Возвращение (СИ) - Ищенко Геннадий Владимирович - Страница 40

– Я не все поняла, что ты сказал, – призналась Люся. – Какая у нас может быть элита?

– Как и в большинстве стран – чиновничья. Я бы даже назвал чиновников особым классом в полном соответствие с определением Ленина. Как там у него? Большие группы людей... У нас они большие, и с каждым годом будут становиться все больше. Отличаются по месту в системе производства... Ясное дело, отличаются: мало того что от большинства нет никакой пользы, многие откровенно вредят! Отличаются способами получения и долей общественного богатства... Еще как отличаются! Это пока еще мало заметно, но все еще впереди. Понимаешь, революции обычно делают энергичные люди. Если они еще и не без способностей, то не только спихнут старых хозяев, но смогут удержаться на их месте, а не закончить свои дни на гильотине. Их дети будут куда образованнее их самих, но уже таких чувств и качеств у них будет меньше. Но папаши сделают все, чтобы продвинуть своих отпрысков на хорошие места. Не все, но многие. А у тех, в свою очередь, родятся детишки, воспитанные в семьях, живущих уже совсем другой жизнью, чем все остальные. Так постепенно вырастут «хозяева жизни», которые будут считать, что весь мир вертится вокруг них, и желающие получить все и сразу. Их продвинут на те же руководящие должности, не думая о том, что они уже не способны не только руководить, вообще работать! Такие перед развалом направо и налево брали взятки, торгуя единственным, что они умели делать – ставить подписи на документах. А потом им захотелось жить не хуже, чем на Западе, и не возиться с этой страной. И появился генсек-реформатор с хорошо подвешенным языком! Ладно, извини, что-то меня сегодня прорвало. Стоим с тобой и болтаем о политике.

– По-моему, это не политика, – сказала Люся. – Это жизнь. Неужели с этим нельзя как-то бороться?

– На Западе с этим борется конкуренция. Будешь выдвигать никчемных руководителей – вылетишь в трубу. Если сынков вводят в правление корпорацией, то по делу, или они там сидят просто так и ничего не решают. В политике, правда, это правило не всегда работает... А у нас боролся Сталин. Когда тебя в любой момент могут ночью выдернуть из кровати и забить сапогами, ты уже не элита и особо наглеть не станешь. Нигде не читал, чтобы при нем брали взятки. Но у этого способа есть свои недостатки. Тем, кто пинает, без разницы, кого пинать, а те, кто решает, кого тащить в подвал, зачастую ошибаются. Это, конечно, крайности, но история показала, что как только убирают контроль и ответственность, так все начинает разваливаться. Многое зависит от размеров страны и характера народа, его культуры. Но общие закономерности для всех одинаковы. Это просто в природе человека. Пошли, ты уже замерзла, да и мама начнет волноваться.

– Пошли. Ген, а что делать, если это заложено в людях?

– Жить, причем стараться жить лучше, по возможности не портя жизнь другим людям. И меньше морочить голову политикой. Знаешь, что по этому поводу говорили древние? Они ведь во многом были не глупее нас, только знали меньше. Господи, дай мне силы справиться с тем, что я могу сделать, дай мне терпение вынести то, что я сделать не в силах, и дай мне ум отличить первое от второго. Еще говорили, что когда носорог смотрит на Луну, он напрасно тратит цветы своей селезенки. Но это слишком тонко и не всем понятно. Пришли, давай я к вам зайду, чтобы меня немного поругали. Тогда тебе меньше достанется.

– Тебя-то за что ругать? – спросила Люся, когда мы поднимались по лестнице. – За чужое хамство?

– Сейчас увидишь, – сказал я, проходя вслед за ней в прихожую.

– Доченька! – Надежда схватила Люсю и прижала к себе.

– Мам, отпусти, дай раздеться, жарко.

– Раздевайся, – отстранилась мать. – А ты чего стоишь, изверг? Раздевайся тоже, сейчас будешь давать ответ, во что вы вляпались!

– Зря ты на него так набросилась, мать, – раздался из комнаты голос Ивана Алексеевича.

– И ничего не зря! У меня из-за него чуть сердце не разорвалось, а ты заступаешься!

Я разделся и вместе с Люсей зашел в большую комнату. Кроме отца подруги здесь же была и Ольга.

