Проклятие памяти - Соул Джон - Страница 17

Пока Мэллори молча сидел, обдумывая увиденное, Марш наконец задал Торресу не дававший ему покоя вопрос.

– Но разве эта стадия – самая важная? Логически наиболее важной представляется следующая ступень...

– Абсолютно верно, – прервал его Торрес. – И потому призываю вас быть предельно внимательными. Процессы будут воспроизводиться в ускоренном режиме – но это как раз то, что, по моему мнению, может быть сделано, чтобы помочь Александру.

– Мы зовем его Алексом, – Марш сам удивился собственным словам.

Торрес удивленно приподнял брови.

– А... очень хорошо. Алексу. Собственно, совершенно не имеет значения, как его зовут. – Не обратив внимания на гневный взгляд Марша, он снова потянулся к клавиатуре. Изображение на экране снова задвигалось; Марш и Мэллори, затаив дыхание, следили, как скальпель слой за слоем снимает оболочку мозга. Некоторые участки были удалены полностью; другие, тоже удаленные, были затем словно вложены на место. Кровавая мешанина на экране начала постепенно утрачивать черты хаоса; и вот медленно, очень медленно руки человека начали восстанавливать мозг – с теменной доли, потом затылок, височные... Вскоре все было кончено – и бесформенная груда на экране вновь приняла очертания человеческого мозга. Некоторые участки, однако, покрывал разных оттенков красный цвет, Марш недоумевающе смотрел на экран.

– Эти области более не будут задействованы, – объяснил Торрес. – Светло-розовые – те, что находятся глубже в коре, ярко-красные – расположенные ближе к поверхности. То есть градация, я полагаю, вполне наглядна.

Мэллори кинул быстрый взгляд на Марша, но тот был полностью поглощен застывшим на экране изображением. Наконец он повернулся к Торресу; Фрэнк заметил, что Марш с силой прижал к подбородку сплетенные пальцы – верный признак волнения.

– Все, что вы показали нам, доктор Торрес, – в чистом виде научная фантастика. Глубина надрезов, на которую вы претендуете, и масштабы оперативного вмешательства могут иметь только один исход – летальный. Ведь вы, насколько я понял, заявляете о возможности восстановить мозг Алекса за счет реконструкции нервных клеток. Сомневаюсь, чтобы вы или кто-нибудь другой могли сделать подобное.

Ответом Маршу был лишь сдавленный смешок.

– Разумеется, вы правы, доктор Лонсдейл. Я не в состоянии сделать этого – уверяю вас, и никто не сможет. Я, видите ли, всего лишь человек – и для такой работы слишком неуклюж и велик... и вот именно поэтому вам придется привезти сюда вашего Алексан... прошу прощения, Алекса. – Торрес щелкнул тумблером, изображение на экране погасло. – А сейчас пойдемте со мной. Я намерен еще кое-что показать вам.

Покинув кабинет Торреса, они направились в западное крыло здания института. Охранник у входа, увидев приближавшуюся к нему группу людей, насторожился, затем, узнав Торреса, кивнул и снова вперился взглядом в телевизионный монитор под потолком. Еще пара шагов – и они оказались в предоперационной. Не говоря ни слова, Торрес отошел в сторону, пропуская Мэллори и Марша в двойные двери.

Ничего необычного, однако, они не увидели – стол посреди белого квадратного зала, никелированные стойки с обычным для любой операционной оборудованием. Однако сооружение у правой стены привело Мэллори и Марша в некоторое изумление – ничего подобного им раньше видеть не приходилось.

– Перед вами микрохирургический агрегат, управляемый компьютером. Робот, по сути дела. А еще проще – прибор, позволяющий хирургу – то есть мне в данном случае – повысить точность работы с миллиметров до миллимикрон. В него входит электронный микроскоп, компьютерная программа!, по сравнению с которой то, что вы видели в моем кабинете, выглядит, как... бухгалтерские счеты рядом с микрокалькулятором. В некотором смысле – в голосе Торреса зазвучала плохо скрытая гордость, – сконструировав эту машину, я превратился из нейрохирурга во вполне обычного оператора. Она делает за меня все – микроскоп собирает данные, компьютер анализирует их, принимает решение... И в конце концов уже она советует мне, что куда подсоединить – да и пользуюсь я для этого тоже увеличенной компьютерной моделью. А робот переносит мои действия на реальный человеческий мозг. И неплохо это делает – можете мне поверить. Так что физические повреждения, нанесенные мозгу сына доктора Лонсдейла, устранимы – вполне.

