Народные сказки и легенды - Музеус Иоганн Карл Август - Страница 61

— Ах, — вздыхала графиня, — виноград не цветет, ветер шумит в кустах сухой листвой и суровый Гарц ещё покрыт снежной шапкой. А виноград должен зацвести, леса зазеленеть и Гарц сбросить зимний покров, прежде чем вернется мой господин. Ах, возлюбленный души моей, как медлишь ты, почивая на лаврах своих побед, в то время как я, одинокая, изнываю от горя и тоски.

В этих нежных жалобах протекали дни, уменьшая их счет от пятидесяти. Печаль графини, ее душевное волнение, когда надежда сменялась страхом перед новым разочарованием, мало-помалу сокращали долгое время ожидания. Снег растаял, виноградная лоза пустила побеги, зазеленел лес и в церкви прозвонили «Явись, о Господи!», а от графа Генриха не было никаких известий. Тревожное предчувствие охватило душу тоскующей женщины. Мрачная тревога изгнала радость и веселье из дома, где прежде они так дружно обитали под одной кровлей с красотой и юностью. Молодая графиня целиком предалась печальным мыслям. Она не замечала прекрасной природы в ее чудесном весеннем наряде, не слышала чарующих переливчатых трелей соловья, не ощущала пряного аромата цветов и не любовалась их пестрыми красками. Грустные глаза были неподвижны, и тяжкие вздохи то и дело вырывались из стесненной груди. Девушки не смели утешать или развлекать разговорами свою госпожу и только молча, одними горячими слезами, сочувствовали ее горю. Если же и нарушалось глубокое молчание, то лишь по утрам, когда кто-нибудь из них рассказывал графине сон, в котором выпавший зуб или нитка жемчуга предвещали горькие слёзы или смерть близкого человека, а иногда кому-то доводилось увидеть во сне увешенную гербами и щитами погребальную колесницу среди могил или похоронную процессию.

Случалось, и среди бела дня в графском доме наблюдали знамения. Однажды, во время обеда, когда придворные девушки прислуживали за столом госпоже, раздался вдруг звон разбитого стекла, такой резкий, что графиня, испугавшись, вскочила на ноги. Оказалось, стоящий в буфете бокал, из которого граф обычно пил вино, треснул сверху донизу и рассыпался на куски. Все присутствующие побледнели. Ужас и смятение отразились на их лицах.

— Ах, сохрани нас Боже и все святые! — воскликнула графиня. — Мой супруг даёт знать, что уходит от меня! Он умер! Он холоден и мёртв!

С этого часа она не проронила ни слова, только тосковала и плакала. На третий день её вдруг охватило какое-то необъяснимое, смутное предчувствие.

Внутренний голос подсказывал, что она должна получить известие о муже. Графиня поднялась на высокий балкон в башне замка и стала пристально смотреть на дорогу, по которой уехал в поход ее супруг. Вдруг вдали она увидела всадника, галопом мчавшегося через горы и долины, холмы и овраги, а за ним, на длинном шесте, то взмывая высоко вверх, то волочась по земле, реял, подобно вымпелу, длинный хвост, которым играл ветер.

Всадник, направивший бег коня прямо к замку, был одет во всё черное, и черным был его конь. Когда он приблизился к воротам… Ах! Ютта узнала в нём Ирвина. Он был одет в траур; длинный черный флер спускался с черных полей его шляпы до самых копыт лошади.

— Ах Ирвин, любимый паж, — в отчаянии воскликнула графиня с балкона, — какое известие ты мне принес? Скажи, что случилось с твоим господином?

— Добрая госпожа, — отвечал Ирвин, не в силах сдержать горьких рыданий, — я привез печальное известие. Многих слёз будет оно стоить вашим прекрасным глазам. Снимите венок с ваших золотистых волос и поменяйте розовые одежды на мрачный траур. Граф Генрих умер.

— О вестник несчастья! — воскликнула графиня. — О, сколько горя и страданий принесло мне твое известие!

Едва Ютта произнесла эти слова, как холодный озноб пронизал всё её тело; тень смерти затуманила сознание, колени подогнулись, и она без чувств упала на руки служанок.

Всё графство Хаммерлюнд огласилось воплями, как только весть о смерти графа облетела его и глухой похоронный звон колоколов ещё раз подтвердил это известие. Верные слуги и все подданные искренне оплакивали смерть доброго господина.

