Весы смерти (Смерть и золото) - Смит Уилбур - Страница 74

Бадолио вдруг рыкнул, как старый рассвирепевший лев:

– Несмотря не неспособность своих подчиненных, в чем я очень ему сочувствую, он сумел вывести из строя половину вражеской бронетехники, а также половину вражеской армии. – Он яростно стукнул по донесению своими очками. – Он настоящий вояка, в этом нет сомнения. Я сразу же узнаю человека. Настоящий вояка! Таких людей надо поощрять, хорошая работа должна быть вознаграждена. Я хочу его видеть. Радируйте ему, пусть незамедлительно явится в ставку.

А для графа Альдо Белли в военных действиях наступило не лишенное приятности затишье. Инженеры превратили лагерь у Колодцев Халди из аванпоста в аду в весьма уютное убежище, где имелись даже такие прелести цивилизации, как холодильники и ватер-клозеты. Оборонительные сооружения давали ему чувство безопасности. Инженерные работы, как всегда, проводились на высочайшем уровне, Кастелани тщательнейшим образом разместил огневые точки и далеко вперед выдвинул заграждения из колючей проволоки.

Охота у Колодцев была самая великолепная по любым меркам, ведь дичь приходила сюда на водопой. По вечерам в небе со свистом рассекали воздух песчаные куропатки, они кружились большими темными стаями на фоне заходящего солнца и представляли собой превосходные мишени. Добыча измерялась мешками из-под зерна, набитыми дичью.

В этой приятной расслабляющей обстановке вызов высшего начальства произвел эффект разорвавшейся стокилограммовой авиабомбы. Репутация генерала Бадолио была известна – сторонник строгой дисциплины, он никогда не уклонялся от поставленной цели, на него не действовали никакие вымыслы и даже самые уважительные причины не могли его смягчить. Он был совершенно нечувствителен к вопросам политического влияния и власти, причем настолько, что, как передавали шепотом, покончил бы и с самим фашистским движением, если бы подобную цель поставили перед ним в 1922 году. Он обладал фантастическим нюхом на всяческие увертки и сразу же распознавал симулянтов и трусов. Говорили, что суд его скор и немилостив.

Вызов к главнокомандующему совершенно расстроил всю нервную систему графа. Из тысячи офицеров именно ему первому придется предстать перед этим людоедом! Он не мог поверить, что незначительные отклонения от действительного положения вещей, маленькие художественные вольности, содержавшиеся в его донесениях де Боно, не были сразу же обнаружены. Он чувствовал себя школьником, которого директор вызывает для выволочки за закрытыми дверями своего кабинета. Потрясение сказалось на кишечнике – слабом месте графа – и вызвало новый приступ болезни, которая началась из-за воды Колодцев Халди и от которой он уже считал себя совершенно излечившимся.

Только через двенадцать часов он настолько собрался с силами, что позволил своим подчиненным довести его до «роллс-ройса». Бледный и ко всему безразличный, он улегся на заднем сиденье.

– Поехали, Джузеппе, – едва слышно проговорил он, как приказал бы аристократ кучеру деревенской двуколки.

На всем пути в Асмару по длинной пыльной дороге граф не проявлял никакого интереса к окружающему и даже не пытался обдумать, как будет защищаться от обвинений, которые, как он понимал, ему будут предъявлены. Он полностью отрешился от действительности и утешался только мыслями о том весьма значительном уроне, который он сможет нанести этому выскочке, этому невоспитанному мужлану, когда вернется в Рим, а в скором своем возвращении туда он не сомневался. Он знал, что сумеет уничтожить его политически, и это приносило ему некоторое, хоть и слабое удовлетворение.

Водитель Джузеппе, который неплохо изучил своего полковника, первую остановку в Асмаре сделал возле казино на главной улице. Здесь, по крайней мере, графа Альдо Белли приняли как героя, и он действительно явно воспрял духом, когда юные леди кинулись встречать гостя на улицу.

Через несколько часов, свежевыбритый, в вычищенном и наглаженном мундире, с напомаженными волосами, распространяя вокруг себя благоухание дорогого одеколона, граф был готов к встрече с инквизитором, глаза его сверкали. Он расцеловал девушек, швырнул назад рюмку с остатками коньяка, захохотал отчаянным смехом, щелкнул пальцами, чтобы показать, что он думает об этом простолюдине, который сейчас командует армией, крепко сжал ягодицы, чтобы обуздать страх, бодрым шагом вышел из казино на яркий солнечный свет и направился через улицу в штаб.

