О смелых и отважных. Повести - Млодик Аркадий Маркович - Страница 26

— Мы не ошиблись? — вежливо и скрипуче спросил Бессонов. — Вы Авдотья Петрова?

— Не ошиблись! — сухо ответила старуха.

— Кухарили у генерала Костомыслова?

— Кухарили! — передразнила старуха, подделываясь под скрипучий голос карлика. — Неужто в чеке нормальных людей нету: один — медведь, другой — клоун! Ребенка еще прихватили! Тьфу!

Стройный чекист весело рассмеялся.

— А ты чего гогочешь по-бабьи? — уставилась на него старуха. — Шапку хоть бы снял! В дом вошел — не в конюшню! — Затем она напустилась на председателя домкома: — Кого ты притащил ко мне, нога твоя деревянная!

— Не лайся, Авдотья! — председатель пристукнул костылем и предупредил: — Худо тебе будет за язык! Ох, худо!

— Как же! Испугалась!

Старуха подбоченилась и с вызовом уставилась на чекистов.

— Бояться нас не надо, — сказал Бессонов. — Ведите-ка лучше в комнату. Посмотрим, как вы генеральское добро бережете, хорошо ли от народа прячете.

— Проверь! — зло ответила старуха и скрестила руки на груди.

Бессонов взглянул на матроса. Тот взял свечу и приказал старухе:

— Веди!

Из прихожей они вошли в коридор. Старуха распахнула первую дверь, и все увидели массивную золоченую раму, тускло поблескивавшую на стене. Матрос со свечей протопал прямо к ней. Бессонов взял Юрия за локоть, подвел к картине и ласково скрипнул:

— Будь добренький, посмотри внимательно.

Пока Юрий рассматривал заключенное в богатую раму полотно, он все время чувствовал у самого уха порывистое взволнованное дыхание карлика. Если бы не это волнение, Юрий сразу бы сказал, что и пруд, и лебеди, и таинственный замок на картине — все это не искусство, а базарная дешевка, вставленная в позолоченную раму. Но ему было неудобно без всякой подготовки заявить, что это не картина, а ремесленная мазня. Получилось бы, что чекисты даром работали, напрасно не спали сами и подняли с постели других.

— Одна рама чего стоит! — восхищенно произнес чекист, похожий на Ленского.

— Рама хорошая, — подтвердил Юрий и с виноватым видом повернулся к Бессонову, — а картина… Она не из этой рамы.

— Глазастый постреленок! — произнесла старуха. — Настоящая картина в Париже, а эту я на барахолке выменяла.

— А рама? — спросил Бессонов.

— Рама генеральская! — ответила старуха.

— Уворовали?

Старуха с яростью шагнула к Бессонову и, как грозовая туча, нависла над карликом.

— Сам ты вор! Тать ночная!

Матрос шевельнул плечами. Бессонов жестом остановил его и, глядя снизу вверх, долго слушал старуху, которая хоть и ругала ночных гостей, но при этом не забывала высказывать и то, что могло оправдать ее перед чекистами. Раму она спасла от огня: ее хотели сломать на дрова. Столовое серебро ей подарила сама генеральша перед отъездом из Петрограда. А посуду генеральский сын спрятал в конюшне. Но ее стали разбирать все на те же дрова. Посуду могли разбить. И тогда Авдотья Петрова перенесла ее к себе.

— Покажите серебро! — прервал старуху Бессонов.

Набор ножей, вилок и ложек хранился на кухне в старом буфете. Старуха не пользовалась этим серебром. Чтобы добраться до него, матрос вытащил из буфета груду тарелок, блюдец и чашек. Все это он выставил на кухонный стол и, наконец, выгреб из дальнего угла ножи, вилки и ложки.

— Дареные, говорите? — проскрипел Бессонов, подбрасывая на руке несколько разных по величине и форме вилок.

— Дареные! Генеральша преподнесла! Собственными руками!

— А почему они такие разные?

Голос у старухи подобрел, и она с удовольствием принялась пояснять, какой вилкой и что ели за генеральским столом.

Юрий знал назначение разных вилок и не слушал старуху. Он разглядывал выставленные на стол чашки и блюдца. Ему казалось, что он уже видел их когда-то. Вспомнил он книгу из библиотеки отца с описанием редких фарфоровых изделий.

Чтобы разглядеть посуду получше, Юрий взял одну чашку, подошел поближе к свету и чуть не выронил ее из рук. Снаружи на донышке дата «1748» и латинская буква «S». Из той же отцовской книги он знал, что так метили русский фарфор, изготовленный в первой половине XVIII века.

