Дорогой богов - Балязин Вольдемар Николаевич - Страница 30

— О боге вам расскажут попы, а в гистории натуральной, коя окружающую нас натуру, или природу, изучает, да и в других гисториях я о боге ничего не читал. Ежели сведаю — расскажу вам и о боге.

Ваня быстро привязался к учителю. Может быть, оттого, что в Большерецке у него не было родных; он и после занятий почти все время проводил в его обществе. Морис тоже охотно проводил время с Ваней. Ваня, чувствуя это, радовался и гордился дружбой с учителем. Из-за того, что все свободное время он проводил теперь в доме Беньовского, разладилась его дружба с Гришей. Гриша обижался на Ваню и даже сердился, но обиды и злость делу не помогли, а, напротив, все сильнее отдаляли мальчиков друг от друга. Прошло немного времени, и Гриша стал для Вани почти чужим человеком.

Примерно через месяц-два после своего приезда в Большерецк Ваня близко познакомился со всеми людьми, которые по вечерам собирались в доме, где жил Беньовский. Большею частью это были ссыльные. Некоторые из них попади на Камчатку раньше Беньовского, некоторые пришли сюда вместе с ним.

Жил Беньовский в одном доме с бывшим капитаном Измайловского гвардейского полка Петром Хрущовым — крепким, чернобородым, энергичным человеком, с шалыми. цыганскими глазами с лукавым прищуром.

Вначале Нилов не хотел, чтобы Беньовский и Хрущов жили вместе, и приказал выдать Морису ружье, порох, свинец, а также нож, топор и другие инструменты, чтобы тот мог начать постройку собственной избы. Но так как был уже декабрь, а до весны о постройке дома и думать было нечего, Беньовского поселили к Хрущову. Новый товарищ сразу же понравился Морису. Хрущов ни минуты не сидел без дела, шил одежду, тачал сапоги, пек хлеб. В доме у него было много интересных вещей, но самым интересным были книги. Целая полка! Во всех остальных избах Большерецкого острога не было такого количества книг, сколько их было у одного ссыльного капитана. Ваня впервые увидел здесь книги, в которых рассказывалось не о святых и мучениках, а о живых людях, о птицах и травах, о морях и звездах. Особенно понравилась Ване книга английского мореплавателя лорда Ансона о необыкновенном путешествии, которое он совершил на сказочно прекрасный остров Тиниан. «Остров этот, — писал Ансон, — расположенный в южных морях, необычайно красив и богат. Природа спорит на нем с богатством недр: золото и серебро имеются на нем в изобилии. Дивные птицы порхают над островом, прекрасные цветы и деревья окружают его голубые лагуны. Он изобилен плодами и солнечным теплом».

Оторвавшись от книги, Ваня спросил:

— Морис Августович, а это все правда?

— Что правда? — переспросил Беньовский, игравший в Это время в шахматы с Хрущовым.

— Ну, то, что написано в книге? — пояснил Ваня.

— Конечно, — ответил Беньовский.

— А откуда вы знаете? — не отставал Ваня.

— Ну, вот, заладил: откуда да почему! — рассмеялся Хрущов. — Я и то помню, как в Петербурге, году так в сорок четвертом, распространились слухи, что сей Ансон отбил у испанцев корабль, полный серебра и золота. Корабль испанский он продал, а золото и серебро благополучно доставил в Англию. За что и был удостоен титула пэра и чина адмирала. Вот в это-то примерно время, поджидая испанца, Ансон иногда заходил на Тиниан. А так как крейсировать в море задача не из легких, то и показался ему сей островок земным раем!

— Не совсем так, Петр, — вмешался в разговор Беньовский. — Тиниан, или Тинаан, а иногда его называют еще и Финиан, — поистине золотой остров. И находится он не где-то на краю земли, а не больше чем за неделю пути от Камчатки. Если ветер, конечно, будет попутным. — А затем, как-то многозначительно помолчав, добавил: — А почему Тиниан называют Золотым островом, о сем я вам как-нибудь расскажу особо! — и снова уткнулся в шахматы.

Ваня, медленно шевеля губами, тихим шепотом продолжал читать о сказочном Тиниане. И все, о чем было в книге написано, казалось еще неправдоподобнее оттого, что читал он обо всем этом зимним вечером, когда за единственным окном, затянутым рыбьим пузырем, выла метель, а в задымленной, черной избе мигал слабый огонек коптилки. И оттого совсем уж не верилось, что есть где-то страны, где зимою теплее, чем в Большерецке летом, где добыча пропитания не составляет никакого труда и круглый год столько фруктов и рыбы, диких животных и птиц, что окажись там в десять раз больше людей, чем обитает ныне, и то всего этого хватило бы всем в изобилии…

Время шло. По вечерам обычно Ваня читал. Рядом с ним занимался каким-нибудь рукоделием Хрущов, а на другом углу стола Беньовский сражался в шахматы с кем-нибудь из пришедших в гости.

