Буржуазный век - Фриче Владимир Максимович - Страница 29

Другим фактором, определившим первоначальный буржуазный идеал красоты, было то обстоятельство, что буржуазия стала господствующим классом только после продолжительной и героической борьбы. Эпоха нуждалась в героях. Каждый хотел быть героем и чувствовал себя в самом деле героем, победителем абсолютизма. Так зародился идеал героической красоты. Так как каждая эпоха стремится найти для своих новых потребностей уже готовые идеи и образы – или для того, чтобы легче популяризировать свои потребности, или потому, что новая идеология создается не сразу, – то она охотно возвращается к таким эпохам и охотно заимствует у таких эпох, когда аналогичное историческое содержание уже выработало аналогичные идеологические формы.

Этим объясняется начавшееся в царствование Людовика XVI и достигшее своего апогея в дни французской революции увлечение античным миром. В Древнем Риме люди нашли то героическое поколение, которым хотели сами быть. Вот почему телесные формы Древнего Рима воспринимались как высшая красота и провозглашались как высшее мерило. Эпоха, нуждающаяся в героях, ежеминутно готовых пожертвовать, не колеблясь, жизнью во имя дела, естественно, относится к противоположному типу с величайшим презрением. Если перед героем преклоняются, то его антипода ненавидят. А именно героических черт был лишен прежде всего и более всего petit-maitre* старого режима, бывший типическим мужчиной эпохи, так как он особенно ярко воплощал характерный для абсолютизма идеал мазохистского культа женщины.

* Petit-maitre (фр.) – петиметр, щеголь, франт. Ред.

Новая идеология выступила поэтому прежде всего против этого типа. Против этого женоподобного мужчины раньше всех повели атаку, естественно, в Англии, более других стран пропитанной буржуазным духом. А вместе с ним подверглись осмеянию и нападению и женщины, все еще увлекавшиеся этими "позолоченными игрушками".

В появившейся около 1775 г. книге "Thoughts of Gallantry, Love and Marriage"* говорится:

"Есть еще один тип мужчин, который следовало бы изгнать из общества тонко чувствующих женщин. Это так называемые Fops (хлыщи. – Ред.) и Fribbles (бездельники. – Ред.), петиметры нашего века. Эти красивые парни (pretty fellows) состоят из пудры, эссенций и духов. Я спрашиваю, может ли найти образованная женщина удовольствие в обществе такого достойного всякого презрения мужчины? Единственный предмет его забот – его собственная драгоценная особа. Каждое его желание сосредоточено на нем самом, и никогда его мысль не идет дальше его собственного я. Вот, сударыни, достойный предмет для ваших шуток и для вашего остроумия, вот на кого может обрушиться ваша сатира. Fop – мужчина в маске и, как таковой, заслуживает вашего крайнего презрения. И, однако, – увы! Как далеко от презрения ваше обычное отношение к этим позолоченным игрушкам, к этим блестящим ничтожествам! Вместо того чтобы презирать эти "безделушки из шелка", вы слишком часто пристрастными похвалами и восхищением укрепляете в них их тщеславие".

Когда во Франции вместе с образованием буржуазного государства все более претворялась в жизнь и буржуазная мысль, мужчины подчеркивали это внешне тем, что сравнительно долго прямо разыгрывали силача – противоположность развенчанного петиметра. В одном сочинении о Директории писатель Лакур говорит:

"Эти молодые люди стремились к тому, чтобы блеснуть телосложением, крепкими мускулами, красивым ростом, широкой грудью, сильными руками и ляжками. Вот почему они так увлекались цирковыми представлениями, атлетическим спортом, гимнастическими упражнениями".

Как видно, это полная противоположность идеалу эпохи старого порядка. Внешность нового типа еще резче подчеркивалась соответствующим поведением. Гримо де ла Рейньер говорит об этой черте эпохи Директории:

* "Размышления о галантности, любви и браке". Ред.

"Эти молодые люди на вид очень любезны, но, по-видимому, имеют о правилах приличия и вежливости так же мало понятия, как о грамматике и орфографии. Взгляд их более чем дерзок, манеры их неуклюжи и порывисты, тон – грубо солдатский, а в разговоре они неловки. Никогда не снимая шляпы, даже в коляске, всегда, даже по вечерам, в высоких сапогах, с дубиной в руках, они похожи скорее на погонщиков стада быков. Когда они предоставлены всецело себе и своим вкусам, они только и знают, что ругаться, курить, играть в карты и пьянствовать. К старикам они не чувствуют никакого почтения, к женщинам – никакого уважения".