Но из всех страстей сердечная боль, пожалуй, менее всего способна разрушить жизнь человека, особенно слезливого пола, у которого любые огорчения вызывают слёзы.

Итак, подавленная горем вдова, как ни жаждала она освободиться от плоти, в надежде, что ее окрыленная любовю душа догонит дорогую тень супруга еще на пути к вечности, так и не умерла. Да и было бы несправедливо, если бы душа молодой женщины так скоро покинула предназначенную ей прелестную квартиру, ибо пренебречь таким чудесным и удобным жилищем, ради того чтобы поселиться под открытым небом, было бы сущим легкомыслием. Другое дело, если кто-то живёт в закопченной ветхой хижине, грозящей каждую минуту обрушиться, — тогда его желание расстаться с ней было бы объяснимо. Так, если освобождения жаждет матрона, у которой в стропилах трещит каждая балка, то возражать против такого желания нет никаких оснований. Но когда о смерти говорит молодая, цветущая женщина, и только из-за того, что в ее мозгу расстроились какие-то чувствительные струны или не сбылись надежды, то это не более чем жеманство.

Прекрасная Ютта хотела умереть, подобно супруге мудрого Сенеки.[135] Жена этого философа, как известно, за компанию с ним вскрыла себе вены, но так как ее муж истек кровью и умер раньше, а к ней смерть запоздала, то она последовала доброму совету и велела поскорее наложить на вскрытые вены жгут. Бедная супруга полагала, что душа мужа успела отлететь так далеко, что ее собственной уже не угнаться за ней.

Когда первая горечь утраты излилась в потоке слёз и разбитое сердце молодой вдовы немного успокоилось, она, желая получить более подробные сведения о гибели супруга, велела позвать верного пажа. От него графиня узнала, что как раз в тот день и час, когда в замке увидели знамение, союзные войска выступили против штедингцев и началась жестокая битва. Графу Генриху выпало первым напасть на вражеское войско. В пылу битвы секира врага рассекла панцирь героя, а смертоносный дротик пронзил его грудь.

— Всему виной твоя беспечность, — перебила графиня пажа. — Разве я не приказывала тебе напоминать господину о его любви, если он, опьяненный жаждой победы, забудет об осторожности? Или ты онемел, что не предупредил его, или он оглох и не услышал тебя?

— Ни то, ни другое, прекрасная госпожа, — возразил Ирвин, — я еще не всё вам сказал. Рядом с господином находился ваш брат, граф Герхард Ольденбургский, который только накануне выступил в поход и теперь горел желанием впервые испытать свое оружие в деле. Полный мужества и юношеского огня, он бросился на вражеские копья, но был окружен. Сотни мечей засверкали над головой юноши, так что его плюмаж легким пухом разлетелся по ветру. Граф Генрих заметил, что шурин в опасности, и, дав шпоры коню, устремился ему на помощь. Тогда я закричал, что было сил: «Осторожнее, дорогой господин, подумайте о вашей милой супруге!» Но он не внял моим словам и, обернувшись к воинам, громко крикнул: «Вперед, за мной, конные и пешие! Жизнь благородного юноши в опасности!» Вмиг оказался он в гуще схватки и своим щитом прикрыл окруженного врагами графа Герхарда, а меч в его могучей руке, как серп жнеца во время богатой жатвы, без устали косил направо и налево густой лес вражеских пик. Графу Герхарду удалось вырваться из неприятельского кольца, но его спаситель пал, став добычей смерти. Я принял его последний вздох. Он узнал меня. «У верного господина — верный слуга», — сказал он слабым голосом и, ласково взглянув на меня, протянул мне руку. «Ирвин, поезжай домой и передай графине мой последний привет. Скажи ей, чтобы она не горевала обо мне и не плакала. Всё будет так, как мы с ней условились. О если бы ты была со мной, любимая Ютта!» С этими словами он и умер. Я видел своими глазами, как его чистая душа, словно легкая тень, выпорхнула из уст и вознеслась к небу, где в это время сияло полуденное солнце.

[135]. Римский философ, обвинённый в участии в заговоре Пизона; был приговорён к смертной казни и вскрыл себе вены в 60 г. по РХ.