Закон парности - Соротокина Нина Матвеевна - Страница 79

К чести художника скажем, что он не присвоил себе ни одной из драгоценных игрушек, и даже когда горло пересыхало и не было ни копейки на выпивку, он и шага не сделал в сторону лежащей в чулане шляпной коробки. Все эти побрякушки в глазах его имели другую ценность, они были цепью, накрепко приковывающий к нему его прекрасную нимфу.

Выписки из штрафной книги

Как уже говорилось, барон Диц имел в Петербурге два жилья. У престарелой графини Гагариной он снимал в первом этаже скромные, но достойные апартаменты, где проводил большую часть времени. Кроме того, он арендовал на полгода на крайний, опасный случай загородную дачу у богатого торговца. Дача была деревянной на каменном фундаменте и стояла в совершеннейшей глуши, спереди море, сзади еловый лес. На море был построен длинный, через все мелководье, причал, на конце его танцевал на волне прикованный к бревну весельный ялик. На даче жил сторож, он же выполнял обязанности повара.

Каменный подвал торговец использовал как винный погреб, и назначенный Лядащевым наблюдатель докладывал, что Диц, посещая загородное жилье, проводит время одинаково — сидит у камина и пьет вино. В последний раз дотошный наблюдатель даже этикетки рассмотрел — портвейн и мушкатель, о чем и написал в отчете.

Лучше бы наблюдатель поменьше интересовался винами, а последил за лакеем, мрачноватым субъектом с кинжалом у пояса, который в темноте спустился к причалу, сел в ялик и благополучно приплыл к стоящему на рейде судну, а именно шхуне под датским флагом. Словом, о сношениях Дица с датским торговым флотом никаких сведений у русского секретного отдела не было.

Связь эту Диц организовал заранее, тоже на крайний случай. В ту ночь, когда наблюдатель разглядывал этикетки вин, лакеи упредил капитана, что у господина Дица может возникнуть надобность спешно оставить Россию. Шхуна, кончив свои дела, должна была отплыть в Гамбург. Договоренность была следующая: если в день отплытия господин Диц тоже пожелает плыть в Гамбург, то на берегу будет разложен большой костер. Если берег будет темен, то шхуна может следовать по курсу без барона Дица на борту.

Чем объяснялось желание барона ввергнуть себя в морское путешествие, мы сейчас объясним. Внезапную смерть экс-фельдмаршала Апраксина Диц воспринял как подарок немецкому сыску. В самом деле, как славно получилось, что такая значительная фигура вышла из игры. После этой акции он полностью поверил в феноменальные способности Анны Фросс. Однако время шло, а на политическом горизонте ничего не происходило — ни плохого, ни хорошего. Внимательно присматриваясь к жизни русского двора и сплетничая в гостиных, Диц вдруг понял, что Апраксин в дворцовых играх не только не ладья, как он воображал, но даже и не пешка. Об Апраксине забыли, не успев похоронить. «Серьги потеряны зря. Словно в колодец бросил, — сказал себе Диц, — но не будем сгущать краски. Надо помнить, что не за этим я ехал в варварскую страну».

Но главное дело тоже стояло на мертвой точке. Барон понимал, что задуманное осуществляется не вдруг, дело требует серьезной подготовки, и если бы Анна информировала его о подробностях в своей подготовительной работе, он был бы спокоен.

Их Величество Елизавета переехала в свой Зимний дворец в середине сентября. За ней из Ораниенбаума последовали великие князь и княгиня и поселились в правой части того же обширного здания. Естественно, с великой княгиней в Петербург приехала и Анна Фросс. Диц понимал, что жить под одной крышей с государыней вовсе не значит иметь возможность попасть в покои императрицы. На пути Анны встанут сотни гвардейцев и лейб-кампанийцев, десятки фрейлин и статс-дам, а также все приживалки, чесальщицы пяток, рассказчицы сказок, няньки-мамки, словом, весь этот сброд, о котором барон был наслышан в подробностях. Но Анне ума не занимать! Если она в первый раз протоптала тропочку к покоям Елизаветы, протопчет и во второй.

О жизни императрицы было известно до скудности мало, да и этим сведениям вряд ли можно было верить.