Беньовский играл очень сильно: у забредшего к ним как-то купца Чулошникова выиграл он за ночь пятьдесят рублей.

Когда проигравшие соперники говорили ему о том, что Морис очень сильно играет, Беньовский, смеясь, отвечал:

— Всю жизнь не любил я монархов, а теперь только шахматы возможное мое в борьбе с ними оружие.

Даже шахматным фигурам он дал другие прозвища. Морис шутя называл своего короля «президентом», а его пешки носили прозвание «волонтеров». Фигуры его противников тоже носили несколько измененные названия: ферзь именовался «императрицей Екатериной», а король — «Гришкой Потемкиным».

Только Петр Хрущов мог составить Морису достойную партию и, случалось, иногда бивал учителя. Но играл Хрущов в шахматы не часто — больше любил о чем-то думать или заниматься по хозяйству.

У Вани с Хрущовым вскоре установились такие же дружеские отношения, как и с Беньовским. Хрущов любил слушать, как Морис что-нибудь объясняет мальчику, и иногда, оторвавшись от работы, вставлял и свое слово в объяснения учителя. Случалось, что Морис не соглашался с Хрущовым, между ними начинался спор, и хотя Ваня мало что понимал в их разговоре, слушал он и того и другого с интересом и постепенно убедился, что Хрущов мало в чем уступает учителю. Но чаще Беньовский и Хрущов быстро достигали согласия, потому что во многих вопросах мысли их совершенно совпадали.

Ваня любил эти тихие вечера втроем, но еще более нравилось ему, когда в дом к Хрущову приходили люди. Тогда становилось шумно и весело, и Ваня, знавший в своей ичинской глухомани очень немногих людей, удивлялся новым своим знакомцам, с первых же встреч поразившим его необычностью биографий, лиц и манер. Среди гостей, навещавших дом Хрущова, центральное место занимали люди, сосланные на Камчатку за подготовку дворцовых переворотов.

Здесь, в Большерецке, оказались те, кому не удалось перешагнуть порог Зимнего дворца, и перед кем, вместо блестящей анфилады царских покоев, открылась тысячеверстная дорога в Сибирь.

Раньше всех по этой страшной дороге прошел Александр Турчанинов — первый колодник Большерецка, — скитавшийся по острогам и тюрьмам Российской империи без малого тридцать лет. Приходя в избу к Хрущову, старый, худой и сгорбленный Турчанинов всегда старался подсесть поближе к печи, даже летом не снимал теплого кожушка, беспрерывно потирал маленькие желтые руки и мог подолгу сидеть, не шевелясь, глядя в пол и без конца думая о чем-то своем, никому неведомом.

Увидев Турчанинова в первый раз, Ваня испугался: у старика были вырваны ноздри, на лбу и щеках стояли клейма, а когда мальчик о чем-то спросил Турчанинова, тот открыл беззубый рот и, размахивая руками, пролопотал нечто невнятное: отправляя Турчанинова в ссылку, петербургские палачи вырвали осужденному язык…

Со временем страх сменился у Вани жалостью. Турчанинов был старым и совсем одиноким. Два года назад умерли от оспы двое его товарищей, сосланных по одному с ним делу: прапорщик гвардейского Преображенского полка Петр Ивашкин и сержант Измайловского гвардейского полка Иван Сновидов.

Думая о Турчанинове, Ваня никак не мог представить себе, что некогда этот слабый и больной старик почитался одним из опаснейших государственных преступников, замысливших посадить на престол заточенного в крепость Ивана Антоновича.

Приходил в дом и сосланный по одному с Хрущовым делу гвардии поручик Семен Гурьев. Хрущов и Гурьев пытались свергнуть императрицу Екатерину Вторую. И хотя между заговорами Турчанинова и Хрущова прошло двадцать лет, заговорщики преследовали одну и ту же цель: Хрущов вместе с тремя братьями Гурьевыми вознамерились освободить из Шлиссельбурга все того же «царственного узника» Ивана Антоновича, который к тому времени от долгого одиночного заключения впал в тихое помешательство; однако задуманное ими предприятие потерпело крах, и все они предстали перед специальной судебной комиссией Сената. Комиссия приговорила двух братьев Гурьевых. Петра и Ивана, к вечной каторге, а Семена Гурьева и Петра Хрущова — к смертной казни. Екатерина и здесь проявила «человеколюбие»: Петра и Ивана сослала она в Якутск на вечное поселение, а Хрущова и Семена Гурьева — в Большерецк.