Некроманты (сборник) - Перумов Ник - Страница 63

– Капитан, – осунувшийся за ночь Нестеренко стоял, навалившись на рулевой пульт, – визуальный осмотр показал, что якорная цепь была перерублена.

– Юйков, – Василь Васильевич выключил ненужную уже штурманскую лампу и осторожно, как хрустальный, убрал погасший некрометр во внутренний карман кителя, – достойно.

Нестеренко помотал головой, осмысливая сказанное, но спорить или переспрашивать не стал.

– Василь Васильевич, есть связь. Приемный пост Селенга?2 на связи. – Нестеренко протянул рацию капитану.

– Селенга?2. – Капитан с усилием потер виски. – Судно «Стрелец», позывной Юнифом, Вики, Альфа, Лима. Находимся на траверзе мыса Вознесения, девять миль. Судно попало в блуждающий шторм, есть повреждения. Во время шторма пропали без вести матрос-рулевой Юйков и старпом Волков Сергей Иванович. Также во время шторма вышел из строя некрометр. Смыло спасательный мотобот. Предполагаемое время прибытия в порт назначения второе сентября две тысячи сто тридцать второго года.

Василь Васильевич аккуратно закрепил потрескивающую рацию в пазах и вышел на крыло мостика. Позади, уже едва различимый в мешанине волн, оранжевым маяком мелькал удаляющийся мотобот.

Сергей Игнатьев

Тоттен-штаффель «Уроборос»

Город похож на действующую модель вселенной, как ее описывают святые отцы.

Внизу адская жара, клубы черного дыма и белого пара, исходящие ржавыми слезами лабиринты труб, где импами снуют чумазые истопники.

Вверху – серебряные сигары дирижаблей ползут меж острых шпилей и расписных пряников-куполов, блестят зеркальные грани, за которыми в алмазном сиянии и шелесте пальм обретаются князья мира сего.

Между верхом и низом – кипит жизнь.

Город напоминает живой организм – в струпьях сажи и плесени, вдыхает и выдыхает смог, потеет потоками грязи и талого снега, ржавая вода, дерьмо и пар струятся по кровеносной системе его трубопроводов.

Мы обретаемся между адом и раем.

По берегам затянутой радужной пленкой, запруженной судами Нави, чьи парапеты поросли ракушками и сизым мхом.

По берегам гнилостной узкой Яви, из омутов которой тянутся к поверхности, шумно лопаются пузырьки воздуха.

В осаждаемых клопами пыльных каморках много-квартирных домов. Под ажурными мостами, дрожащими от проходящих по ним составов. Под сенью рубиновых звезд и крыльями платиновых соколов.

Между небом и землей обретаемся мы – двенадцать миллионов живых историй, глупых мечтаний и черно-белых снов – гребаная душа этого города. То, что делает его по-настоящему живым.

Яр-Инфернополис. Город похороненных надежд. Это мой дом.

Я тяну абсент за столиком на верхнем этаже арт-кафе «Сад расходящихся Т».

Тускло светят неоновые лампы, мерцают на испещренных фианитами стенах, бликуют на обтянутых серебряной тканью диванах. Все пропахло приторными духами и перегаром, наркотиками и сексом.

Кроме меня, посетителей нет. Нет и персонала. Сегодня кафе закрыто. На высоких дверях, поверх традиционного «Мертвяков после 22:00 не обслуживаем», висит табличка:

«МОРИМ НАСЕКОМЫХ»

Это ложь. Просто я устроил себе выходной. Могу позволить – кафе принадлежит мне.

Некогда мое полное имя звучало как Фенхель Огюст Дюваль граф де Пуазен де Айпан-Тиат де Данст барон фон Мизгирефф.

Длинновато, а?

Было время, меня звали покороче – Пурга. Поганые были деньки.

Все это в прошлом.

Теперь, в арт-кафе «Сад расходящихся Т», я просто Фенхель Данст.

Если вы хоть однажды бывали тут – наверняка видели меня. Тот парень в фиолетово-черном фраке и цилиндре, в лиловых перчатках и с лиловой гвоздикой в петлице, вокруг которого здесь все крутится.

Я смакую призрачную зелень, мертвенную горечь абсента. Смотрю на пустую сцену, засыпанную цветными конфетти, спиральками серпантина и мерцающими блестками.

