Тринадцатая реальность (СИ) - Ищенко Геннадий Владимирович - Страница 10

– Зря вы не спите, – сказал я встретившему меня в коридоре отцу. – Мне теперь из-за вас нигде нельзя задерживаться?

– Ты еще мальчишка, – недовольно ответил он. – И твой пистолет меня не сильно успокаивает. Ты не станешь стрелять, пока на тебя не нападут, а потом может быть поздно. Был бы ты хоть сильным парнем...

– Буду, – пообещал я. – С завтрашнего дня и займусь. Надо только будет купить гантели.

– Да ну? – удивился он. – Что-то в лесу сдохло. Но я рад, если ты действительно будешь заниматься.

– Мне будет нужна твоя помощь, – сказал я. – Не в спортивных занятиях и не сегодня. Сможешь завтра с утра рассказать мне все о законе по легализации наркотиков? И мне нужен твой совет, как это преподать, чтобы не связали с тобой.

– Хочешь написать статью, – догадался он. – А хватит способностей? Ваш редактор, да и цензор, могут такое пропустить только в том случае, если к вам не смогут придраться. Это будет ведро помоев на партию кадетов, а в ней много влиятельных людей. Материал сенсационный, и от такой статьи могла бы быть польза, но не тебе ее писать. Да и захочет ли ваш редактор связываться?

– Давай договоримся так, – сказал я. – Ты мне даешь информацию, а я пишу статью и отдаю ее тебе. Если ты посчитаешь, что написанное можно отдавать в редакцию, я отдам, если нет, то поговорю с кем-нибудь из наших редакционных акул. Если статью напишут они, ее с тобой тем более не свяжут, но мне нужно зарабатывать имя.

– За такую статью можно заработать пулю, – проворчал он. – Ты просто не представляешь, в кого хочешь плюнуть. Успокаивает то, что вряд ли захотят подливать масло в огонь, а тебя, скорее всего, попытаются купить. Ладно, иди ложиться спать. Если хочешь, чтобы я все рассказал, нужно рано встать.

В последние десять лет перед смертью я редко спал ночью больше пяти часов и не испытывал потребности спать дольше, но сон нужен не душе, а телу, а это тело не выспалось и утром зевало так, что была опасность вывихнуть челюсть. Холодная вода помогла, но спать все равно хотелось. Отец мне все рассказал за полчаса, спросив перед рассказом, не хочу ли я что-то записать. Я отказался и не стал делать записи. Все нужные факты прочно улеглись в молодую голову, и в дальнейшем ничего не забылось. Мы быстро позавтракали, и я убежал в редакцию раньше, чем отец ушел на службу. Работа в ней начиналась с девяти, а идти нужно было только четыре квартала, поэтому можно было не торопиться, но мне не терпелось увидеть Веру и приступить к работе над статьей, и трудно было сказать, какое из этих желаний сильнее. Когда я вошел в вестибюль, меня поприветствовал наш вахтер.

– Здравия желаю, ваше сиятельство! Что-то вы сегодня рано.

– Дела, Спиридон Трофимович, – откликнулся я. – Не скажете, Воденикова не появлялась?

– Вера Николаевна должна быть наверху, – ответил он мне в спину.

Взлетев по ступенькам лестницы на второй этаж, я пробежался к большой комнате, в которой основной состав редакции собирался утром на что-то вроде планерки. Вера всегда приходила раньше, чтобы открыть окна и хоть немного проветрить помещение от табачной вони. До сигарет с фильтром здесь еще не додумались, но самых разных папирос хватало, и в редакции курили почти все мужчины. Летом еще можно было проветривать, но я не представлял, как здесь можно дышать зимой. Я терпеть не мог табачного дыма и не собирался этого делать. Пока поработаю, а дальше будет видно. Если к зиме не выделят своей комнаты, уволюсь. Распахнув дверь и увидев, что Вера одна, я схватил ее в охапку и принялся целовать.

– Ну что ты делаешь! – задыхаясь, сказала она, улучив момент, когда я от ее губ перешел к шее. – Прекрати немедленно! Алексей, сейчас все начнут собираться, а я красная, как морковка! Пожалуйста, меня уже ноги не держат! Можно подумать, что мы с тобой год не виделись!

– Никаких отсрочек! – решил я. – Надо быть дураком, чтобы откладывать счастье! Тебя сегодня приглашают к нам на ужин, так что готовься знакомиться с моей семьей, а потом в нее войти. Считай, что я тебе сделал предложение! Ты ведь согласишься или мне прямо сейчас выброситься из окна?

