Герой Саламина - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 44

«Так же он вскакивал со своего белого трона, когда мы били персов в саламинских проливах…» — мгновенно мелькнуло в памяти Фемистокла.

— Я — афинянин Фемистокл и пришел к тебе, царь, как преследуемый эллинами беглец, которому персы обязаны многими бедствиями…

Как зимние тучи, нахмурились черные брови царя.

— Но я сделал персам еще больше добра, — продолжал Фемистокл. — Если ты помнишь, я предупредил тебя, царь, чтобы ты поспешил пройти через пролив…

Брови царя разошлись и черные глаза засветились. Да, он вспомнил, как уходил из Эллады и как спешил перейти по мосту через Геллеспонт, пока эллины не разрушили этот мост. Ему сейчас и в голову не приходило, что Фемистокл только и добивался того, чтобы персы поскорей ушли от берегов Эллады.

— Мне, конечно, остается лишь во всем поступать сообразно с теперешними моими несчастьями, — продолжал Фемистокл, — и я явился сюда, готовый принять и милость царя, если он благосклонно со мной примирится, и умолять его, гневающегося и помнящего зло, о прощении…

Голос Фемистокла прервался, он тяжело перевел дыхание. Трудно стоять перед врагом своей родины и вымаливать у него милости. Трудно! Но Фемистокл превозмог себя:

— Положись же на врагов твоих как на свидетелей того, сколь много добра я сделал персам, и лучше используй несчастья мои для доказательства своей доброты, чем в угоду гнева. Ибо, если ты спасешь меня, ты спасешь просителя, умоляющего о защите, а если погубишь меня, то погубишь врага твоих врагов — эллинов.

Царь задумался. Он много слышал о Фемистокле, о его отваге в боях и больше всего о его необычайном уме.

«Верить ли этому хитроумному? — думал Ксеркс. — Он обманывал и своих союзников, обманывал и нас. Может, и тут есть ложь и хитрость в его речах о том, что он помог нам уйти от Саламина?»

— Однако ты смел, Фемистокл, — задумчиво сказал царь, — смел и умен!.. — И добавил с угрозой: — Но берегись, если вздумаешь обмануть меня!

Он велел проводить Фемистокла в один из дворцовых покоев и дать ему все необходимое, и не как пленнику, но как гостю.

— Вы слышали? — сказал царь, обратившись с радостной улыбкой к своим царедворцам, которые молча сидели вокруг. — Нет, вы слышали, кто к нам пришел? Право, я так радуюсь, будто мне выпало величайшее счастье!

И тут же обратился с молитвой к божеству зла Ангро-Манью, которого эллины называли Ариманом.

— О Ангро-Манью, внушай всегда моим врагам такие мысли, чтобы они изгоняли из своей страны своих наилучших людей!

В этот вечер царь Ксеркс принес богам благодарственную жертву. А потом пировал и веселился, словно одержал великую победу. И даже ночью приближенные, охранявшие его сон, слышали, как он вскакивал среди сна и радостно кричал:

— Фемистокл-афинянин у меня в руках!

МИЛОСТИ ЦАРЯ

Еще одна ночь, которая прибавила седины Фемистоклу. Царь выслушал его, но ничего не сказал. Лицо Ксеркса было непроницаемо — горбоносое, смуглое, с золотистым отсветом в черных глазах. Фемистокл видел, что Ксеркс радуется… Но чему? Тому ли, что Фемистокл пришел служить ему, или, угадав его лукавство, тому, что Фемистокл наконец в его власти и он может казнить давнего врага любой казнью?

Придворные царя молчали, Фемистокл не слышал ни одного голоса. Но он видел их замкнутые темные лица, он чувствовал их взгляды, полные ненависти и злорадства. Выйдя от царя, он слышал, как кто-то за его спиной сказал с усмешкой:

— Не нужно теперь царю платить двести талантов за его голову — Фемистокл сам пришел к нему!

Светильники гасли один за другим, лунный свет в отверстиях под потолком становился все ярче. Во дворце стояла глубокая тишина, но Фемистокл чувствовал чье-то присутствие за его дверями.

«Стерегут… — думал он. — Еще бы! Ведь двести талантов!»

Он легонько толкнул резную дверь, она открылась. Чьи-то тени метнулись в темноту. Он прошел через безмолвный зал, внутренний дворик принял его в свой ночной завороженный мир. Тонко звенел фонтан, играя лунными бликами, звезды висели так низко, что казалось, «можно достать их рукой, они мерцали и переливались белыми огнями…

«Почему я никогда до сих пор не видел звезд? — думал Фемистокл. — Или их не было в Афинах?..»

