Ничего кроме надежды - Слепухин Юрий Григорьевич - Страница 38

Говоря это, он думал и о себе – не в том смысле, что мог не пойти в военкомат; не сделать этого он не мог, но он должен был позаботиться о Тане, заставить ее уехать в Москву, в Тулу, куда угодно, надо было списаться с Николаевым, он бы устроил. А так получилось, что и он бросил ее на произвол судьбы, одну совершенно, без единого близкого человека...

– Я иногда просыпаюсь от его голоса, – говорила Лена, – он меня по утрам будил, проснется раньше, и «мама, мама»... У него кроватка рядом стояла – такая, знаешь, с сеточками по бокам, вроде как гамак, только помельче, – и он встанет, как обезьянка, и зовет, будит. Он ходить уже начинал, несмело так, а стоял хорошо, иногда даже не держался. Проснешься, а он уже ждет -смотрит, улыбка во всю рожицу, и в глазенках столько радости, столько... доверия, понимаешь, у маленьких ведь всегда эта доверчивость к...

Она не договорила, обеими руками вцепилась вдруг в рукав его полушубка, уткнулась лицом, вся сотрясаясь от беззвучных рыданий. Он стал молча гладить ее по плечам, не пытаясь даже что-то сказать. Скоро она затихла.

– Ну что, идем? – спросил он. – Где ты квартируешь-то?

– Послушай, Сережа, – сказала она тихо. – Если хочешь, мы никогда больше не увидимся, я тебе обещаю, – но сегодня не оставляй меня одну, прошу тебя, потом я могу хоть на другой фронт перевестись, у меня есть возможности. Я не знаю, что ты сейчас обо мне думаешь, да не все ли равно в конце концов, – иначе я не смогу, не вынесу, мне ведь от тебя совершенно ничего не надо, просто я одна не могу быть с этими своими мыслями, воспоминаниями, не оставляй меня сегодня, Сережа...

Глава восьмая

Новый комендант появился в лагере неожиданно. Вообще-то Фишер давно говорил Тане, что рано или поздно его отсюда уберут, и даже называл сроки; но сроки проходили, кончился январь, миновала половина февраля, а об учителе, застрявшем на посту лагерного коменданта, никто не вспоминал. Фишер клял свою судьбу и начальство, а Таня была довольна. Она уже начала надеяться, что никаких перемен в «Шарнхорсте» вообще не произойдет.

Но однажды днем, когда она, распределив работы между дежурными, занималась стиркой у себя в комнате, ее вызвали в канцелярию. Явившись туда, Таня увидела человека в форме СА – сапоги, заправленная в бриджи темно-желтая рубаха с продетым под погон ремнем портупеи, заколотый круглым значком со свастикой галстук и большой нож на поясе. Штурмовик был высок и пузат, с подстриженными а-ля фюрер усиками. Он стоял посреди комнаты, расставив ноги и держась обеими руками за широкий поясной ремень. Фишер, морщась от дыма зажатой в губах сигареты, рылся в выдвинутом ящике своего стола.

– Это вот наша переводчица, – сказал он, когда вошла Таня. Потом покосился на нее и добавил: – А это новый комендант, шарфюрер Хакке. Куда к черту могли деваться бланки отпускных свидетельств?

– Они в другом ящике, – сказала Таня. – Разрешите... Лодойдя к столу, она раскрыла левую тумбу и быстро нашла бланки.

– В высшей степени странно, – квакающим голосом заявил шарфюрер. – Переводчица имеет доступ к лагерной документации? Может быть, печать тоже находится у нее?

– Печать я ношу с собой, – сказал Фишер и ощупал свои карманы. – Нет, оставил дома. К печати, разумеется, никто, кроме меня, доступа не имеет.

– Но содержимое вашего стола переводчица знает лучше вас, – продолжал новый комендант тем же мерзким голосом. – Должен сказать, это вопиюще противоречит всем инструкциям.

– А я этих инструкций не помню, – сказал Фишер. – Я, партайгеноссе Хакке, разбираюсь в них приблизительно так же, как вы в педагогике. Двадцать раз я просил убрать меня отсюда куда угодно... хоть на Восточный фронт.

– Не сомневаюсь, что ваше истинно германское желание будет удовлетворено, партайгеноссе Фишер, – проквакал Хакке. – Переводчица может удалиться.

– Jawohl, Herr Lagerfuhrer,[22] – отчеканила Таня и сделала четкий поворот налево кругом. Выйдя, она присвистнула изумленно и горестно: ну и фрукт!

Через час к ней зашел Фишер. Видно было, что он расстроен, но старается этого не показывать.

– Н-ну, переводчица, – он усмехнулся закуривая, – кажется, твоя сладкая жизнь окончилась. Что?

– Зачем вам было отсюда уходить? – сказала Таня с упреком. – Сидели бы тихо – никто о вас не вспомнил бы...

– Не по мне должность. Я все-таки учитель, а не надсмотрщик.

– Но людям с вами хорошо. А теперь прислали этого...

– Да, это экземпляр, – Фишер покрутил головой. – Ладно, проживете и без меня. В сущности, помочь им всем я все равно не мог... Что я мог сделать – увеличить хлебные нормы? Или снять колючую проволоку? Не неси чепуху, переводчица. Лагерь есть лагерь, независимо от личности коменданта. Проживете и с новым. Я только хотел тебя предупредить!

Он поднял палец, строго глядя на Таню.

– На жизнь лагерников перемена начальства повлияет мало. Но! На твою жизнь она повлиять может. И еще как! Слушай меня внимательно, переводчица. У тебя могло сложиться самое превратное представление о собственной безнаказанности, а также о снисходительности и доверчивости немцев вообще, но ты жестоко ошибаешься, моя милая. Просто тебе посчастливилось напасть на Фишера, который сквозь пальцы смотрел на все твои фокусы!

– Но... я не понимаю... о каких фокусах вы говорите?

– Не спрашивай, переводчица, не спрашивай, я не такой уж дурак, каким тебе показался. Ты думаешь, я не заметил подчищенных списков? Ты думаешь, я не обратил внимание на кляксу, которой не было раньше?

Он замолчал, глядя на нее насмешливо. Таня попыталась что-то сказать, но ничего не придумала.

– Держи себя в руках, черт возьми! – прикрикнул вдруг Фишер. – Нечего соваться в такие дела, если ты не научилась владеть своим лицом! В гестапо ты бы тоже начала вот так бледнеть и краснеть?

Окурок, от которого оставалось уже не более сантиметра, обжег ему пальцы – он загасил его, спрятал в жестяную коробочку и тут же закурил новую сигарету.

– Невиданное свинство, – сказал он, покачивая головой. – За месяц протащить в лагерь двух человек, неизвестно откуда взявшихся. Ты слишком уж расхрабрилась, переводчица! И виноват в этом я. Тебе слишком многое сходило с рук, моя милая Танья, вот ты и решила, что все тебе позволено. А знаешь, что нужно было сделать, когда я в первый раз заметил твои проделки со списком? Нужно было тебя взять, ткнугь носом в эту самую кляксу – гениальная выдумка, надо сказать, просто гениальная! – а потом попросту выпороть. Да, да, моя милая! Это тебя отучило бы от игры в конспирацию. Идиотка, подумай о том, что было бы с тобой, окажись на моем месте другой комендант! Скажем, тот же Хакке, с которым только что имела удовольствие познакомиться. Ты хоть немножко отдаешь себе отчет, в какую игру ввязалась?

22

Слушаюсь, господин комендант (нем.).