– Конечно, соглашусь! – сказала она, обвив мою шею руками. – Только нужно будет подождать с детьми. Я хочу хоть немного поработать в редакции.

В коридоре раздался шум шагов, и мы разорвали объятия. Открылась дверь, и в комнату вошли двое. Первым, дымя папиросой, шел товарищ редактора Николай Селезнев, за ним с папкой в руках следовал наш спецкор Владимир Мельников.

– Уже здесь? – спросил меня Селезнев. – Завидую я вам, князь! Эх, не был бы я женат! Вера, ты уже достаточно проветрила, закрывай окна.

– Бросали бы вы курить, Николай Васильевич, – посоветовал я ему. – Помрете раньше времени, что в этом хорошего? Коллектив это как-нибудь переживет, кое-кто даже, возможно, обрадуется: все-таки продвижение по службе. А вот вашей семье будет не до радости, да и не ждет вас на том свете ничего хорошего.

Он от удивления приоткрыл рот, из-за чего папироса упала на пол, и я ее тут же погасил ногой. Объяснений между нами не получилось, потому что в открытую дверь вошли сразу четверо работников редакции во главе с самим редактором – Александром Меркушевым.

– Так, все на месте, – сказал он, увидел меня и добавил: – Есть даже лишние. Давайте начинать.

– Уже ухожу, – сказал я ему. – Здравствуйте, господа!

Выслушав ответные приветствия, я вышел из этой комнаты и ушел в корректорскую, в которой находился мой стол стажера. Там я взял пачку бумаги и вечное перо и углубился в работу.

– Что пишете, князь? – оторвал меня от статьи наш корректор – Семен Мясников. – Не любовные письма?

– А для чего мне их писать, Семен Егорович, если любовь под боком? – пошутил я. – Это я пробую написать мировой шедевр и опубликовать его в нашей газете. Что-нибудь такое, чтобы всех перекорежило.

– Лишь бы не от смеха, – сказал он. – Мы фельетонов не печатаем, это тебе его нужно отправлять в «Весельчак» или в журнал «Смех и сатира». Эти напечатают.

Дверь открылась, и в маленькое помещение корректорской вошла Вера. Сразу сильно запахло табаком и ее духами.

– Что принюхиваешься? – сердито сказала она. – На середине совещания все стали так дымить, что я едва досидела до конца! Пришлось брызгать духами, а сволочная пробка выпала, и я вылила на себя половину флакона! Если не получится отмыть, я к вам сегодня не приеду! Точно обзовут не знающей меры купчихой!

– Сколько раз я вам говорил, Верочка, что здесь не место для девушки? – сказал ей Мясников. – Вы здесь никого не переделаете: или начнете курить сами, или сбежите.

– Чем это ты занят? – спросила она, отмахнувшись от корректора.

– Есть мысль, используя родственные связи, написать статью, – улыбнулся я. – Уже половину нацарапал и, если ничем не загрузят, скоро закончу. О чем, пока не спрашивай – это секрет. Надо же начинать делать себе имя.

– Имя ты будешь делать в другом месте, – вздохнула она. – Не получится у тебя сейчас писать, потому что нас посылают на происшествие.

– А почему ты так вздыхаешь? – не понял я.

– Потому что не люблю трупов, а там их будет... несколько. Нас с тобой туда, наверное, не пустят, но хоть сделаем фото и опросим кого-нибудь из очевидцев.

Глава 4

Пользы от меня было в этой поездке, как от козла молока, только зря потерял три часа. В квартиру забрались грабители, а тут не вовремя принесло хозяев, да еще с маленьким ребенком. Ну всю семью в их же квартире и положили, а над женщиной еще и надругались. Как и предполагала Вера, в квартиру нас не пустила полиция. Походили вокруг дома в компании своих коллег, поспрашивали ничего не видевших соседей и уехали, сделав напоследок несколько снимков, которые наверняка не попадут в номер. Стоило из-за этого гонять трех работников редакции, да еще машину с шофером.

– Неудачно съездили, – сказал нам редакционный фотограф Борис Денисов. – Пока нашей газете не дадут привилегию от департамента полиции, толку от таких поездок не будет. У вас, князь, там, кажется, работает отец? Поговорили бы, может, он поспособствует. Ездили бы вы тогда на уголовные происшествия вместе с Александровым, а потом, глядишь, стали бы писать сами. Очень выгодная работа. Видели, кого пропустили к месту убийства? Корреспондента газеты «Последние Известия» Бориса Биренбойма и его фотографа. А почему? Потому что у их газеты такая привилегия есть.