Он стоял и глядел в сверкающее небо. Казалось, что перед ним творится какое-то чудо. Понемногу в сердце проникала печаль: жизнь кончается, может быть, завтрашний день будет его последним днем, а он как будто и не жил вовсе, всегда суета, волнения: споры, заботы, битвы…

«Что будет делать Архиппа, если я умру? Как будут жить дети? Сколько беды и позора они примут из-за меня! Неужели эта жертва была напрасной?..»

И, чувствуя, как тоска все больше захватывает его, он медленно вернулся в свой покой. До утра он лежал без сна и ждал, когда начнется день и царь объявит ему свою волю. Смерть не страшнее, чем ожидание смерти. Но он вынужден умереть с сознанием своего позора — он, эллин, афинянин, кланялся царю земно, целовал подножие царя!

День у Ксеркса начинался рано. Каждое утро он встречал солнце — божество персов, чтобы принести ему свои молитвы и жертвы.

Сегодня, сразу после утренней еды, царь прошел в зал, сел на трон и велел привести Фемистокла.

Фемистокл, бледный после тяжелой ночи, с резко обозначившимися морщинами между бровями, но внешне спокойный, последовал за царедворцем. Он слышал, как привратники, пропустив его, с негодованием вполголоса поносили его имя. Это не сулило добра.

Фемистокл вошел в зал. Прямо перед собой он увидел царя. Ксеркс сидел на троне в полном царском уборе, в тиаре,[40] в расшитой золотом одежде, перепоясанной драгоценным поясом. Туго завитая, лоснящаяся черная борода лежала на груди, покоясь на цветных ожерельях…

По сторонам сидели царедворцы. Фемистокл не различал их лиц — чернота бровей, белки глаз, пестрота одежд. Они молчали, когда он проходил мимо. И только один из них вздохнул, и Фемистокл слышал, как прошелестели злые слова:

— Эллин, коварная змея, это добрый гений царя привел тебя сюда…

Фемистокл, не дрогнув, подошел к царю, отдал земной поклон и поцеловал темно-красный узор ковра у его ног. Поклонившись, он поднял на царя свои спокойные глаза. Ему уже было все равно, он знал, что скоро умрет.

Но, поглядев в лицо царя, он не поверил себе — царь улыбался.

Царь заговорил, и голос его был приветлив. Переводчик повторял его слова:

— Я в долгу у тебя, Фемистокл. Я задолжал тебе двести талантов. Эта награда обещана тому, кто приведет тебя ко мне. Но ты привел себя сам, значит, и награда, по справедливости, принадлежит тебе.

Фемистокл смущенно поблагодарил царя.

«Как понять? — думал он. — Почему царь так милостив? Чего он потребует за эту милость? Будь осторожен, Фемистокл! Будь осторожен!»

— Можешь говорить со мной об эллинских делах, — продолжал царь, хитро прищурив глаза. — Говори со мной о чем хочешь без всякого стеснения, выскажи свои соображения о моем предстоящем походе в Элладу… Я выслушаю тебя и сегодня и впредь.

Фемистокл, секунду подумав, ответил:

— О царь! Речь человеческая подобна узорному ковру, его узор хорошо виден во всей красе лишь тогда, когда он развернут. Если же ковер смят и скомкан, узоры эти будут искажены. Так же и речь искажается в устах переводчика. Дай мне срок, чтобы выучить персидский язык и чтобы я мог говорить с тобой, царь, без посредников.

— Сколько же времени тебе нужно для этого?

— Мне нужен год времени.

«А за год еще многое может перемениться, — думал Фемистокл. — Как знать? Может, я снова буду в Афинах… Лишь бы пережить это трудное время… Только вот согласится ли царь ждать моих услуг так долго?»

— Я согласен, — ответил царь, — но и я поставлю тебе условие. Ты будешь жить при моем дворе, я ни в чем не стану тебя ограничивать. Но, когда я соберусь в поход на Элладу, ты по первому же приказу встанешь во главе моих войск. Ты прекрасный стратег, Фемистокл, и ты хорошо знаешь страну, против которой я собираюсь воевать. Твоей рукой я отомщу эллинам за весь тот урон, что понесла моя держава в последней войне. Согласен ли ты на это условие?

40

Тиара — головной убор.