Свободомыслие и атеизм в древности, средние века и в эпоху Возрождения - Сухов А. - Страница 40

40

Заметим, как изменил миф Лукиан. В том варианте, о котором упоминалось выше и который сохранен в памятниках классического искусства, раздел носил мировой, космический характер: Прометей делил туши жертвенных животных между всеми богами и всеми людьми. В диалоге же Лукиана Прометей выступает как обманщик и обжора, умудрившийся на пирушке отхватить себе лучший кусок у хозяина дома. Пародируется не только трагедия Эсхила, но и «Апология Сократа» Платона: Прометей, подобно Сократу, требует себе не наказания, а награды, а именно обеда в Пританее.

В разыгрываемой далее сцене суда, подобной тем, которые устраивались между учениками в риторских школах, Прометей укоряет Зевса в жадности: «…мне стыдно за Зевса! Он так мелочен и злопамятен, что, найдя в своей части небольшую кость, посылает из-за этого на распятие такого древнего бога, как я…»42 Так Прометей с увертками рыночного торговца старается уменьшить значение совершенного им проступка, создать впечатление, что вообще это была лишь шутка: «Право, если бы лишить пирушки этих забав — обмана, шуток, поддразнивания и насмешек, то останется только пьянство, пресыщение и молчание — всё вещи мрачные и безрадостные…»43

Древний миф о схватке титана Прометея с могучим олимпийским владыкой сведен к мелочной ссоре на пирушке из-за лучшего куска. Не случайно Прометей заявляет, что люди не поступили бы так жестоко: «Между тем никто из них не осудит повара на распятие, если, варя мясо, он опустил бы палец в навар и облизал его, или, поджаривая, отрезал бы себе и проглотил кусок жаркого…»44

Боги намного мелочнее и безнравственнее людей — к такому выводу подводит читателя Лукиан.

Остроумной и яркой пародией на классическую трагедию открывается диалог «Зевс трагический». Боги, выступающие в прологе, говорят ритмом классической трагедии — ямбическим триметром, и только Афина, богиня-воительница, поет в высоком стиле героического эпоса. Гермес обращается к Зевсу:

О чем, о Зевс, задумчиво бормочешь ты? Разгуливаешь бледен, как философы. Поведай мне, не презирая слов раба, Чтоб в горе мог я быть твоим советником.

Ему вторит Афина:

О наш отец, о Кронид, средь властителей высший властитель, Вот светлоокая дочь пред тобою склоняет колени, Ты нам скажи, не скрывай, чтобы все могли мы услышать, Что за горе грызет, о Зевес, твой разум и душу…45

В разговор вмешивается сварливая супруга Зевса, богиня Гера, бросая злобную реплику в скучной прозе. «Я знаю, — говорит она, — что главная причина твоих страданий — какая-нибудь любовь… Вероятно, ты снова нашел какую-нибудь Данаю, Семелу или Европу…»46

Но из слов Зевса выясняется, что причина скорби верховного бога гораздо серьезнее: на земле вступили в спор о богах стоик Тимокл и эпикуреец Дамид. Если победит эпикуреец, «нами станут пренебрегать и мы будем казаться пустыми именами…».47

Надо быстро собрать всех богов — но как их рассадить? Ведь варварские боги сделаны из чистого золота, тогда как эллинские — деревянные и лишь сверху покрыты тонким листовым золотом, внутри же «целые стаи мышей завоевали себе в них права гражданства…»48.

Раздирая облака, боги тревожно всматриваются вниз, следя за тем, что происходит на земле. Побеждает в споре эпикуреец, и Зевс, сокрушаясь, говорит: «Смотрите, боги, Дамид уходит со смехом, а Тимокл преследует его своей руганью, вне себя от его насмешек, и готов разбить ему голову глиняным горшком. Что же нам после этого делать?» Но Гермес утешает Зевса: «Немало ведь думающих иначе: большинство эллинов, толпа простого народа и все варвары…» Иными словами, богам пока не грозит серьезная опасность. Идея произведения Лукиана предельно ясна: боги живы лишь до тех пор, пока находятся глупые, невежественные люди, которые в них верят. Для автора-рационалиста боги — и эллинские и варварские — лишь идолы, ценность которых определяется материалом, из которого они сделаны.

