Орел в небе - Смит Уилбур - Страница 42

– Дэвид? – негромко спросила Дебра. – Это ты, Дэвид?

Он хотел ответить, но голос изменил ему, и он издал звук, похожий на всхлип. Она побежала к нему, быстрая, длинноногая, как вспугнутый жеребенок, протянув руки, с сияющим от радости лицом.

Он схватил ее, и она прижалась к нему яростно, почти гневно, как будто тоже сдерживалась слишком долго.

– Как мне тебя не хватало, Дэвид. – Даже голос ее звучал яростно. – Боже, ты никогда не узнаешь, как мне тебя не хватало. – И она прижалась ртом к щели в его маске из плоти.

За все эти месяцы к нему впервые кто-то отнесся без оговорок, без осторожной жалости. Дэвид почувствовал, что его сердце разрывается, и еще крепче обнял ее.

Наконец Дебра оторвалась от него, бесстыдно прижалась к нему бедрами, возбужденная его возбуждением, гордая, что вызвала его; быстро, пытливо провела пальцами по его лицу, ощупывая новые очертания, неожиданные плоскости и углы.

Она почувствовала, что Дэвид отстраняется, но остановила его и продолжала ощупывать.

– Пальцы говорят мне, что ты по-прежнему прекрасен...

– Пальцы лгут, – прошептал он, но Дебра не обратила на это внимания и продолжала дразняще прижиматься.

– А с юга ко мне доходит еще одно срочное сообщение. – Она беззвучно рассмеялась. – Идемте со мной, сэр.

Держа его за руку, Дебра легко взбежала по ступеням, увлекая его за собой. Дэвида поразили ловкость и уверенность ее движений. Она втащила его в коттедж и, пока он осматривался, подмечая все подробности, заперла дверь на замок. В комнате стало прохладно, полутемно, интимно.

В постели ее тело было все еще влажным и холодным после купания, но губы, которыми она прижималась к нему, обжигали. Два прекрасных молодых тела жадно слились, как будто пытались найти убежище друг в друге, плоть отчаянно искала пристанища в плоти, в сплетении рук и ног; они искали и находили спасение от одиночества и тьмы.

Физический акт любви, сколь бы часто он ни повторялся, был для них недостаточен; даже в перерывах они отчаянно цеплялись друг за друга; прижимались засыпая, ощупью искали и находили друг друга, боясь, что сон хотя бы на мгновение разъединит их. Они разговаривали, держась за руки, и Дебра время от времени касалась его лица, а он смотрел в ее золотые глаза. Даже когда она готовила простую еду, Дэвид стоял рядом или за ней, так что она всегда могла приникнуть, ощутить его. Они словно жили в страхе, что в любое мгновение могут разлучиться.

Прошло два дня, прежде чем они смогли выйти из святилища коттеджа, выкупаться в озере и полежать рядом на теплом песке. Но даже когда Элла помахала им с террасы, Дэвид спросил:

– А нам нужно идти к ней?

– Нет, – быстро ответила Дебра, – еще нет. Я не готова делить тебя с кем-то еще. Пожалуйста, подожди, Дэвид.

Прошло еще три дня, прежде чем они поднялись по тропе в студию. Элла приготовила один из своих достойных Гаргантюа обедов, но других гостей не пригласила, и Дебра с Дэвидом были благодарны ей за это.

– Я думала, за тобой придется посылать носилки, Дэви, – приветствовала их Элла, сально посмеиваясь.

– Не груби, – сказала ей Дебра, заливаясь легким румянцем, и Элла загоготала. Ее смех был настолько заразителен, что они его подхватили.

После все сидели под пальмами и пили вино из глиняных кувшинов, много ели, смеялись, болтали без умолку; Дэвид и Дебра были так поглощены друг другом, что не замечали оценивающих задумчивых взглядов Эллы.

Дебра разительно изменилась: исчезли холодность и сдержанность, слетела броня, которую она надела на себя. Она была полна жизни, радости, расцветала от любви.

Сидя рядом с Дэвидом, Дебра радостно смеялась его шуткам и все время старалась дотронуться до него, словно хотела убедиться: он здесь.

Элла порой взглядывала на Дэвида, стараясь непринужденно улыбаться ему, но виновато сознавая, что по-прежнему испытывает отвращение – отвращение и жалость, – когда глядит на эту чудовищную голову. Она знала, что даже если будет видеть ее ежедневно в течение двадцати лет, чувство останется прежним.

