Повести - Голицын Сергей Михайлович - Страница 120

— Мальчишкой был — видел такого, из Клязьмы вытащили, — говорил он.

Радуляне ахали, притрагиваясь пальцами к добыче, удивлялись, поражались.

— Подобное исключительное явление природы в результате коллективного участия в охоте…

Дальше Георгий Николаевич не стал слушать глубокомысленные рассуждения Алеши.

Его сердце ликовало не только из-за удачной рыбной ловли. Все последние дни он настоятельно просил Настасью Петровну пригласить ребят как-нибудь вечерком на чашку чая. Ведь многие из них никогда в жизни не пили из самовара. Но Настасья Петровна наотрез отказывала. И из-за чего?

Недавно она купила в сельской лавочке великолепный чайный сервиз в двенадцать очень красивых желтеньких с черными и белыми зигзагами на боках чашечек и очень боялась — не дай бог, кто-нибудь да кокнет блюдечко!

А теперь она сама приглашала всех на роскошный обед и — Георгий Николаевич был убежден в этом — на столь же роскошный чай. Он-то хорошо знал: если его жена по сусечкам поскребет, то нашарит запасы таких лакомств, которых не только Машунька, но и он сам никогда не пробовал.

Настасья Петровна указала на стол, что стоял в огороде под верандой. Здесь она будет чистить сома. Игорь и Миша положили чудище на стол. Сомовий хвост свесился вниз.

— Помните, бабушка Дуня рассказывала про своего папу;- заметила Алла, — как он в стародавние времена повез пойманного сома в город на базар и с его телеги также свешивался рыбий хвост?

— Наша русалка, наверно, гораздо больше того сома, — добавил Миша.

Никто не хотел уходить. У ребят просто не было сил уйти. Затаив дыхание все следили, как Настасья Петровна взяла два больших, как у мясников, ножа и начала их точить один о другой. Ножи визжали, зрители молчали.

— Подождите кромсать! — кричал Георгий Николаевич. — Буду вас фотографировать.

— Некогда ждать! — кричала Настасья Петровна, размахивая сверкающими на солнце ножами.

Он собрался было спуститься в погреб перезарядить «Зоркий», но патрон с отснятой пленкой, как назло, никак не вынимался — погнулся шпенек зажима. Это русалка в разгаре битвы ударила хвостом по фотоаппарату. Георгий Николаевич взял перочинный ножик, попробовал разогнуть шпенек — ничего не получалось…

Между тем четверо избранников суетились в кухне, в сенях и на веранде. Галя — бывшая начальница особой машинкой строгала на звездочки морковку и петрушку; Алла разводила в кружке желатин; Миша то приносил чистую воду из колодца, то, наоборот, выносил грязную воду в силосную яму да еще успевал притащить из сарая дрова и подложить их в печку. Галя-кудрявая без толку носилась взад и вперед. А Георгий Николаевич все возился с фотоаппаратом и никак не мог выправить зажим.

Настасья Петровна одна потрошила сома. Ребята — не избранники, а прочие — столпились вокруг нее, но она никого не подпускала близко к «операционному» столу и ловко орудовала ножом.

Все чугуны и кастрюли были мобилизованы. Огонь пылал в плите и в русской печке; один чайник стоял на электроплитке, другой на керосинке, пламя гудело в самоварной трубе.

Толстяк Игорь мечтал быть врачом, и не просто врачом, а хирургом. Вооруженный кухонным ножом, он наклонился над тазом с внутренностями сома.

— Смотрите, еще кушанье! — вдруг закричал он и высоко поднял над головой не более не менее как средних размеров щуку, которую только что извлек из сомовьего желудка.

— Нет-нет! Ни в коем случае! — запротестовала Настасья Петровна. — Щука вся пропитана сомовьей желчью, желудочным соком. Таких проглоченных рыб выбрасывают в помойную яму.

Будущий хирург на ступеньках крыльца сел потрошить свою находку. Если сом проглотил щуку, то какую же рыбу проглотила щука, настойчиво требовало узнать его любопытство медика и мальчишки.

— Что это такое? — Он протянул небольшую темную пластинку, длиной и шириной с палец, толщиной в миллиметр.

— Не знаю, — сказал Георгий Николаевич и поднес непонятную находку к носу. Пластинка была железная, насквозь проржавевшая, с одного конца заостренная, с другого в виде желобка.