В Германии протест рвавшейся вперед молодежи против светской культуры абсолютизма также сказался в оппозиции господству петиметров. А выражался этот протест в том, что петиметра, любимца дам, осыпали насмешками, становясь при этом в позу силача. Эта мода – а в Германии дело часто не заходило дальше простой моды – была распространена всюду, в особенности же – что вполне естественно – в среде студенчества, где она и продержалась дольше всего. О своем пребывании в Гиссенском университете магистр Лаукхарт сообщает, что все, напоминавшее манеры петиметра, находилось под запретом, то есть прежде всего, конечно, галантный культ дам.

"Только немногие студенты в Гиссене ухаживают за женщинами (machen Knopfe), – замечает он, – ибо это считается признаком петиметра, недостойным настоящего бурша (студента. – Ред.)".

Поставленный студенчеством на место идеала петиметра идеал силача не представлял, правда, более высокой культуры. В том же самом месте Лаукхарт говорит: "Кто обвинит гиссенских студентов в петиметрстве, тот будет несправедлив. Большинство вело себя – как говорится в песенке – как свиньи". Следует добавить, что гиссенские студенты не были исключением и что увлечение новым типом сильного человека обнаруживалось во всех университетских городах одинаково грубо. Как ни мало привлекателен факт, он вполне понятен. То была в значительной степени неизбежная реакция против элегантной изнеженности мужчин, тем более отвратительной, что она вела к банкротству. Культ сильного человека скрывал в себе все же стремление к возрождению. В нем в карикатурном виде сказывалось сознание, что изнеженное поколение не сможет восторжествовать над враждебным миром. С другой стороны, не следует упускать из виду, что начинавшийся процесс оздоровления Германии иначе чем в карикатурных формах и не мог обнаружиться, так как упадок страны мешал плодотворному проявлению накипевшей в буржуазии силы.

Подобное увлечение физически сильным человеком потом еще несколько раз повторялось в Германии, а именно каждый раз, когда народ предпринимал новую попытку политической эмансипации. Распространившееся после монархически-освободительной войны 1813 г., а также в 40-х гг. так называемое турнерство * и было по существу не чем иным. Так как в эти периоды напряжение силы было не совсем бесплодным, так как оно добилось кое-каких фактических результатов, то оно и не обнаруживалось в такой же степени, как прежде, в диком пьянстве и в скандалах. Во все эти периоды тип сильного мужчины, Kraftmensch, с широкой грудью – высший символ мужественности – был также и особо чтимым идеалом красоты боровшихся за свою эмансипацию классов.

* От нем. turnen – заниматься гимнастикой, физкультурой. Ред.

Выше было сказано, что в эпоху выступления на историческую сцену буржуазии и женщины превращались в героинь. Первоначально и здесь возрождение началось с того, что женщина хотела во всем быть противоположностью тому, в чем эпоха абсолютизма видела ее красоту. Если век Рококо более всего преклонялся перед женщиной с едва распустившейся, как бутон, грудью и с грациозной фигуркой, перед женщиной, напоминавшей фарфоровую статуэтку, то начиная с середины XVIII в. английская буржуазия ставила выше всего не пышную, но все же статную фигуру Туснельды, суровую красоту женщины, символ цветущего здоровья (см. картины Петерса "Соблазнительная красавица", Эрскина "Туалет Венеры" и в особенности Гора (Hoare) "Купающаяся красавица"). Если в картине Петерса еще чувствуется сильное влияние Рококо, то "Купающаяся красавица" – воплощение свежести и здоровья. Это уже не те женщины, которые хотели быть прежде всего пикантными орудиями наслаждения. Это поколение, мечтающее удостоиться через любовь почетного титула матери. Грудь этих женщин не только вздымается навстречу ласкающей руке возлюбленного, она вместе с тем пышущий богатством источник жизни. Грудь женщины теперь прежде всего именно источник жизни. Изображаемая ныне искусством грудь женщины всегда напоминает наполненную молоком грудь беременной женщины.