Зеленое море, красная рыба, черная икра - Словин Леонид Семенович - Страница 46

– Как ты себя чувствуешь, Гезель? – спросил я, когда она вошла в кабинет.

Что-то подсказало мне, что с ней не все в порядке.

– Доктор говорит, что я должна была уйти в декрет раньше. У меня все как-то быстрее оказалось…

– Дело только в этом?

Она вздохнула.

– Не только. Кто-то хулиганит по телефону. Угрожает.

– Ничего не бойся, Гезель. Я скажу – с сегодняшнего дня тебя будут отвозить на машине. Она улыбнулась.

Мне звонили? – спросил я.

– Из обкома. В четырнадцать собирают административные органы. Вас просили приехать за час. К Митрохину.

– Меня – одного?

– Да.

– Непонятно. Бала звонил?

– С самого утра. Он хотел прийти, но почему-то задерживается. Я даже волнуюсь. Звонила его мама из Баку. Она не может к нему дозвониться: никто не берет трубку.

– Тогда, пожалуйста, найди его.

– Кроме того, вас хотела видеть вдова Ветлугина… – Гезель прислушалась к шагам в коридоре. – Наверное, это она!

Это действительно была Ветлугина. Она явилась по собственной инициативе и выглядела весьма решительно. Я сразу это заметил. Арест Баларгимова изменил ситуацию.

– Мне бы хотелось дополнить показания о гибели мужа… – сухо сказала она.

Я пригласил ее в кабинет, молча указал на стул. – Мне рассказала одна женщина, – Ветлугина начала с конца. – Мы с ней вместе работаем. А ей говорил сын – он осенью утонул на рыбалке… Моего мужа застрелил Баларгимов. На берегу, рядом с метеостанцией.

Я боялся ее вспугнуть, но все же спросил:

– За что?

– Не знаю. – Она достала платок, вытерла сухие глаза. – Ждали как раз лодку с рыбой, а Баларгимов ходил с ружьем. Пьяный. Подавал сигналы – в каком месте подплывать к берегу…

– Что потом?

– Там была весельная лодка одного казаха – вечно пьяного. Тоже браконьера…

Я вспомнил громадного лысого азиата – в галифе и телогрейке, угрожающе кренившегося к земле в мой первый приезд на метеостанцию, похмельный памятник, возникавший на площади перед бывшим банком.

«Адыл Абдуразаков!» Именно он притащил в «козлятник» кричащего, отбивающегося карлика Бокассу, когда тот порезал Мишу Русакова.

– Баларгимов направил ружье на казаха, потом на другого – маленького сумасшедшего старичка карлика, который ему служил…

«Бокасса!»

– Приказал поднять Сашу, вывезти на лодке в залив и бросить в воду. Они это и сделали. Не очень далеко от берега. И ружье это туда бросили…

– Вы подтверждаете, что у мужа ружья не было?

– Никогда! И боеприпасов тоже… Или я, или его брат – мы бы их видели!

– Кто же их принес в дом?

Ветлугина поколебалась.

– Милиция, наверно, во время обыска. Их приезжало не сколько человек. Старшим был Бураков.

– Вы можете написать об этом собственноручно?

– Конечно. Теперь уже все равно.

Я дал ей чистой бумаги, посадил в кабинет Балы:

– Когда напишете, передайте, пожалуйста, секретарю.

Я спустился в дежурку. Здесь были уже известны последние новости.

Моего однокашника подняли с кровати. Он устроил скандал, сказал, что пойдет в тюрьму с партбилетом, но, узнав, что арест согласован наверху, сразу стих.

Супруги были готовы к обыску. Никаких ценностей и сберкнижек у Агаева не нашли и не описали, кроме видеосистемы и машины «Жигули» – ВАЗ-2105, на которой он ездил по доверенности от тестя.

Единственное, что всех очень удивило, прямо-таки поразило – огромное количество мужских костюмов – около ста! – висевших в его комнате. Все новые, один-два раза ношенные – импортные и отечественные, разных цветов и покроев. Агаев объяснил, что все они являются носильными вещами и не могут быть описаны.

В квартире, перед тем как вести к машине, на Эдика надели наручники.