Несколько минут Марш пристально изучал сооружение, затем повернулся к его создателю. Когда он заговорил, в его голосе уже нельзя было расслышать звенящие нотки – остались лишь безмерная усталость и неуверенность.

– А какова вероятность того, что Алекс... сможет пережить операцию?

Торрес слегка нахмурился.

– Предлагаю вам вернуться в мой кабинет. Там я смогу ответить на этот вопрос точнее.

По пути в кабинет Торреса никто из них не произнес ни слова. Войдя, Марш и Мэллори заняли кресла около письменного стола хозяина, сам же Торрес, захчопнув дверь, опять включил матовый экран над столом. Несколько прикосновений длинных тонких пальцев к клавиатуре – и строчки словно сами выплеснулись на монитор:

В случае оперативного вмешательства:

Вероятность выживания спустя одну неделю 90%

Вероятность восстановления сознания 50%

Вероятность частичного выздоровления 20%

Вероятность полного выздоровления 0%

Без оперативного вмешательства:

Вероятность выживания спустя одну неделю 10%

Вероятность восстановления сознания 02%

Вероятность частичного выздоровления 0%

Вероятность полного выздоровления 0%

Несколько минут Марш и Мэллори в молчании изучали столбцы цифр, затем, не отрывая взгляда от экрана, Марш обратился к Торресу:

– А что именно подразумевается под этим... частичным выздоровлением?

– Прежде всего – возможность сохранить самостоятельное дыхание, способность осознавать происходящее и осуществлять... м-м-м... коммуникации с окружающим миром. При отсутствии хотя бы одного из этих критериев говорить о выздоровлении, я полагаю, не представляется возможным. Хотя, так сказать, технически подобный пациент обычно считается пришедшим в сознание, я продолжаю считать его находящимся в состоянии комы. И более того, уверен – оставлять такого рода пациентов в живых негуманно; я не верю, что эти люди не страдают – они просто неспособны выразить свое страдание. Лично я бы не смог выдержать такое существование – даже несколько дней.

Марш чувствовал, как внутри поднимается горячая волна гнева – ведь этот лабораторный червь таким бесстрастным тоном рассуждает о его сыне, об Алексе... И в то же самое время он понимал, что с большинством доводов Торреса он согласен... Он был так поглощен этим противоречием внутри себя, что главный вопрос пришлось задать Фрэнку Мэллори:

– А... полное выздоровление, доктор?

– Именно – полное выздоровление, – кивнул Торрес. – Но в данном случае полного выздоровления, увы, не предвидится. Повреждения коры мозга слишком обширны. Как бы успешно ни прошла операция, полное выздоровление вне обсуждений. Однако есть вероятность – именно вероятность, подчеркиваю – восстановления многих утраченных функций мозга. Пациент, возможно, будет ходить, говорить, думать, слышать и чувствовать. Или – любая комбинация из перечисленных функций.

– То есть вы, как я понял, согласны провести эту операцию?

Торрес пожал плечами.

– Я, знаете ли, не люблю авантюр. Потому как чувствителен к неудачам.

Марш снова почувствовал, как к горлу подступает горячий ком.

– К неудачам? – выдохнул он, вплотную подойдя к Торресу. – Речь идет о моем сыне, доктор. Без вашей помощи он умрет. Так что дело тут не в неудаче или успехе. Простите за банальность – жизнь или смерть.

– Я не говорил, что отказываюсь, – голос Торреса звучал так же невозмутимо, словно он не заметил состояния собеседника. – И при определенных условиях возьмусь за это.

Вздох облегчения, вырвавшийся у Марша, словно отбросил его назад; он обессиленно привалился к спинке кресла и закрыл глаза.