Так в неприглядном свете предстают олимпийские боги в диалогах Лукиана. Верховный бог Зевс не только мелочно мстителен (диалог «Прометей, или Кавказ»), но и похотлив (диалоги «Зевс и Ганимед», «Эрот и Зевс»), ревнив, груб и заносчив. Таковы же и остальные олимпийские боги. «Богам Греции, — писал К. Маркс, — которые были уже раз — в трагической форме — смертельно ранены в „Прикованном Прометее“ Эсхила, пришлось еще раз — в комической форме — умереть в „Беседах“ Лукиана»49.

Лукиан обратил внимание и на новые, широко распространяющиеся верования. В восточной части империи тогда в большом количестве подвизались новоявленные пророки, вожди религиозных сект, которые спекулировали на невежестве и склонности к мистицизму определенной части населения и обогащались за счет легковерных людей. Таким пророком был некий Александр из Абонотиха, небольшого городка в Пафлагонии (Малая Азия), выдававший себя за сына бога врачевания Асклепия. Лукиан лично столкнулся с этим мошенником, когда после окончания Парфянской войны побывал в Абонотихе. Затаив злобу против писателя, выступившего с разоблачением его действий, новоявленный пророк попытался погубить его, но Лукиан спасся. Преследовать Александра по суду за попытку убить его Лукиан не смог. Лоллиан Авит, римский наместник в Вифинии, убедил писателя оставить свое намерение, так как у Александра оказались высокие связи. Чтобы отплатить обидчику, Лукиан решил нарисовать его литературный портрет, разоблачив мошеннические уловки, при помощи которых тому удавалось вводить в заблуждение многочисленную толпу поклонников.

Для своего памфлета Лукиан избрал форму повести, посвященной некому Цельсу, эпикурейцу по убеждениям. Обращаясь к нему, писатель говорит, что своим произведением он хочет прежде всего отомстить за Эпикура, над учением которого надругался Александр, и это Цельсу будет особенно приятно. Видимо, произведение и было написано по просьбе Цельса.

Описанная Лукианом жизнь Александра — сплошная цепь преступлений и мошенничества. Сообразив, что человеческая жизнь находится во власти «двух величайших тиранов — надежды и страха» и что тот, кто сумеет по мере надобности умело пользоваться тем и другим, скоро разбогатеет, Александр вместе со своим помощником, таким же мошенником, как и он сам, учредил новый оракул, дававший предсказания всем желающим и отвечавший на все вопросы. Для этой цели он раздобыл двух змей (змеи считались священными животными бога Асклепия), одну большую, а другую только что родившуюся, и спрятал маленькую змейку в скорлупу от гусиного яйца, зарыв затем это яйцо вблизи строившегося храма. После этого Александр явился к этому месту и стал громко петь гимн Асклепию, предрекая скорое явление божества. Собралась большая толпа любопытствующих. На глазах у всех Александр залез в ил и достал оттуда гусиное яйцо. Разбив скорлупу, он показал всем небольшую змейку, извивавшуюся у него в руках. Толпа пришла в восторг, увидев это «чудо», Александр же унес змейку домой и через короткий срок, достав большую, заранее припасенную змею, стал показывать в полутемном помещении новоявленное божество. «По правде говоря… — пишет Лукиан, — нужно простить этим пафлагонцам и жителям Понта, людям необразованным, что они были обмануты, трогая змею… Все было так хитро устроено, что следовало быть Демокритом или самим Эпикуром… чтобы не поверить всему этому и сообразить, в чем дело»50. Вскоре жители близлежащих стран — Вифинии, Галатии, Фракии — стали стекаться к новоявленному божеству, чтобы получить ответы и предсказания судьбы. Змея получила имя и стала называться Гликоном — новым божеством, связанным с культом Асклепия.

Александр ловко надувал легковерных и невежественных пришельцев, давая крайне двусмысленные и неопределенные ответы (разумеется, за немалую плату). В числе сбитых с толку людей оказался важный римский сановник Рутиллиан, который, выполняя предсказание Александра, женился на его дочери. Александр добился даже того, что местные власти стали чеканить монету с его изображением (такие монеты сохранились).