и главное – никаких разрушений, будто и войны не было.

– Здесь уже не воевали по-настоящему. Так, кое-где...

Наступило неловкое молчание. Он пробормотал что-то насчет хорошей погоды и поинтересовался, как погода в Германии. Она сказала, что погода тоже хорошая, жарко; потом выразила соболезнование по поводу смерти Настасьи Ильиничны.

– Да, вот так вышло... не дождалась мать. Но хорошо хоть, не пришлось ей вторую похоронку получить...

– Как – вторую?

– Ну, как... Первая на Колю пришла – в сороковом еще. Не помнишь?

Таня прикусила губу.

– Ах, ну конечно... Бога ради, прости, я совсем...

– Чего там, дело давнее. Мне самому довоенные времена вспоминаются, как... чужая чья-то жизнь, вроде и не с тобой все это было – такая даль.

– А с кем Зина? – помолчав, спросила Таня.

– Там же пока, у тетки в Туле. Семилетку в этом году закончила, небось, уже записочки получает.

– Господи, я ее такой девчушкой помню... А – сын твой как?

– Ну, чего сын? Растет, надо полагать.

– Сколько ему?

– Восьмой месяц пошел, он в ноябре родился. С Еленой... это моя жена, ее Еленой зовут... я встретился в феврале прошлого года. В Энске. Приехал разузнать что-нибудь о тебе...

В дверь деликатно постучали – вошла немолодая фрау чопорного вида, накрыла скатеркой столик, откуда Дежнев убрал радио, быстро расставила приборы и удалилась, пожелав «герр комманданту» и «фроляйн оффицир» приятного аппетита.

– Ну, давай подзаправься, – Дежнев придвинул к столику кресло, сделал приглашающий жест. – Водки выпьешь?

– Грех было бы отказаться в такой день.

Он достал из шкафа бутылку и черный стаканчик, доверху налил принесенную хозяйкой хрустальную рюмку.

– О, даже «московская особая», – заметила Таня, – щедрый у тебя интендант. А что это за стопочка такая мрачная – из чего она, металл какой-то?

– Обычная вороненая сталь. Это деталь от пулемета, пламегаситель. Навинчивается на конец ствола.

– Нашел из чего пить. Не горчит водочка? Ты бы еще корпус от «эф-один» приспособил, там насечка – в руке удобно держать.

– Не мое изобретение. Это мне подарили... в Москве, осенью сорок второго, я тогда ехал под Сталинград. Ну что ж, за встречу...

Выпили не чокаясь. Таня перевела дыхание, закусила посоленной корочкой и нехотя принялась за еду.

– А знаешь, – сказала она, усмехнувшись, – я ведь знала, что ты там был. Нет, не от Дядисаши, потом, а уже тогда знала. Где-то в конце июля... а может, в августе, не помню точно... один немец пригласил меня в «Метрополь» – они там офицерское казино устроили, – забавный такой тип, из остзейских баронов... А через город тогда шла немецкая техника – они сами говорили, что туда, «нах Вольга». Сутками напролет гнали. И как раз в тот вечер... Танцуем мы с этим Валентином Карповичем, а на улице грохот от танковых моторов такой, что стекла звенят. И я вдруг подумала: а ведь Сережа сейчас там, куда едут эти...

– В августе? На Донской фронт я прибыл позже. Не совсем понимаю, зачем ты мне такое рассказываешь.

– Зачем... – Таня пожала плечами. – Не знаю, так просто. Для полноты информации. Вспомнилось к слову, вот и рассказала. Прости, если шокировала откровенностью.

– Тебе что, – помолчав, спросил Дежнев, – часто приходилось... ну, общаться с ними вот так – во внеслужебной обстановке?