Пока он ее рассматривал, Игорь взял у него из рук фотоаппарат и начал отгибать поврежденный шпенек не только перочинным ножичком, но и плоскогубцами.

— Ты смотри там не сломай! — забеспокоился Георгий Николаевич, все еще рассматривая пластинку.

— Нет-нет, сейчас выправлю, — отвечал Игорь. — Ой! — вдруг отчаянно крикнул он.

— Эх, корявец! — воскликнул Георгий Николаевич. Игорю удалось вытащить из фотоаппарата зажатый патрон, но тот треснул; серой змейкой вывернулась из него пленка и… все погибло. Великолепные, совершенно уникальные кадры были засвечены.

С досады Георгий Николаевич выбранил самого себя — зачем доверил мальчишке фотоаппарат? Ругать Игоря вслух ему не хотелось. Невозможно сердиться в эти минуты торжества, когда все так упоены удачной охотой и ожиданием великого пира…

Четверо быстроногих избранников помогали Настасье Петровне всё так же усердно. Особенно отличалась Галя — бывшая начальница. Настасья Петровна была больше всего довольна именно Галей, которая буквально с полуслова схватывала на лету любые указания.

Тут осторожно скрипнула калитка, и показался Алеша. Он был чисто выбритый, надушенный, торжественный — в темно-зеленом костюме, в темно-зеленой фетровой, осеннего сезона шляпе; на его кирпично-загорелой шее красовался ярко-лиловый, с блестками галстук.

Очевидно, радульские красавицы сочли бы его неотразимым. Но, увы,, от храброго русского богатыря Алеши Поповича в нем ничегошеньки не осталось.

Почетный гость тщательно закрыл на щеколду калитку, непривычно мелкими шажками подошел, равнодушно строгим взглядом скользнул по ребячьей толпе, с видом знатока осмотрел найденную в желудке щуки пластинку, потряс погибшую пленку… И тут он случайно поднял свой нос и втянул бесподобную смесь запахов, доносившихся из открытой двери кухни…

И лицо его расплылось в самой простой и широкой русской улыбке. Эта улыбка была искренняя, предвкушающая.

Так улыбались богатыри, когда после очередной победы над дикими кочевниками собирались в гриднице киевского князя Владимира Красное Солнышко на пир, а отроки вносили червленые серебряные блюда с жареными лебедями, с соловьиными языками, с кабаньими головами и с прочими яствами.

Так улыбался и современный радульский богатырь, когда удачливый рывок его стального коня-бульдозера на клязьминской пойме сокрушал очередную неподатливую ветлу.

— Предвидится, предвидится… — начал Алеша и замолчал, так и не успев придумать очередное мудреное изречение.

Настасья Петровна высунулась из сеней.

— Скорее открывай погреб! — крикнула она мужу. Четверо ее помощников, один за другим, осторожно начали спускаться с крыльца. Каждый из них нес по большому блюду, наполненному золотой жидкостью. В жидкости плавали розовые и белые куски сомовины, зеленые веточки петрушки и сельдерея, оранжевые звездочки моркови, желтые дольки лимона.

Когда вся эта прелесть исчезла в недрах погреба, Настасья Петровна очень строго оглянула ребят и сказала:

— Дети! Сейчас же бегите одеваться! Не допущу, чтобы такие грязнули сидели за нашими столами.

И тут их точно ветром сдуло. Георгий Николаевич остался вдвоем с Алешей.

Тот рассказал, что еще вчера перевел бульдозер на эту сторону Клязьмы (паромная переправа находилась в двух километрах от Радуля вверх по течению). Завтра он поедет в город сдавать машину в капитальный ремонт и приведет новую, еще большей мощности. Он хотел еще что-то добавить, но тут Настасья Петровна отворила дверь в дом, и новые облака бесподобных запахов не дали ему говорить. В кухне готовилась знаменитая уха из головы, хвоста, плавников и потрохов.

Через полчаса явились ребята, притихшие, нарядные, чистенькие, все в красных галстуках, мальчики в белых рубашках и трусах, девочки в белых блузках и плиссированных юбочках.

Накрытые разноцветными клеенками столы начинались на веранде, продолжались по сеням и заканчивались возле двери в сарай. Ребята уселись — примерные, вежливые, притихшие.