Досужие размышления досужего человека - Джером Клапка Джером - Страница 48

Аляповатая картина с мальчиком и собакой раздражает меня вопиющей безвкусицей, но я вижу угрюмого малого, который старательно прилаживает ее на стену — руки, не привыкшие к тонкой работе, толпа домочадцев, с восхищением взирающая на то, как его стараниями преображается убогая комната. И вот картина в дешевой раме висит над камином — единственное яркое пятно на стенах с потеками сырости, а усталые глаза пытаются разглядеть за пестротой и яркостью проблеск настоящего искусства.

Я не одобряю рождественские гимны и всякий раз испытываю искушение отворить окно и забросать поющих углями, благо живу я высоко. Я не верю в искренность их пения; наверняка это юные бездельники, нашедшие предлог, чтобы безнаказанно погорланить на улице. Один из них выучил припев, второй играет на гармонике, а третий отбивает такт подошвами. Они мешают мне работать, и я испытываю невольное желание заткнуть им глотки.

Тянет выключить свет, потихоньку отворить окно и швырнуть угли вниз. Вряд ли они поймут, из какого именно окна полетел уголь, и я выйду сухим из воды. Стоят они прямо подо мной, и, если повезет, я не промахнусь.

Итак, пора решаться. Самих исполнителей я не вижу, поэтому целюсь по звуку. Сперва ничего не выходит, я огорчен и раздосадован; потом внезапно слышится вопль, за ним следует отборная брань — и я благодарю провидение. Музыка обрывается, певцы с хохотом расходятся. Их веселье ставит меня в тупик.

Внизу остается одна фигура. Мужчина, стоя под фонарем, грозит кулаком дому.

— Кто бросил уголь? — вопрошает он грозно.

Я с ужасом узнаю голос соседа из восемьдесят восьмой квартиры, ирландца, моего коллеги-журналиста. Подобно злосчастному герою пьесы, я мгновенно понимаю свою ошибку. Поздно. Этот достойнейший человек вышел на улицу, чтобы урезонить нарушителей спокойствия, и тут его — ничего не подозревающего и миролюбивого (пока по крайней мере) — настиг мой кусок угля. Так судьба играет смертными. Каждый из десяти горластых шалопаев заслуживал наказания, но карающий удар пал на невинного, угодив ему прямо в глаз.

Не дождавшись ответа, ирландец переходит дорогу, начинает подниматься по лестнице, останавливаясь на каждой площадке и крича:

— Какой негодяй бросил уголь из окна? А ну выходи!

Ответственный человек на моем месте дождался бы его появления, рывком распахнул дверь, храбро шагнул на площадку и заявил:

— Это был я, я бросил уголь, я хотел…

Боюсь, больше я не успел бы ничего сказать, ибо ирландец размозжил бы мне башку, не дожидаясь объяснений. К неудовольствию соседей, разразился бы непотребный скандал, который повлек бы не одно судебное разбирательство. Нешуточные страсти кипели бы несколько лет.

Впрочем, я не претендую на звание ответственного человека — я слишком плохой актер. Поэтому, разуваясь перед тем, как лечь в постель, я сказал себе: «Ирландец не в настроении выслушивать мои объяснения. Пусть остынет, вернется домой, умоется и хорошенько выспится. Утром, если мы повстречаемся по дороге на Флит-стрит, я ненароком упомяну о вчерашнем происшествии, посочувствую коллеге и выскажу предположение, что уголь бросил один из жильцов, раздраженный кошачьим концертом под окнами, а все случившееся — не более чем досадное недоразумение. Возможно, мне даже удастся заставить его посмотреть на эту историю с юмором. Позднее, в апреле или в мае, когда страсти поутихнут, я признаюсь ему, что раздраженным жильцом был я, и мы вместе посмеемся над давним происшествием за стаканом бренди с содовой.

Так и вышло. Мой ирландский приятель — здоровяк, человек добрейшей души, но весьма импульсивный — в ответ на мое признание заметил:

— Тебе чертовски повезло, дружище, что ты промолчал.

— Я понял, что спешить не стоит.

Иногда из уважения к чувствам других лучше промолчать. Да, Рождество вызывает во мне только раздражение, но я видел, как гимн «Вести ангельской внемли», исполняемый хриплым голосом в сопровождении безбожно фальшивящего корнета и флейты, разглаживал морщины на утомленных лицах и нес надежду отчаявшимся сердцам.

