Весы смерти (Смерть и золото) - Смит Уилбур - Страница 46

– Спроси у своего почтенного дедушки, не желает ли он придать игре некоторый интерес? Один шиллинг для начала?

И Гарет, чтобы проиллюстрировать свое предложение, повертел зажатую между большим и указательным пальцами монету.

Рас согласился с большим удовольствием. Он подозвал своего телохранителя, и тот вынул из складок необъятного шамма огромный кошель из львиной шкуры.

– Бог ты мой, – выдохнул Гарет, увидев сверкание золотых монет. – Отлично, старина!

* * *

В своем поведении граф подражал самому аристократическому образцу – то есть дуче, и потому в полной мере обладал выдержкой и достоинством. Одним словом, он был настоящим аристократом, человеком, рожденным повелевать. Черные глаза его горели презрением, а голос звучал столь прекрасно, что у него самого бегали по спине мурашки.

– …Какой-то мужик, выросший на задворках… Я изумлен, что такой человек мог дослужиться до майора. Такой человек, как вы… – Он вскинул правую руку с обвиняющим перстом, направленным на майора, как пистолет. – Вы… вы – никто, ничтожество, выскочка. Я проклинаю себя за то, что был слишком мягкосердечен и приблизил вас к себе. Да, проклинаю.

И именно по этой причине я до поры до времени смотрел сквозь пальцы на вашу наглость, не обращал внимания на вашу назойливость. Но на сей раз вы превзошли самого себя, Кастелани. На сей раз вы ослушались прямого приказания вашего командира перед лицом врага. Этого я уже не могу оставить безнаказанным!.. – Граф умолк на мгновение, тень сожаления мелькнула у него в глазах. – Я человек мягкий, Кастелани, но я солдат. Я не могу больше смотреть сквозь пальцы на ваше поведение, этого мне не позволяет овеянный славой мундир. И вы сами знаете, какая кара должна постичь вас за неповиновение командиру перед лицом врага. – Он снова помолчал, вскинул голову, в глазах его горел мрачный огонь. – Кара эта – смерть. Так оно и будет. Вы послужите примером для моих подчиненных. Сегодня же вечером перед заходом солнца вас выведут перед батальоном, сорвут с вас знаки отличия, дорогой сердцу каждого из нас значок нашей славной части, после чего вы распрощаетесь с жизнью.

Речь получилась весьма длинной, но у графа был поставленный голос, и он закончил ее на драматической ноте, широким жестом раскинув руки. На некоторое время он замер и с удовлетворением оглядывал себя в большом зеркале, перед которым и произносилась эта тирада. В своей палатке он находился в полном одиночестве, но чувствовал себя так, словно стоял на сцене перед восхищенной публикой. Потом он резко отвернулся от зеркала, торопливо прошел к выходу из палатки и откинул клапан.

Часовые вытянулись в струнку. Граф рявкнул:

– Майора Кастелани ко мне, немедленно!

– Слушаюсь, господин полковник! – отозвался часовой.

Граф опустил клапан палатки. Кастелани явился через десять минут и четко отдал честь у самого входа в палатку.

– Вы посылали за мной, полковник?

– Дорогой мой Кастелани…

Граф встал из-за письменного стола, крепкие белые зубы блеснули на загорелом лице, когда он со всем присущим ему обаянием улыбнулся майору, идя ему навстречу и протягивая руку для пожатия. – От стаканчика вина вы, надеюсь, не откажетесь, старина?

Альдо Белли хватало здравого смысла, чтобы понимать – без профессионального глаза и твердой руки Кастелани батальон скиснет, как перестоявшее молоко, или точнее – взорвется, как начиненная динамитом скала. Произнеся над ним смертный приговор, граф отвел душу и теперь мог вполне доброжелательно разговаривать со строптивым майором.

– Садитесь же, – сказал он, указывая на раскладное кресло, стоявшее перед его письменным столом. – Сигары перед вами. – Он весь светился радушием, словно отец, принимающий у себя старшего сына. – Я бы хотел, чтобы вы пробежали это донесение и поставили свою подпись. Место для нее оставлено.