Вчера на этой сцене извивались расписные девочки с ангельскими лицами и бриллиантами в пупках. Гудел контрабас, звенел бубен, вибрировало под смычком полотно двуручной пилы, завывали трубы и хрипела каллиопа…

Смотрю на столы, на скатерти с винными потеками, пятнами жира, приставшими крошками и кокаиновой пылью. Вчера над ними разлетался хохот и визг, выстрелами хлопали пробки шампанского, шныряли клетчатые парни в шапках с бубенцами и карлики, жонглирующие ножами…

Мне нравится такая жизнь. Это и есть я. То, что было прежде, я почти позабыл.

Сегодня я утоплю остатки своей памяти в туйоновых парах и сладком дыму каруманьского гашиша. Хочу стать «человеком-без?прошлого». И только одну историю из той, прежней, жизни я бы хотел сохранить.

Зажигаю сигарету, зажав ее в зубах, пододвигаю к себе массивный наборный аппарат.

Пальцы щелкают по клавишам, лист ползет из-под каретки, и рядами буковок-жучков передо мной встает минувшее:

«…Нас называли «крыланами». Ударная сила и авангард 4?го Императорского флота, тоттен-штаффель «Уроборос». Три десятка дирижаблей-бомбовозов первой категории, класс «Химера».

Мы приходили с неба. Нас боялись, как боятся падающих с облаков туч саранчи, огненного смерча, дождя лютой кислоты, сокрушающих молний. Нас боялись флюги и тюрбаны, боялись рубберы и айсы, ихтины и вистирцы… Нас боялись даже свои.

Мы считались армейской элитой, но с репутацией хуже арестантских рот.

Папаша Ветчина говорил, потрясая своей паровой клешней-протезом: «Плох тот крылан, кто доживает до тридцати. Мне тридцать два, ребятки, и гляньте-ка на меня – кто я, если не поистине дерьмовой хренотени шмат?»

Не мне судить, какой он был «крылан», но мужик поистине классный.

Мы звались тоттен-штаффель «Уроборос». Три десятка экипажей по 15 «крыланов». У каждого – собственный штандарт.

По черному знаменному шелку вышит золотой змей, свернувшийся кольцом, выставивший острые гребни и узкие перья, сдавивший оскаленными клыками собственный хвост.

Выше – полукругом, изломанными, под старину стилизованными ладийскими рунами:

«В ЯРОСТИ ПАВШИМ НЫНЕ ПРИСУЖДЕН СЛАВНОЙ ВЕЧНОСТИ УДЕЛ»

– Снова твой гребаный роман, а?

Я чувствую приторный аромат духов.

Янкова совсем еще молодая для своей должности женщина, около тридцати. Заведует нижним этажом здания, в котором расположен «Сад», и работающими там девочками.

Это уродливый краснокирпичный куб между приземистыми складскими корпусами Шоколадной Фабрики Даля и поросшими чахлым леском Твариными.

Раньше здесь размещались Т-конюшни. Внешний вид и внутренняя планировка стандартные: стены покрепче, подвалы поглубже. Потом эскадрон перекинули куда-то рубберам под нос, и некоторое время здание служило местом пикников для местных люмпенов и фабричной мертвечины.

Оно мне сразу приглянулось. Напомнило одну почти забытую историю. Можно сказать, ключевой момент моего гребаного романа.

Впрочем, я отвлекся…

Итак, в подвале бывшей Т-конюшни, а ныне «Сада расходящихся Т», заправляет Янкова – присматривает, чтобы все желания клиентов были исполнены, но «материал» не попортился. Сама давно не работает. Где-то за пределами Яр-Инфернополиса, на западе, в Любшице или Вилице, у нее остался муж. Приличный тихий человек.

Ее холодные голубые глаза чуть прикрыты длинными ресницами, на губах застыла всегдашняя полуулыбка. Светлые гладкие волосы аккуратно уложены.

– Мы закрыты, – говорю я. – Видала вывеску?

– Решила проведать тебя, птенчик. Узнать, не смогу ли развеять твою печаль?

– Вряд ли, детка.

– Позволь попробовать?

Оборачиваюсь, смотрю на нее. Холодная, змеиная красота. Отточенное совершенство порока. Оно завораживает.

Боюсь представить, что ее интересует во мне. Не хочу знать.

Заводит все – ее будуар, вульгарный, жаркий, пропахший сладкими духами. Зеркало в вычурной раме, заставленное множеством флакончиков, бутылочек, пудрениц, пуховок, шкатулочек. Эти ее длинные ноги, разведенные ножницами поверх леопардовых покрывал, и туфля с высоченным каблуком и пушистым помпоном, падающая на толстый ковер. Звериное соединение двух тел, больше ничего…