Рыцарь - Смирнов Андрей - Страница 60

Я выяснил, что все здешние песни делились на две большие группы. Те, в которых пелось о любви (а таких было большинство), назывались кансонами, а те, которые были посвящены всем остальным событиям (например, войне, политике, нравам тех или иных владетельных синьоров), назывались сирвентами. Я также понял, что когда песня заканчивалась и начиналось ее обсуждение, ни в коем случае нельзя было говорить ничего вроде банального: «Мне понравилось» или: «Мне не понравилось». Следовало выдать что-нибудь типа: «А вы заметили, в этой кансоне есть определенное изящество? Вот, например, во второй строфе?..» – и значительно при этом посмотреть на ту даму, которой предположительно эта кансона была посвящена. Дамы и трубадуры тут же приобретали столь же значительный и понимающий вид и переключались на следующую жертву, которая должна была выразить свое мнение по поводу услышанного.

Надо признать, что среди заумной лабуды редко, но попадались и интересные вещицы. Хороши были, например, сирвенты Бертрана де Борна. Но когда один из рыцарей стал вспоминать кое-какие старые сочинения этого трубадура, виконт Роже тут же приказал ему замолчать.

– И не вздумай этого в Тулузе петь, – прибавил Роже, – забыл, кто брат Раймоновой Иоанны? Скорее всего, он и сам на турнире будет. Так что помалкивай. Ссориться из-за тебя с английским королем мне неохота.

«Ага, – подумал я. – Есть шанс поглядеть на самого Ричарда Львиное Сердце». И заодно убедиться, что мои галлюцинации соответствуют (или не соответствуют) истине. М-да... Моя история закручивалась посложнее, чем местные канцоны. Истина, Ненависть и Сила. Чудотворец с еврейским именем Иммануил, прозрачно намекнувший на то, что пережил распятие. (Ну и что! Как будто распяли только Христа! Да в Древнем Риме распяли столько народу, что хватило бы немаленький город заселить!) Еще – чудотворец Иммануил, залатавший мою шкуру и намекнувший (невнятно, по обыкновению всех пророков), что в происходящем со мной есть Великий Смысл (приятно, черт возьми!), но роль моя может быть весьма паскудной (а вот этого не надо!), если я облажаюсь.

Ладно, жизнь покажет. Что он там говорил насчет Испании? Ладно, подождем. А пока повеселимся.

Тулуза. Граф Раймон встретил своего непокорного (воевали и не раз) вассала Роже с отменной любезностью. Видимо, на этот год приходилась мирная полоса их взаимоотношений.

Графу Раймону на вид было лет тридцать пять. Среднего роста, с темными волосами и смеющимися глазами, он двигался с прирожденной грацией, а беседы вел с такой непринужденностью, что вмиг очаровывал собеседника. Мы обменялись лишь несколькими словами, а я уже почувствовал симпатию к графу Тулузы.

Расположились мы не в самом городе, а в одном из предместий. Также поступали и другие прибывшие на празднество, ибо графский замок не мог разместить в себе всех гостей. Неподалеку от шатров уже велись работы по сооружению будущего ристалища: там возводили изгородь, ставили ворота в противоположных концах арены, плотники сколачивали скамьи и ложи для дам и благородных господ, укрывая их широкими навесами.

По устоявшейся уже традиции, прибыв в незнакомый город, я занялся осмотром местной экзотики. Тибо уныло тащился следом.

Часа два мы разъезжали по улицам Тулузы, прячась от полуденной жары в тени домов. По большому счету, этот город ничем особенным не отличался от остальных городов, на которые мне довелось полюбоваться за два месяца моего пребывания в двенадцатом веке, но все-таки было в нем что-то... не знаю, как это объяснить. Просто на сердце у меня вдруг стало легко и приятно. Мы выехали на площадь, располагавшуюся в центре города. По периметру – двух– и трехэтажные каменные дома. На первых этажах – заведения, необходимые каждому городу: пивные, торговые лавки, мастерские. Вторые и третьи этажи домов, которые побогаче, украшены балкончиками, арочками, какими-то финтифлюшечками... Слева – невысокая церквушка с большим рельефным крестом на фасаде... А говорили-то: еретики! еретики!..

– Славный городок, – негромко произнес я. Тибо посмотрел на площадь и задумчиво сказал:

– Ага.

Прибыли последние гости (какой-то испанский король со смешным именем Альфонс), и решено было на следующий же день приступить к основному развлечению – к турниру.

Ричард Львиное Сердце на новорожденного своего племянничка посмотреть так и не приехал. Жаль. Но нет так нет...

Хотя перед «благородным развлечением» следовало бы хорошенько выспаться, полночи мы с де Эльбеном просидели за андалузским вином, щедро сдобренным разговорами за жизнь. Тамплиер был невесел. Провал миссии по сопровождению легата Верочелле обошелся ему дороже, чем он предполагал. По сути, все время их совместного путешествия с легатом Ги делал прямо противоположное тому, что должен был делать, по мнению людей, отправивших его сопровождать легата: графа Тулузского и командора монастыря Ле-Демен. То, что во время нашего спора с легатом Ги отказался выполнить прямой приказ Пабло Верочелле, было последней каплей, окончательно испортившей отношения между Церковью и Тулузским графством. Так что мой товарищ мог распроститься с мечтами сделать в этих землях карьеру. Напротив, его присутствие здесь стало, как бы это сказать... неудобным. Да, именно «неудобным». Официально его никто не гнал, но в неофициальной обстановке власть предержащие ясно дали понять Ги де Эльбену, что его отсутствие в Тулузе никого из его прежних покровителей не опечалит.

...Ги размахивал кубком, обильно орошая ковер андалузским вином, и мрачно вещал:

– ...На что я Морису де Нийому говорю: «Это же крыса, командор, не слуга Божий, а самая что ни на есть чертова крыса... И разговаривать с ним по-человечески нельзя!» А он мне намекает, чтоб после турнира и духу здесь моего не было.

То есть моему другу фактически велено убираться из Лангедока. Хотя бы на ближайшие несколько лет. Куда – его дело. Впрочем, тамплиер нигде не пропадет, это ясно.

...Зевая и потягиваясь, я вышел из шатра. Было раннее утро. Лагерь... пардон, рыцарский стан, бурлил и гудел, как кастрюля с супом, вот-вот начинающая закипать. Рыцари облачались в доспехи, оруженосцы и слуги сновали, как ошалелые, силясь поспеть по всем поручениям, которые давали им хозяева: кто-то в спешке чинил вооружение, кто-то штопал одежду, кто-то вел к кузнецу подковать лошадь, у которой расшаталась подкова... Какому-то рыцарю чуть ли не на ходу пришивали рукав. По местной моде рукава к платью или камзолу часто делались съемными – вечером их снимали, а утром пришивали заново. Другой рыцарь потащил за ухо верещащего мальчишку лет четырнадцати – видимо, оруженосца, оказавшегося недостаточно расторопным...