Дебра рассмеялась чему-то сказанному Дэвидом и повернулась к нему, с трогательной невинностью подставляя рот.

– Ты говоришь ужасные вещи. Мне кажется, тебе пора совершить обряд раскаяния. Она с готовностью ответила на поцелуй, когда большая изуродованная голова склонилась к ней и узкая щель рта коснулась ее губ.

Чудовищно было видеть прекрасное женское лицо рядом с этой маской изувеченной плоти – и в то же время странно трогательно.

"Я поступила правильно", – решила Элла, глядя на них со смутной завистью. Эти двое были прочно связаны друг с другом, сильны взаимной страстью. Прежде это было притяжение плоти, но сейчас – нечто совсем иное.

Элла с сожалением вспомнила множество своих любовников, уходящих за пределы ее памяти; их лица казались теперь призрачными. Если бы что-то привязало ее к одному из них, если бы можно было вспомнить что-нибудь, кроме полузабытых слов, коротких встреч и совокуплений! Она вздохнула, и Дебра с Дэвидом вопросительно взглянули на нее.

– Печальный звук, Элла, дорогая, – сказала Дебра. – Мы эгоисты, прости нас.

– Вовсе не печальный, дети мои, – горячо возразила Элла, изгоняя фантомы из памяти. – Я рада за вас. У вас есть нечто – сильное, яркое и удивительное. Защищайте его, как защищали бы свою жизнь. – Она взяла стакан с вином. – Предлагаю тост. За Дебру и Дэвида, за их любовь, ставшую непобедимой в страданиях.

Они серьезно выпили золотое вино, сидя на золотисто-желтом солнечном свете, но потом снова развеселились.

Когда были удовлетворены физические потребности, когда молодые люди сблизились настолько, насколько могли себе позволить, началось слияние душ. Раньше они никогда не разговаривали так, даже в доме на улице Малик: там слова были лишь поверхностными символами.

Только сейчас они учились общаться по-настоящему. Часто ночами они не спали, а проводили часы темноты, исследуя ум и тело друг друга; они радовались, понимая, что это познание никогда не кончится, потому что разум человека безграничен.

Днем слепая девушка учила Дэвида видеть. Он обнаружил, что никогда раньше не пользовался зрением в полной мере, а теперь, когда ему приходилось смотреть за них обоих, нужно было использовать все возможности глаз. Он должен был научиться описывать цвета, формы, движения точно и ясно, потому что требования Дебры были неистощимы.

В свою очередь Дэвид, чью веру в себя его уродство потрясло до основания, учился внушать уверенность Дебре. Она привыкала безусловно рассчитывать на него, и он старался угадывать ее потребности. Она училась смело идти рядом с ним, зная, что он предупредит ее прикосновением или словом.

С потерей зрения ее мир сократился до пределов коттеджа и причала, где она все могла найти на ощупь. Теперь, когда Дэвид был рядом, границы ее мира снова раздвигались, и она могла идти куда угодно.

Вначале они совершали вылазки очень осторожно, бродили по берегам озера или поднимались на холмы к Назарету; каждый день плавали в зеленой воде озера, каждую ночь любили друг друга в занавешенном алькове.

Дэвид похудел, снова стал гибким и жилистым, загорел; оба они казались вполне довольными.

Когда Элла спросила:

– Дебра, когда же ты начнешь новую книгу? – Та рассмеялась и легко ответила:

– Ну, как-нибудь в следующую сотню лет.

Неделю спустя уже Дебра спросила:

– Ты решил, что будешь делать, Дэвид?

– То, что делаю сейчас.

Дебра попятилась.

– Всегда! – сказала она. – Пусть всегда так будет!

А потом, без размышлений, без подготовки они пошли "в люди".

Дэвид взял напрокат моторную лодку, получил у Эллы список необходимых покупок, и они поплыли в Тиверию; белый пенный след тянулся за ними, а ветер и капли воды касались их лиц.

Они причалили в маленькой гавани Лидо-Бич и поднялись в город. Дэвид был так поглощен Деброй, что толпа вокруг казалась ему нереальной, и хотя он заметил несколько любопытных взглядов, они ничего не значили для него.