Досужие размышления досужего человека - Джером Клапка Джером - Страница 59

Кажется, мы не перестанем роптать на небеса, даже когда там окажемся. Не думаю, что нам понравятся местные порядки; мы так привыкли критиковать, что нам невозможно угодить.

Мне рассказывали об одном юноше, уверенном, что всемогущий Господь создал этот мир, чтобы услышать его мнение о своем творении. Сознательно или бессознательно, но мы все так думаем. Наш век — век взаимных усовершенствований (совершенствовать других — это так увлекательно!), век любительских парламентов, литературных клубов и обществ любителей театра.

Обсуждать премьеры стало немодно. Нынешний поклонник драмы, вероятно, считает, что современные пьесы не выдерживают критики. То ли дело мы в юности! Мы ходили в театр не ради того, чтобы скоротать вечер, но исключительно ради возвышения театрального искусства. Хочется верить, что наш труд не пропал втуне. С тех пор много нелепых театральных пережитков кануло в Лету. Будем считать, что наши дурачества способствовали их скорой и безболезненной кончине. Иногда подобное лечится подобным.

В те дни драматурги прислушивались к мнению публики. Партер и галерка никогда еще не были так вовлечены в происходящее на сцене.

Однажды нам довелось попасть на представление одной слезливой мелодрамы в старом добром Королевском театре. Автор пьесы наградил героиню чудовищной болтливостью. Эта женщина трещала без умолку. Добрых двадцать строк изливала она проклятия злодею, а когда герой спросил, любит ли она его, разразилась трехминутной речью — я засекал по часам. В третьем акте некто бросил героиню в темницу. Он был не слишком привлекательным персонажем, но тут не сплоховал, и зал встретил его поступок довольным гулом. Зрители надеялись, что избавились от ненавистной героини до конца спектакля, но не тут-то было! Появился тюремщик, и героиня воззвала к нему из-за решетки, умоляя выпустить ее. Тюремщик — малый славный, но слишком мягкосердечный, заколебался.

— Не слушай ее! — крикнул ревностный поклонник театрального искусства с галерки. — Ей там самое место.

Однако болван продолжал рассуждать вслух:

— Ну что мне стоит, а бедняжка-то как обрадуется!

— А про нас ты подумал? — сурово вопросил тот же голос с галерки. — Ты появился недавно, а мы торчим тут весь вечер. Раз уж замолчала, пусть молчит до конца.

— Выпустите меня отсюда! — вопила героиня. — Мне нужно поговорить с моим дитем.

— Напиши то, что хочешь сказать, на бумажке, а он передаст, — посоветовали с галерки. — А мы за ним проследим.

— Да разве могу я не пустить мать к умирающему младенцу? — продолжал размышлять вслух тюремщик. — Это бесчеловечно!

— Только не в нашем случае, — возразила галерка. — Младенец-то и зачах от ее болтовни.

Однако тюремщик нас не слушал. Под град проклятий из зала он отпер дверь темницы. Героиня проговорила со своим ненаглядным дитем пять минут, и в конце монолога тот отдал концы.

— Ах, он умер! — вскричала безутешная родительница.

— Повезло ему! — вздохнула бесчувственная галерка.

Иногда критический настрой зала выражался в форме замечаний, которыми обменивались два господина из публики. Однажды мы угодили на представление пьесы, диалоги в которой не слишком вязались с происходящим на сцене, отличаясь при этом крайней убогостью.

На середине такого диалога в зале раздался громкий шепот:

— Джим!

— Что?

— Разбуди меня, когда на сцене что-нибудь случится.

Засим раздался преувеличенно громкий храп.

— Сэмми! — позвал храпуна приятель.

— А? Что? Началось? — вскинулся тот.

— Не волнуйся, даже если не начнется, я разбужу тебя в половине двенадцатого.

— Спасибо, ты настоящий друг.

Признаюсь, в те времена мы жили театром. Смогу ли я когда-нибудь с тем же пылом наслаждаться британской драматургией? Смогу ли наброситься на обед с тем же аппетитом, с которым поглощал рубец с луком, запивая его горьким пивом в дешевой забегаловке? С тех пор мне не раз довелось быть гостем на изысканных банкетах. И пусть еду готовил прославленный парижский повар, не сходящий с журнальных обложек, чей гонорар начинался с нескольких сотен фунтов, что-то мешало мне наслаждаться ее вкусом. Не хватало остроты.