Кастелани взял несколько листков бумаги и стал читать, шевеля губами и морщась, как бульдог. Несколько минут спустя он вскинул удивленные глаза на графа.

– Я сильно сомневаюсь, полковник, что нас атаковало сорок тысяч дикарей.

– Это как посмотреть, Кастелани. Ведь было темно. И никто не может точно сказать, сколько их там было на самом деле, – отвел возражение граф, лучезарно улыбаясь. – Конечно, это приблизительная цифра, но прошу вас, читайте дальше. Вы увидите, я сумел должным образом оценить ваши действия.

Майор снова погрузился в чтение и вдруг побледнел.

– Но, полковник, наши противники потеряли, судя по всему, сто двадцать шесть человек убитыми, а не двенадцать тысяч шестьсот.

– Ах, ну это просто описка, я исправлю цифру перед тем, как отсылать донесение в штаб.

– И вы ни словом не упомянули, что у противника есть бронеавтомобиль.

Тут граф впервые за время их разговора нахмурился.

– Какой бронеавтомобиль? Вы имеете в виду карету «скорой помощи»?

Альдо Белли твердо решил, что эпизод со странным автомобилем следует предать полному забвению. Никому чести он не прибавил, и в первую очередь ему самому. Только внес бы диссонанс в блистательно составленное донесение.

– Вполне естественно, что у противника есть какое-то подобие медицинской службы. О чем тут упоминать? Читайте дальше! Читайте! Вы увидите, мой дорогой, что я представляю вас к ордену.

Генерал де Боно собрал своих офицеров на ленч и одновременно на совещание, чтобы обсудить степень готовности экспедиционных сил к началу вторжения в эфиопские горы. Такие совещания происходили раз в неделю, и офицерам не составило труда понять, что в обмен на совершенно великолепный завтрак – ибо генеральский шеф-повар пользовался мировой славой – от них требуются доводы, которые помогли бы генералу изложить дуче причины отсрочки наступления. Офицеры полностью приняли правила этой игры, и некоторые их предложения носили, бесспорно, вдохновенный характер. Но теперь даже самая пылкая фантазия уже почти ничего не могла извлечь из истощенной почвы. Генерал медицинской службы решился на всякий случай диагностировать гонорею, подхваченную одним пехотинцем, как «подозрение на оспу», и написал замечательную устрашающую статью об угрозе эпидемии, однако генерал де Боно не был уверен, годится это или не годится. Остро чувствовалась необходимость в чем-то более убедительном. За ликерами и сигарами обсуждалась именно эта проблема, когда вдруг дверь столовой распахнулась и капитан Креспи быстрым шагом направился к генералу, восседавшему во главе стола. Лицо капитана горело, глаза метали молнии, и вообще он был так взволнован, что в комнате, где было полно весьма солидных и слегка опьяневших офицеров, повисло напряженное молчание.

Креспи протянул депешу генералу и, вместо того чтобы, как он и собирался, шепнуть генералу на ухо, выкрикнул с бешенством:

– Паяц!.. Паяц сделал это!

Генерал, встревоженный столь загадочным заявлением, развернул донесение и быстро пробежал его глазами, затем протянул офицеру, который сидел рядом с ним, и закрыл лицо обеими руками.

– Идиот! – простонал он.

Депеша переходила из рук в руки, за столом там и здесь начались возбужденные толки.

– Однако ж, как бы там ни было, ваше превосходительство, но это блистательная победа! – сказал пехотный офицер, и вдруг настроение в столовой резко изменилось.

– Мои самолеты в полной боевой готовности, – вскричал командир авиационной группы, вскакивая из-за стола. – Мы ждем только приказа, чтобы приступить к осуществлению ваших превосходных стратегических планов.

Генерал приоткрыл глаза и смущенно взглянул на него.

– Поздравляю, генерал, – сказал артиллерист, неуверенно поднявшись на непослушные ноги и одергивая гимнастерку. – Великолепная победа!

– О Боже мой, – прошептал де Боно. – Боже мой!

– «Ничем не спровоцированное нападение орды дикарей… – прочитал Креспи вслух выдающееся творение графа Альдо Белли, – мужественно отражено цветом итальянской нации».