Слепой секундант - Плещеева Дарья - Страница 23

23

— Это, сударь, не шпага, запястье должно быть каменное, — учил он. — Не подкручивать нож-то, ни к чему! Вот большой палец лежит этак — и надобно думать, будто им, пальцем, целитесь. Вот жулик-то полетит сперва рукоятью вперед, потом развернется острием — и того довольно! Чего ему в воздухе кувыркаться? И руку выпрямлять надобно, вот этак…

Андрей увлекся. Ему казалось, что прошло совсем немного времени, и он очень удивился, когда его позвали к столу. Тогда и выяснилось, что Еремей со стряпней припозднился.

— Пока поедим, пока соберусь — и вовсе стемнеет, — сказал Андрей.

— А куда, сударик мой ненаглядный?

— К госпоже Коростелевой. Пусть бы сказала, где спрятала Дуняшку.

— Верно, — согласился Еремей. — Афоня, поедешь с барином. А я за нашим ворюгой присмотрю. Вот ведь сокровище навязалось на наши головы, чертово семя!

— Знамо, поеду. Меня-то барыня знает и в любое время велит к себе впустить. Да только с черного хода придется — ну, как там меня караулят?

* * *

Андрей дважды, не то трижды, бывал у Коростелевых вместе с Акиньшиным — один раз, помнится, там обедали, один раз заезжали поздравить хозяйку с именинами. Он плохо помнил сестру Акиньшина и совершенно не знал ее — в гостиной все дамы одинаковы. На всякий случай Андрей решил не говорить ей, что знает о ее невзгодах, — она либо не поверит, что слепой человек может вступиться за нее, либо вздумает ему содействовать — это может оказаться еще хуже.

Выбежала горничная, просила подождать — барыня-де гостей не ждала и одевается.

— Скажи барыне — гость слеп, — велел Андрей.

Минуту погодя вышла госпожа Коростелева, закутанная в шлафрок[5] дама лет пятидесяти, крепкого сложения, немного похожая на брата — с таким же смугловатым лицом, с татарским прищуром умных глаз.

— Господин Соломин, — сказала она, — я рада вам, я помню вас… Боже мой, могла ли я думать… Поверьте, я всей душой…

— Благодарю за сочувствие, сударыня, но я позволил себе явиться в такой час по делу, — спокойно сказал Андрей. Слушать взволнованный голос женщины, готовой расплакаться, он совершенно не желал. — А дело такого рода — слуга вашего покойного брата незадолго до несчастья привел к вам девицу с просьбой спрятать ее.

— Да, и я обещала, что помогу бедняжке.

— Она у вас?

— Нет. Господин Соломин, я менее всего хочу прослыть жестокосердной и неделикатной… но…

— Говорите все как есть, сударыня. Я крепче духом, чем может показаться.

Собеседница вздохнула:

— Видите ли, в тот же день ко мне приехала госпожа Кузьмина. Она искала вас… Просила меня написать записочку брату, чтобы он помог ей встретиться с вами…

Андрей не ожидал, что услышит в этом доме про Катеньку. Да, он же сам ей, кажется, как-то сказал, что сестра Акиньшина замужем за Коростелевым! Катенька поехала к незнакомым людям, чтобы они помогли ей вернуть жениха, до чего же он своим упрямством довел невесту — стыд и срам…

Теперь, когда Катеньки больше не было, Андрей перебирал в памяти все, что их связывало, и сам себе выносил приговор, состоящий из одного слова: недодал. Недодал любви, недодал нежности, внимания, заботы. Уговорился повенчаться на ней, еще не испытывая истинной любви, дурак! А по-настоящему понял, что любит, под Очаковом, в холодной землянке. Тогда только душа осознана, какое тепло исходит из Катенькиных глаз.

— Я рассказана ей историю бедной девушки. Понимаете, я выполняла просьбу брата, я против того, чтобы оказывать услуги беглым крепостным, но когда брат просит… отказать невозможно… Госпожа Кузьмина сжалилась над девкой от всей души и увезла ее с собой — до того времени, как брат придумает лучший способ ей помочь. Не навсегда, нет! — госпожа Коростелева говорила сбивчиво, и Андрей по голосу представлял ее лицо, ее мнущие край шали или платка руки.

— Он бы непременно придумал, — сказал Андрей. — И что же?

— Госпожа Кузьмина сказала, что оденет девку в свое платье, чтобы никто не заподозрил, будто она беглая крепостная. Они одного сложения и даже чем-то схожи…

— Так, — произнес Андрей.