– А тебя мама ругала, – сообщила она мне. – Я тоже переволновалась из-за тебя.

– А из-за сестры? – спросил я.

– А что с ней случится!

– Оля, не встревай в разговор взрослых! – рассердилась Надежда. – Марш в свою комнату! Ну, жених, кто был этот человек?

– Нам он представился, как Васильев, – ответил я. – Судя по замашкам, офицер КГБ, хотя я могу и ошибаться. Хамы встречаются не только у них.

Семью Люси я твердо занес в число родственников, поэтому врать им не собирался, как, впрочем, и говорить всю правду.

– И какие дела у вас могут быть с такой организацией, как Госбезопасность? – спросил Иван Алексеевич.

– Никаких, – ответил я. – Им просто приказали нас привезти. Ну они и выполнили, как привыкли.

– Кто же этот человек, который отдает такие приказания?

– Иван Алексеевич, – сказал я. – У меня были кое-какие дела с Машеровым. – Люсю привезли, чтобы я был сговорчивей. Все, что было нужно, я сделал, и больше у меня с ними ничего общего нет. Вам, честное слово, во все это вникать не надо. Просто поверьте, что ничего недостойного я не делал.

– Папа, ну что вы от Гены хотите? – вступилась за меня Люся. – Он оказал услугу стране и помог Машерову. Вам об этом знать нельзя!

– А тебе, значит, можно? – переключилась на дочь Надежда.

– Когда они разговаривали, меня тоже выпроводили на кухню пить чай.

– Ну нельзя, так нельзя, – покладисто согласился Иван Алексеевич. – Надя, прекрати. Вы кушать хотите?

– Мы у Гены пообедали.

– Я пойду, – сказал я. – Еще со своими родителями объясняться. Завтра созвонимся.

Дома вопросы были примерно те же.

– Объясни, что все это значит! – заявила мама. – У меня чуть не случился инфаркт! Может быть, хватит секретов?

– Мама, – сказал я, обнимая ее за плечи. – Тебе нужны государственные секреты? Так это нужно давать подписку о неразглашении. А потом не выпустят за границу.

– При чем здесь заграница? – растерялась мама. – Какие секреты?

– Я не сделал ничего плохого, только помог. Меня не поняли и начали разбираться. Сейчас ко мне вопросов нет. Что вам еще нужно? Мне жаль, что так получилось, но я не могу отвечать за чужое хамство. Я же тебе сказал, что не нужно волноваться.

– Мало ли что ты сказал! А Люсю зачем возили?

– На всякий случай, чтобы я не сильно выпендривался. Слушай, я прошу, чтобы ты со своими подругами об этом не говорила. Тетя Нина точно всем разнесет.

– Я не дура, – обиделась мама, – и не болтушка.

– Извини, я сказал на всякий случай. Я вам обещал рассказать и расскажу, но не сейчас, а лет через пять. Это уже будет неопасно, да и веры к моим словам у вас будет больше.

– Я сейчас, наверное, во все готов поверить, – сказал мне отец. – Даже в то, что в тебя кто-то вселился, слишком уж ты изменился.

Я заколебался. Надоело водить родителей за нос и очень хотелось им обо всем рассказать, тем более что, судя по словам отца, они уже могли мне поверить. Но я не хотел их подставлять. Не было у меня большой уверенности в том, что все закончилось. Скорее всего, как только Машеров и его друг оценят то, что попало им в руки, меня не оставят в покое. Я сам говорил Петру Мироновичу, что знаю больше того, что записано в тетрадях, да это и без моих слов должно быть понятно, поэтому консультации все равно давать придется, да и присматривать за мной обязательно будут. Я бы на их месте такого человека без присмотра не оставил, даже если бы был в нем полностью уверен. От случайностей никто не застрахован, поэтому какую-то охрану я бы ему обеспечил, а они не дурней меня.

– Папа, – сказал я ему. – Поверь, что я твой сын, и никто другой в меня не вселялся. Я бы хоть сейчас вам все рассказал, но потом у вас могут быть неприятности, а я этого не хочу.

– Но все закончилось? – спросил он.

– Не знаю, – честно ответил я. – Могут еще обратиться за помощью, но такого хамства уже быть не должно.