Одновременно с Агаевым был арестован и Бураков. У него тоже не нашли никаких ценностей. Жена Буракова объяснила, что у мужа была другая семья, которую он тщательно скрывал, – сбережения и зарплату держал там, дома бывал редко. Соседи подтвердили ее показания. Не обнаружили даже огромной библиотеки, которую Бураков собрал в надежде, будучи на пенсии, заняться серьезным чтением.

Ни Агаев, ни Бураков виновными себя не признали.

Агаев показал, в частности, что знал Баларгимова как человека ранее судимого и по долгу службы – в порядке предупреждения новых преступлений с его стороны – иногда бывал у него дома с беседами профилактического характера, о чем всегда составлял справки. Он поражен, узнав, что Баларгимову в течение трех лет удавалось открыто в три смены снаряжать лодки за осетровыми и продавать улов на берегу. Свидетельские показания против себя Агаев рассматривал в качестве мести ему за партийную принципиальность при выполнении служебного дол

га, как отплату за нежелание идти на компромисс с браконьерской мафией.

Я был еще в дежурке, когда с самыми свежими новостями приехал Хаджинур Орезов – в последнюю минуту, по рекомендации Балы, его тоже включили в следственно-оперативную группу.

Мы поднялись ко мне.

– Бураков сразу поплыл… – сообщил Хаджинур, когда мы остались вдвоем.

– Начал давать показания?

– Пока нет. Но попросил дать подумать…

– Да-а…

Главари восточпокаспийской мафии, снимавшие процент с браконьерской ловли осетровых, конечно, никогда не контактировали непосредственно с шефами лодок, поручая это кому-то в самом низу.

Судя по всему, этим и занимался Бураков. По приказу Агаева он взымал ежемесячную дань, сообщал браконьерам о повышении «налога», организовывал уничтожение лодок наиболее строптивых и несговорчивых.

Теперь все упиралось в его показания.

«Поплывет Бураков – и следствие выйдет бог знает на какой уровень! Умолчит – примет весь удар на себя. Нет, Буракову не выдержать очных ставок с браконьерами, которые давали ему деньги…» – подумалось мне.

– Он уже в тюрьме?

– Да.

– А что начальник рыбинспекции?

Цаххан Алиев снова оказался хитрее и удачливее всех – в час, когда следственно-оперативная группа покинула Дом рыбака, он, предупрежденный кем-то, обманом захватил катер на воздушной подушке – «гепард», принадлежащий заповеднику, и скрылся.

– Если по тихой воде да не подвели рубчатые ремни, он куда хочешь умотал… – Хаджинур был возбужден, как гончая, почувствовавшая азарт псовой охоты, опьяняющую радость преследования и гонки. – Сейчас, наверное, уже на Кавказе. А может, в России…

Дела Хаджинура складывались удачно – руководители группы заметили сметливость и трудолюбие молодого лезгина – за его судьбу, по крайней мере, на данном этапе можно было не беспокоиться.

Он ушел, а я все сидел за столом.

Тайное становилось явным. Преступления, совершенные группой, как обычно, раскрывались все одновременно.

– Игорь Николаевич! Не забыли? – Гезель в дверях показала мне на часы. – Может, лучше раньше приехать? Они не любят, когда опаздывают!

– Сейчас еду. Мне надо еще заскочить на набережную… Бала не появился?

– Нет. Я звонила – дома его тоже нет.

Садясь в машину, я увидел у ворот отца Умара Кулиева вместе с его снохой – они проводили теперь много времени у нас во дворе, ожидая известий.

Он пожелал мне счастливого пути, а его строптивая спутница, похоже, наконец улыбнулась.

Анна уезжала паромом «Советская Нахичевань».

Я наблюдал с верхней дороги. Мелкая пыль, принесенная ветром, в городе была совсем незаметна, но, глядя сверху, можно было заметить, что он весь в дымке – небольшой, уютный, опущенный в неглубокое седло между двумя вершинами, названными в честь царских генералов – путешественников и топографов.

Паром медленно отвалил. На причале было пусто и голо. Надрывно прокричал маневровый паровозик внизу, тащивший игрушечные платформы с контейнерами.

«Познай самого себя!» – говорили древние. В школе я не раз смеялся над заблуждением мудрецов: да что может быть проще! Разве я не знаю, что у меня на уме? Куда собираюсь сегодня? Завтра «Познать другого!» – вот проблема! Кто он? Какие у него намерения?»