Картинка сложилась — наподобие тех мозаик, которые столь удачно складывал господин Ломоносов из кусочков колотой смальты[6]. Те, кто следил за Акиньшиным, без особых хлопот узнали, куда он отправил Дуняшку, а потом добрались до Катенькиного дома… В том списке, который Андрей хранил в голове и научился вызывать перед мысленным взором, появилась еще одна строчка. Яркая. Красная! На первое место встала.

Он чуял, что убийство Катеньки как-то связано с мусью Анонимом, и вот теперь стало понятно — как. Мусью Аноним, коему Акиньшин, видимо, уже наступал на пятки, решил уничтожить тех, кто знал его клевретов в лицо: в первую очередь тех, кто видел загадочного Машиного соблазнителя. Значит, мало найти пропавшую Дуняшку — ее еще нужно так спрятать, чтобы злодеи не добрались. Где и как искать Машу Беклешову — Андрей не знал. Он понял одно — ее увезли из Санкт-Петербурга, и немалую роль в этом сыграла незнакомка в мужском костюме. Жива ли теперь Машенька — Бог весть…

Госпожа Коростелева еще что-то говорила, то взволнованно, то жалобно. Андрей слышал только эти волнение и жалостность, слова пролетали мимо. Он встал, молча поклонился. Говорить не мог — сильное потрясение нагоняло на него немоту. Если проследить всю цепочку событий — выходило, что сам Андрей, передав заботу о Дуняшке Акиньшину, стал невольным виновником Катенькиной гибели.

Афанасий, все это время стоявший за Андреевым стулом, еще не знал повадок слепого барина и растерялся, когда Андрей, встав, повернулся и пошел прямо на стену. Дверь была в полутора аршинах от того места, к которому он устремился. Спохватившись, Афанасий поймал его под локоть и вывел. Спуская по лестнице, старик ждал приказаний — а их-то и не было. Одев барина в шубу и усадив в возок, Афанасий некоторое время стоял у дверцы и слушал тишину. Хорошо — Тимошка сообразил, в чем беда, и добился от Андрея одного слова: «Домой!»

* * *

Дома хозяйничал Еремей: варил кашу и пек глиняные пули. Андрей, войдя, сказал ему:

— Заряди пистолеты. Все. И Тимошке не вели раздеваться.

— В сарай пойдешь, баринок мой любезный? Ночь на дворе.

— Мне все едино.

Он палил на звук, даже не спрашивая сидевшего под столом Тимошку, есть ли успехи. Палил — и все тут, воображая черную паутину на синем поле и паука в черной маске. Он палил туда, где под маской у паука — пасть. Он убивал мусью Анонима полсотни раз подряд, пока Тимошка не взмолился: добрые люди в деревне подумают, что на слепого барина вдруг напали разбойники, понабегут, и объясняйся тогда с ними!

Андрей вернулся в дом. Дядька подвел его к столу, питомец уселся и, по обыкновению своему, замолчал. Афанасий пробовал было делать разумные вопросы об ужине, но увидел поднесенный под самый нос кулак Еремея — и заткнулся.

Еремей уже успел расспросить Афанасия о визите, ужаснулся роковому стечению обстоятельств, но Катенька не была его невестой, чувства вины перед ней он не испытывал, и потому его более волновал вопрос: куда подевалась Дуняшка? Но Афанасий клялся, что барин, узнав неприятную для себя правду, даже не подумал спросить о Дуняшке.

Тимошка принес со двора две охапки поленьев, положил в голбец, чтобы они там к утру просохли, и молча поманил Еремея в сени. Он тоже хотел знать про Дуняшку.

— Может, и по сей день в доме госпожи Кузьминой сидит, — предположил Еремей. — А может, и сбежала с перепугу.

— Но ведь не вернулась к Беклешовым? — с надеждой спросил Тимошка.

— Ей особо деваться некуда. Старый Беклешов, я чай, уже объявление в «Ведомостях» дал о беглой. Худо будет, коли ее домой связанную приведут…

— Дядя Еремей, где Беклешовы стоят? Я бы добежал, разведал!

— Нишкни. Наш малость отойдет, заговорит — сам тебя туда спосылает.

вернуться

5

Шлафрок (с нем., устар.) — то же, что и халат.

вернуться

6

Смальта (от нем. schmelzen — плавить, итал. smalto — эмаль; устар. шмальта) — искусственное стекло, материал для мозаичных панно.