Сладостно и почетно - Слепухин Юрий Григорьевич - Страница 133

Лангмайер сидел у печки в том же виде, в пальто и вязаной шапочке; можно было подумать, просидел так всю ночь. Рассеянно поздоровавшись, он протянул руку к стоящему на каминной доске приемнику и усилил звук. «…За саботаж оборонных мероприятий военно-полевым судом приговорены к смертной казни бургомистр Бреслау Шпильгаген, бургомистр Кенигсберга Флетер, полицай-президент Бромберга Залиш. Приговоры приведены в исполнение. В Бромберге за пораженческие настроения разжалованы и направлены в исправительный батальон бургомистр Эрнст, советник магистрата Кюн, крейслейтер НСДАП Ромм…»

— Непоколебимый германский дух! — фыркнул Лангмайер, выключая приемник. — Садитесь к столу, Гертруда.

Людмила села, фрау Марта поставила перед нею большую чашку того же «Магги» (запас кубиков, похоже, за ночь увеличился) и тарелку с двумя скупо намазанными маргарином ломтиками серого хлеба. Лангмайер, стащив с головы лыжную шапочку, сложил перед собою ладони, стал беззвучно шептать, опустив морщинистые черепашьи веки. Потом принялись за еду. Людмила с аппетитом выпила горячий бульон, не без сожаления вспомнив обильные завтраки в Мариендорфе. Лангмайер ел не спеша, тщательно пережевывая черствый хлеб.

— Когда должен прийти Роберт? — спросила Людмила.

— Обещал утром. Вам так не терпится? — Лангмайер ехидно улыбнулся. — Успеете, уважаемая. Туда не опаздывают… было бы, как говорится, желание. А вас, вижу, хорошо разагитировали. Что ж, метод не новый. И даже на первый взгляд эффективный — до определенного, как бы это сказать…

Бормотал он себе под нос, не глядя на гостью; трудно было понять, рассуждает ли он сам с собой или ждет, чтобы разговор был поддержан.

— Какой метод, простите? — переспросила Людмила на всякий случай.

— Ну, вот этот, — Лангмайер сделал жест в ее сторону. — Использование инстинкта самопожертвования! Церковь когда-то широко применяла этот метод, но потом отказалась. И знаете, почему? Потому что церковь строит на века; а на таком фундаменте ничего по-настоящему прочного не воздвигнуть. Дело в том, что по сути это ведь даже не инстинкт. То, что мы называем инстинктом, есть неосознанная биологическая необходимость: лишите живое существо возможности следовать инстинкту, и оно погибнет. Или погибнет род, если говорить об инстинкте его продолжения.

— Боюсь, я не очень понимаю, господин Лангмайер…

— Естественно! Будь вы способны понять, вас тут не было бы. Но когда-нибудь поймете… может быть. Если вам повезет на этот раз! Когда-нибудь вы поймете, что стремление к самопожертвованию — состояние экстатическое, а экстаз выгорает быстро. Это своего рода взрыв психики, поэтому на него нельзя опираться, если хочешь мыслить перспективно. Нацисты попытались основать на этом всю систему отношений между государством и личностью… и когда-то это действовало. О, да, еще как действовало! На первых порах. А теперь? Вы же слышали передачу, — он пренебрежительно кивнул в сторону приемника. — И дело не в том, что они проиграли эту войну; предположим, они ее выиграли — ценой жизни целого поколения, которое пожертвовало собой, с готовностью пошло на смерть. Однако история-то на этом не остановится, значит возможна и следующая война, — а кто же, позвольте спросить, захочет снова жертвовать собой? Захочет ли еще одно поколение? Весьма сомнительно. А третье, уважаемая, — Лангмайер погрозил Людмиле пальцем, словно она несла ответственность за нарисованную им мрачную картину, — уж третье-то поколение — внуки тех, кто умирал за фюрера под Москвой и Сталинградом, — эти внуки наверняка пошлют все к черту. Все решительно пошлют, начиная с самого понятия «государство»… И наверное, будут правы. Потому что государство, которое использует гигантский аппарат пропаганды для того, чтобы в своих корыстных целях привить оболваненному народу психоз массового самопожертвования, — такое государство ничего иного не заслуживает…

Покончив с завтраком, он отъехал обратно к камину, натянул на уши шапочку и закурил, бережно ввинтив в длинный резной мундштук половинку разломленной сигареты. Фрау Марта начала убирать посуду, Людмила вызвалась ей помочь, но та сказала, что обойдется без помощниц. Едва она успела, составив на поднос пустые чашки и тарелки, выйти из комнаты, как раздался прерывистый тройной звонок.

— А вот и ваш долгожданный товарищ Роберт, — объявил Лангмайер и взялся за ободья своего кресла. — Не откажите в любезности, Гертруда, открыть вон ту дверь… Покорнейше вас благодарю, дорогая. Нет-нет, не надо, я сам!

Хозяин дома выехал. Прикрыв за ним двери, Людмила стояла посреди комнаты, и сердце ее билось так же, как забилось вчера утром при виде подписи «Агнесса» на телеграмме. Наконец-то сейчас она все узнает…

Довольно долго никого не было. Потом дверь без стука раскрылась — другая, не та, через которую уехал Лангмайер. Мужчина неопределенного возраста, с подколотым английской булавкой пустым левым рукавом, с порога улыбнулся Людмиле.

— Здравствуй, Труде, — сказал он, идя к ней. — Как живешь? Привет тебе от Агнессы…

— Здравствуйте, — прошептала она. — Это вы — Роберт?

— Да, он самый. Гм, вот, оказывается, ты какая…

Он подал ей руку с той же широкой приветливой улыбкой, но глаза его не улыбались — они смотрели оценивающе и настороженно, может быть даже недоверчиво. Людмила под этим взглядом почувствовала себя неловко.

— Какая «такая»? — спросила она, стараясь держаться непринужденно.

— Слишком молодая, пожалуй… Ну ладно, увидим. Телеграмма тебя не испугала?

— Я четыре месяца ждала ее, товарищ Роберт…

— И за это время для тебя ничего не изменилось? Может быть, ты ответила несколько необдуманно тогда, в разговоре с Агнессой?

— Я тогда сказала фрау Крумхоф — у меня было время обдумать этот вопрос задолго до разговора с ней…

— Так, так… — Роберт обернулся, услышав за дверью шаркающие шаги экономки. — Тетушка Марта!

— Ну, чего тебе? — ворчливо спросила та, заглянув в комнату.

— Горячего кофейку не найдется? Я, видишь ли, не успел позавтракать.

— Кофе нету, а «Магги» могу дать.