«…Их Величество Елизавета в большой зале Зимнего дворца изволили принять турецкого посланника, после чего тот шел назад от трона через все зало задом и подчеван был в каморе отдохновения кофеем, щербетом и прочим…»— писали «Ведомости», а в гостиной шептали: «Турка принимал канцлер Воронцов, государыня нездоровы!»

— Что с Их Величеством? — восклицал с показным горем Диц. — Что-нибудь серьезное?

— Да как вам сказать… Ячмень на глазу проступил.

Через два дня императрица как ни в чем не бывало появилась в итальянской опере. Диц был на том спектакле и более смотрел в царскую ложу, чем на сцену. Елизавета, большая, белолицая, в светлых одеждах и высоком, голубой пудрой обсыпанном парике, сидела неподвижно, как монумент, не смеялась шуткам, не стучала о ладонь сложенным веером в благодарность за отлично спетую партию, но к карете пошла неожиданно легкой при ее тучности походкой, многочисленная свита и охрана еле за ней поспевали. Спустя неделю Елизавета, по сообщении все той же газеты, не посещала Конференцию десять дней кряду, а потом опять явилась на бал.

Так прошел сентябрь, наступил октябрь, необычайно дождливый, снежный, слякотный, холодный, ветреный — пакостный!

Но этот мерзкий месяц принес неожиданный успех. Кроткий переписчик из Тайной канцелярии со странной фамилией Веритуев принес вдруг документ, в котором острый нюх барона Дица уловил намек на то главное, ради чего он торчал в России. Это была выписка из штрафной книги придворной конторы, документ был помечен вчерашним днем. В нем сообщалось, что мундкоху Тренбору из верхней кухни сделан реплемент, то бишь выговор, за то что кушания, подаваемые в галерею на банкетный стол, где присутствие имели Ее Высочество со свитою, имелись в недостатке, особливо жаркого, и то жаркое было изготовлено весьма неисправно, о чем и сделал упреждение придворный лекарь. Мундкох был отлучен от раздачи серебра и оштрафован на весьма большую сумму «.

На встречи с агентами Диц никогда не ездил сам, а посылал в карете своего лакея. Он только назывался лакеем, это была маска, скрывающая телохранителя и переводчика. Встречи с Веритуевым происходили обычно в довольно людном месте у Зеленого моста через речку Мью. В семь вечера уже темнеет, кареты скапливаются у моста, проезжая поочередно. В этой сутолоке переписчик подсаживался в карету барона и передавал письменное или устное сообщение. Если никакой важной информации у агента не было, он просто не являлся на встречу.

Прочитав штрафной документ, Диц сказал лакею, что непременно должен видеть Веритуева и на следующую встречу поедет сам. Он с трудом дождался среды и в семь часов вместе с лакеем был у Зеленого моста. Благодарение судьбы, переписчик явился на встречу. Вид роскошного барона чрезвычайно его смутил, он весь сжался в комочек, словно хотел спрятаться за подушки. Это был неприметный тип с глубоко посаженными глазами, цвет которых и при свете дня не определишь, у таких людей всегда потеют ноги, из носа течет, дыхание тяжелое. Пересиливая брезгливость, барон приблизил лицо к Веритуеву и строго спросил:

— Кто дал вам выписку из штрафной книги? Ее ведь не легко было достать? Не так ли?

— Трудно, — кивнул головой Веритуев и облизнул губы. — Мне дала его одна особа, она находится в услужении при дворце.

— Как ее зовут?

Переписчик туже подтянул к тулову ноги, видно было, что он перепуган, а чего боится — поди разбери.

— Ну говори же, черт побери! — крикнул Диц, лакей послушно перевел, от этого удвоенного рыка переписчик вжал голову в шею.

— Да не знаю я, как ее зовут. Она весьма приличная молодая женщина. Передает мне иногда сведения интересного содержания через дворцового истопника. Я и не знал, что это так важно.

— Эту связь тебе оставил Блюм? — имя прозвучало, как хлопок по воде.

— Почему же непременно Блюм? Мы и сами умеем работать. А дама сия ничего мне такого не говорила. Но если хотите — да, Блюм. Они всегда были щедры и каждое сведение оплачивали поштучно, — чирикал Веритуев.