У Природы монеты собственной чеканки. В ее лавке платить придется собой. Незаслуженные победы и неправедные богатства не имеют там хождения.

Вы хотите вернуть аппетит? Природа готова вам услужить.

— Превосходный товар, сэр. У нас вы получите самый зверский аппетит, какой только можно пожелать. Вы будете поглощать пищу с жадностью, наслаждаясь каждым кусочком, и встанете из-за стола вдохновленным и полным сил.

— Да-да, именно то, что мне нужно! — восклицает гурман. — И какова цена?

— Трудиться от зари до зари целый день, — отвечает миссис Природа.

Покупатель мрачнеет и нервно теребит кошелек.

— А нельзя ли деньгами? Я не люблю работать, но я богат и могу позволить себе содержать повара-француза и покупать старые вина.

Природа качает головой:

— Деньги мне ни к чему, я беру плату плотью и нервами. Отведав ромштекс с кружкой эля, вы получите не меньшее наслаждение, чем отобедав в лучшем на свете ресторане. Краюшка хлеба с сыром покажется вам изысканным кушаньем, но заплатить придется моей монетой.

Следующий простофиля требует, чтобы Природа одарила его художественным вкусом. Хозяйка и тут готова услужить.

— Я могу даровать вам истинное наслаждение, которое способны доставить искусство и литература. Музыка позволит вам воспарить над грешным миром, живопись приоткроет завесу над тайнами мироздания, а по тернистым тропам литературы вы пойдете налегке.

— А какова цена? — восклицает обрадованный покупатель.

— Этот товар недешев. Жизнь в простоте и безвестности, отказ от страстей и погони за славой.

— Ошибаетесь, милая леди! У меня хватает друзей среди ценителей высокого искусства, но за обладание художественным вкусом им не пришлось платить столь высокую цену. Стены их домов увешаны прекрасными картинами, они наслаждаются ноктюрнами и симфониями, а полки их библиотек уставлены редкими книгами. Они живут в роскоши, подчиняются всем прихотям моды, одержимы наживой и на все готовы ради положения в обществе. Разве я не могу стать одним из них?

— Их обезьяньи ужимки меня не волнуют, — холодно отвечает Природа. — Художественный вкус ваших приятелей не более чем поза, а их высокоумные разговоры — пустое чириканье. Этот товар дешев, но в таком случае, возможно, вам больше подойдет умение катать шары в кегельбане? Мой товар иного рода, и, боюсь, мы зря тратим время.

В лавку заходит юноша, желающий обрести любовь всей жизни. Материнское сердце Природы тронуто, ей нравится продавать этот товар и милы покупатели, которые его ищут. Перегнувшись через прилавок, хозяйка обещает юноше исполнить его желание, и тот дрожащим от радости голосом спрашивает о цене.

— Цена немалая, — отвечает Природа. — Это самый дорогой товар в моей лавке.

— Но я богат! Мой отец всю жизнь гнул спину и отказывал себе во всем, но наследство оставил солидное: акции, земли и фабрики. Цена не имеет значения.

— Убери кошелек, мальчик. Презренный металл в моей лавке ничего не стоит. Вокруг хватает мест, где ты сможешь потратить свои деньги. Но прислушайся к материнскому совету: то, что ты там купишь, принесет тебе лишь печаль и сожаления. Только дураки гоняются за дешевизной.

— А какую цену назначите вы?

— Самоотверженность, нежность и мужество. Любовь к тому, что считается добрым и светлым, ненависть ко злу. Жалость, самоуважение и бесстрашие — вот моя цена. Убери кошелек, мальчик, тут нет товаров, которые можно купить за деньги.

— Значит, я ничем не лучше бедняка?

— Для меня нет ни бедных, ни богатых. Я продаю настоящий товар и прошу за него настоящую цену. Ты взыскуешь моих сокровищ, взамен я потребую твое сердце — твое, мальчик мой, только твое.

— А как я смогу заплатить?

— Ступай в мир, трудись, страдай, не отказывай в помощи, а затем возвращайся ко мне, и в зависимости от того, сколько честно заработанных сокровищ ты принесешь, я предложу тебе на выбор свой товар.