Одна мысль о шумных семейных сборищах на Рождество заставляет нас, интеллектуалов, кривиться, однако что вы скажете об истории, которую поведал мне один мой приятель?

Однажды на Рождество ему случилось гостить в сельской местности у друзей. И вот столкнулся он лицом к лицу с женщиной, которую в городе знавал как весьма доступную. Дверь в маленький коттедж была приоткрыта, а его знакомая вместе с какой-то пожилой женщиной гладила белье; она болтала и смеялась, поглощенная простой домашней работой, нежные белые руки ловко управлялись с утюгом. Тень упала на стол, молодая женщина подняла глаза, и ее лицо будто сказало ему: «Здесь я вас не знаю, и вы меня не знаете. Меня здесь любят и уважают».

Приятель обратился к пожилой женщине — жене одного из арендаторов его друзей — и попросил представить ее компаньонку.

— Моя дочь, — промолвила та. — Она служит в Лондоне и не может часто навещать меня. Но на Рождество всегда приезжает.

— Когда и навещать родителей, как не на Рождество, — ответил мой приятель с ухмылкой, за которую тут же себя возненавидел.

— Так и есть, сэр, — ответила мать, не заметив иронии, — она не пропускает ни одного Рождества, правда, Бесс?

— Ни одного, мама, — ответила дочь и склонила голову над бельем.

Выходит, на несколько дней в году эта женщина оставляла меха и драгоценности, наряды и деликатесы, чтобы пожить рядом с матерью чистой и простой деревенской жизнью. Эти рождественские дни были якорем, который удерживал ее на плаву, не позволяя скатиться на дно, ее последней надеждой на милость.

Да, все доводы в защиту Рождества и рождественских обычаев взывают к глупой сентиментальности. И все же я прожил на свете достаточно долго, чтобы понять: в нашем расчетливом мире всегда останется место для чувств.

© Перевод М. Клеветенко

О времени, потерянном перед прыжком

Вам приходилось наблюдать, как выходит из дому женщина?

Вот как это делает мужчина.

— Я ушел, скоро вернусь, — сообщает он лаконично.

— Стой, Джордж, — кричит жена из задней комнаты, — не уходи! Ты должен…

Шляпы валятся на пол, входная дверь хлопает.

— Я сказала, стой! — повышает голос жена, но больше для самоуспокоения.

Увы, птичка упорхнула!

— Не мог подождать минуту, — ворчит она, выходя в прихожую и поднимая шляпы, — а у меня, как назло, столько поручений!

Женщина не пытается выглянуть за дверь — ей прекрасно известно, что мужа и след простыл. Что за коварный способ уходить из дому, возмущается она про себя. Впрочем, чего еще ждать от мужчин.

То ли дело женщина. О ее уходе знают все, кому не лень. Она не станет тайком выскальзывать за дверь, а прямо и честно заявит домашним о своих намерениях. После полудня, за день до выхода, несколько раз подряд. Впрочем, к чаю она передумает, решив перенести выход на послезавтра. Однако вскоре вернется к первоначальному решению, начнет обдумывать план экстренной помывки головы и в течение следующего часа будет метаться между приступами эйфории и припадками черной меланхолии, вызванной дурными предчувствиями.

За ужином она уговорит приятельницу составить ей компанию. Та поначалу живо откликнется на приглашение, затем вспомнит, что в назначенный день занята.

Занята? Быть того не может!

— А сама-то? Забыла про Джонсов? — спрашивает приятельница.

Невероятно, и как ее угораздило забыть!

— Совсем из головы вон! Надо же, чуть не опростоволосилась. Придется перенести на четверг.

— Но в четверг не могу я!

— Тогда иди одна, дорогая, — заявляет наша героиня таким тоном, словно отказывается от мечты всей жизни.

— И не подумаю! — благородно восклицает приятельница. — Пойдем в пятницу вместе.

— Я скажу тебе, как мы поступим — выйдем пораньше (смелое предположение) и успеем до прихода Джонсов.

Они лягут спать в одной комнате, запасшись лейкой с горячей водой, томимые предчувствиями, что вряд ли переживут эту ночь. И до утра из спальни будут доноситься плеск и разговоры.