Юрий обрадовался не столько самой находке, сколько возможности хоть чем-то помочь чекистам. Не одни картины принадлежат народу. Эта чашка — тоже произведение русского искусства и тоже должна храниться в музее. И стоит она, наверно, не мало. Он не запомнил точные цифры каталога по фарфору, но знал, что стоимость некоторых старинных изделий была баснословно большой.

А Бессонов продолжал допрашивать старуху. Теперь его интересовало золото. Кухарка, то ругаясь, то божась, уверяла, что все золотые вещи и монеты генерал увез с собой. Бессонов вежливо и настойчиво доказывал, что не такая уж она, Авдотья Петрова, простофиля, чтобы не воспользоваться предотъездной суматохой в генеральской семье и не взять хотя бы маленькую золотую безделушку.

— Ни крохи! Ни пылинки! — твердила старуха, крестясь на пустой кухонный угол.

— Вот это дороже золота! — сказал Юрий и показал Бессонову фарфоровую чашку. — Это настоящий антиквариат! Восемнадцатый век!

Бессонов недоверчиво взглянул на чашку, потом испытующе уставился Юрию в глаза. Матрос взял чашку, повертел, пощелкал по краю ногтем, понюхал зачем-то и коротко определил:

— Трешка в базарный день.

— А ты ценишь ее дороже? — спросил Бессонов, все еще гипнотизируя Юрия.

— Если бы такую чашку сделали сегодня из чистого золота, — выпалил Юрий, боясь, что ему не поверят, — то она бы стоила дешевле этой!

Все — и чекист, похожий на Ленского, и председатель домкома, и сама бывшая кухарка придвинулись к Юрию. Чашка пошла по рукам.

— Осторожно! Осторожно! — каждого предупреждал он. — Ее в музее под стеклянный колпак поставят!

Бессонов отвел от Юрия глаза и явно повеселел.

— Пересмотри, пожалуйста, всю посуду.

Матрос держал свечу, а Юрий одну за другой перебрал все чашки, блюдца и тарелки. Попалось блюдце с буквой «П».

— Это тоже ценность! — сказал Юрий. — Только я не знаю — Павел это или Петр. Если Петра Первого, то это просто уникум!

— Чего? — переспросил матрос.

— Наиредчайшая вещь! — объяснил Юрий.

— Отложи! — весело скрипнул Бессонов и приказал стройному чекисту: — Упакуйте, пожалуйста.

— Все? — вырвалось у старухи.

— Вас беспокоит серебро? — усмехнулся Бессонов. — Поклянитесь, что оно дареное!

Бывшая кухарка снова перекрестилась, повернувшись лицом к пустому кухонному углу.

— Поверим? — спросил Бессонов у Юрия.

— Конечно!

Матрос сердито засопел.

— Не сопите, товарищ Крюков! — сказал Бессонов. — Людям верить надо!

Потом был составлен акт о конфискации у Авдотьи Петровой ценных фарфоровых изделий. Двое понятых, Юрий и старуха подписались под ним. Бессонов положил акт в карман, от имени Петроградской ЧК поблагодарил председателя домкома за помощь и весело распрощался с бывшей кухаркой.

Замерзшая лошадь сама, без понуканья быстро потащила сани. Чекисты сидели в прежнем порядке. Матрос Крюков держал сверток с фарфором на коленях. И опять все молчали. Доехали до Обводного канала.

— Куда? — спросил матрос, правивший лошадью. — К нам?

— К вам рано, — ответил Бессонов. — Домой. Отдыхать нашему эксперту надо. — Он обнял Юрия за плечи. — Ты славно поработал сегодня! Спасибо! Без тебя везли бы мы сейчас эту никчемную картину, а фарфор остался бы у кухарки.

— Серебро зря оставили! — проворчал Крюков. — На что оно старой ведьме!

— Не жалейте, товарищ Крюков! — произнес Бессонов. — На то и революция, чтобы и старая женщина могла есть из серебра!

Чекист, похожий на Ленского, не то чихнул, не то хихикнул в воротник полушубка.

ПЕРВЫЙ СЛЕД

Если бы не Глаша, Глебка и дня не прожил бы в своей пустой квартире. За зиму все здесь стало холодным и чужим. И дом какой-то чужой, и лестница, и даже соседи. Семье Архипа дали большую квартиру в бывшем особняке где-то на Неве. Остальные знакомые тоже переселились: одни поближе к заводу, другие совсем уехали из Петрограда.