Встреча с генералом Бадолио была назначена на четыре часа, и часы на башне городского управления пробили именно четыре раза, когда он решительно шел вслед за молодым адъютантом по длинному мрачному коридору. Они прошли в конец коридора, и адъютант распахнул большие двойные двери из красного дерева, затем отступил в сторону, чтобы пропустить графа.

У него было ощущение, что его ноги превратились просто в вареные макароны. В животе у него урчало, ладони были горячими и влажными, и он готов был чуть ли не расплакаться, когда вошел в огромную комнату с высоким лепным потолком.

Он увидел, что в комнате полно офицеров, как армейских, так и представителей Военно-Воздушных Сил. Его позор будет предан огласке! Он окончательно пал духом. Граф остановился на пороге, казалось, что он даже стал меньше, плечи его опустились, он ссутулился и большая красивая его голова поникла. Он не мог поднять на них глаза и с несчастным видом изучал носки своих начищенных до блеска ботинок.

Вдруг неожиданно на него обрушились странные чуждые звуки, и он, вздрогнув, поднял голову, готовый защищать себя от физического нападения. Все присутствующие аплодировали, улыбаясь и посмеиваясь, и граф уставился на них изумленно. А потом быстро взглянул через плечо, чтобы удостовериться, что никто не стоит у него за спиной и что этот совершенно неожиданный прием оказывается лично ему.

Когда он снова перевел взгляд на присутствующих, он увидел, что к нему приближается коренастый, широкоплечий человек в генеральской форме. Его лицо было суровым, глаза сверкали в глубоких темных глазницах, седые усы устрашающе топорщились над мрачной складкой рта.

Если бы граф владел своими ногами и голосом, он бы, визжа, убежал прочь, но прежде, чем он смог двинуться с места, генерал заключил его в железные объятия, и усы, жесткие, как верблюжья колючка, уже царапали ему щеку.

– Полковник, для меня высокая честь обнять такого храбреца, как вы, – прорычал генерал, прижимая графа к груди. Его дыхание благоухало чесноком и кунжутом, что в сочетании с одеколоном графа давало ни с чем не сравнимый эффект. Ноги графа окончательно отказались ему служить, и, чтобы не упасть, ему пришлось повиснуть на шее у генерала. В результате оба потеряли равновесие и заскользили по керамическим плиткам, обхватив друг друга руками, словно танцевали какой-то непонятный, слоновий вальс, во время которого генерал с трудом пытался высвободиться.

Наконец ему это удалось, он поспешил прочь от графа, поправляя на ходу свои ордена и медали и вообще восстанавливая свое достоинство. Одновременно один из офицеров начал читать выдержки из длинного манускрипта, и аплодисменты сменились сосредоточенной тишиной.

Чтение оказалось долгим, что дало возможность графу несколько собраться с мыслями. Из первой половины манускрипта он не уловил ни слова, настолько был выбит из колеи, но потом вдруг до него начал доходить смысл документа. Его подбородок поднимался все выше, по мере того как он узнавал некоторые пассажи из своего собственного донесения. «Почитая единственной ценностью долг и презрев все, кроме чести» – да это же его собственные слова, он мог бы поклясться в этом.

Теперь он со всем вниманием вслушивался в текст, а вокруг него шли разговоры. Шли разговоры о нем, об Альдо Белли. Впалая грудь выгнулась колесом, краски вернулись на лицо, мятежный кишечник утихомирился, в глазах снова загорелся огонь.

Господи, ведь генерал понял буквально каждую фразу, каждое слово, каждую запятую и каждый восклицательный знак! Адъютант протянул маленькую, обтянутую кожей коробочку, генерал снова приблизился к графу – хотя с некоторой опаской – и надел ему на шею муаровую шелковую ленту. На груди графа засиял белый эмалевый крест с изумрудной звездой посередине, обрамленной искрящимися бриллиантами – орден Святого Лазаря и Святого Маврикия (военный разряд) третьего класса.