Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая - Шульман Нелли - Страница 42

— Святой отец, — услышал он тихий голос коменданта крепости Чернышева. Тот стоял, с непокрытой головой, засунув руки в карманы тонкого сюртука. "С постели подняли, — понял Пьетро, глядя на усталое лицо генерала. "А ведь уже за полночь".

— Андрей Гаврилович, — радушно сказал аббат, — да я бы сам, дорога до Алексеевского равелина известная.

Чернышев вытащил руку из кармана и раскрыл ладонь.

— Ей отдайте, — коротко сказал комендант, и поднял голову вверх: "У меня голландцы куранты ставят на соборе, так мастер вчера зазевался и вниз упал. Сами понимаете, — Чернышев помолчал, — насмерть".

— Случайность, — развел руками Пьетро. "На все воля Божья, Андрей Гаврилович".

— Да, — медленно сказал комендант, — особливо на то, что этим летом каждый раз, как гроза была, так молния куда-нибудь к нам ударяла. А еще на то, что я за эти полгода разом жену и ребенка потерял, а еще из гарнизона солдат полсотни. Случайность, да, — темные глаза коменданта все смотрели на Пьетро. "Доктор сказал, что она до конца ночи не дотянет. Так отдайте, — настойчиво попросил Чернышев. Развернувшись, вздохнув, он пошел через площадь в Комендантский дом.

Пьетро посмотрел на медальон. Сжав его в руке, священник вздрогнул — золото было горячим, почти раскаленным. "Это у Чернышева в кармане нагрелось, — сказал он себе, — глупости, суеверия. Я же видел эту бумажку, как его у Селинской забрали. Детский рисунок какой-то и все, Господь один ведает, где она его взяла".

Ветер дул все сильнее. Пьетро, приняв у солдата фонарь, поспешил к входу в Алексеевский равелин.

Железная дверь камеры открылась. Он, шагнув в темноту, подняв светильник, услышал писк крыс. Пахло сыростью, кровью, и чем-то еще, — он повел носом, вспоминая Венецию, и себя, молоденького послушника, ходившего со священником к умирающим людям.

— Смертью, — вспомнил Пьетро. Пристроив фонарь на полу, он тихо позвал: "Синьора Селинская, я принес вам медальон".

Она лежала на койке, накрытая с головой тонким, заштопанным одеялом. Женщина закашлялась. Не, не поворачиваясь, едва слышно, она попросила: "Помогите мне, святой отец".

Пьетро наклонился и увидел пятна крови на одеяле. Вздохнув, он приподнял ее повыше. Аббат посмотрел на седину в черных волосах, и, избегая ее взгляда, спросил: "Как вы себя чувствуете?"

Длинные, исхудавшие пальцы, скомкали одеяло. Она полусидела на койке, уставившись в едва пронизанную светом фонаря тьму.

Селинская все молчала: "Как Анна, святой отец? Как моя дочь?"

Пьетро решил: "Ну, может хоть сейчас…"

— Синьора Селинская, с вашей дочерью все хорошо, — мягко сказал он. Женщина опять стала кашлять, и Пьетро увидел, как из сухого, искусанного рта полилась струйка крови. "Полгода, — вспомнил он. "Я же помню, в июне, когда эскадра пришла сюда, она была совершенно здорова. Пыталась бежать, конечно, но разве отсюда, — он обвел глазами каменный свод камеры, — убежишь?"

За стеной был слышен плеск волн. "Мы же ниже уровня реки, — понял Пьетро.

— Синьора Селинская, — начал он, — может быть хоть сейчас, перед лицом Создателя, вы все-таки скажете — кто отец Анны? Хотя бы для того, чтобы известить его, синьора Селинская, все-таки дитя…

— У меня отнялись ноги после родов, — она все смотрела вдаль. Она тяжело вздохнула: "Ее императорское величество решила, наверное, что от гангрены я умру быстрее, чем от чахотки. Господь ей судья, — Селинская, наконец, взглянула на него огромными серыми глазами. Аббат подумал: "Господи, ну и морщины, а ей ведь двадцать три всего".

— У нее были неудачные роды, — вспомнил Пьетро холодный голос императрицы. Он услышал шепот Селинской: "Нет. Дайте мне медальон, святой отец, и делайте то, что должно вам".

Женщина приняла украшение, и, закрыв глаза, кашляя, сползла вниз по койке. Пьетро увидел, как синеватые губы улыбаются. Раскрыв молитвенник, он тихо начал: "Introeat, Domine Jesu Christe, domum hanc sub nostr? humilitatis ingressu, ?terna felicitas, divina prosperitas, serena l?titia, caritas fructuosa, sanitas sempiterna…"

Из-под опущенных, бледных век женщины поползли слезы. Пьетро увидел, что она улыбается.

— Жив, — подумала Елизавета, сжимая в руке медальон, — теплый, как его дыхание. "Господи, спасибо, спасибо тебе, он жив". Женщина вспомнила ту страшную ночь в Зунде, когда она проснулась от боли в правой руке — внезапной, обжигающей. Потом она видела пустыню, — бесконечную, плоскую, каменистую, горы со снежными вершинами на горизонте, слышала завывание ветра, и шум песка. "Жив, любовь моя, — она тихо вздохнула. "Господи, полгода я его не видела, но все хорошо, все хорошо".

В низкой, темной комнате горел очаг. Он спал, измученно раскинувшись на ковре, накрывшись каким-то плащом. "Как ему идет борода, — женщина даже рассмеялась, — я и не думала". Степан внезапно приподнял голову и посмотрел на огонь.

— Я ухожу, — неслышно шепнула Селинская, — а ты, ты — будь счастлив, любимый. Нашу девочку зовут так, как меня, найди ее. Или она тебя найдет".

Она увидела, как его губы шепчут: "Ханеле", и кивнула: "Да, так. Вот и все, милый мой, вот и все. Спасибо тебе".

Медальон обжигал ее руку. Она медленно, не открывая глаз, проговорила: "Святой отец, передайте это…моей дочери. Пожалуйста".

Селинская почувствовала, как аббат наклоняется над ее лицом, и услышала его шепот: "Синьора, сейчас, в ваш смертный час — скажите, кто вы?".

— Костер, — вспомнила Селинская, — огромный, поднимающийся к небу. Испуганно ржут лошади. "Хана! Ханеле! — кричит женщина, протягивая руки, падая на траву. Ее волосы горят, горит все вокруг. Маленькая девочка, вырываясь из чьих-то сильных рук, плачет: "Мама! Мамочка!"

— Все, — слышит она холодный голос, — подумают, что был пожар. Трогаем, до рассвета мы должны миновать перевал.

Пахнет дымом, и горелым мясом. Девочка, обернувшись, застыв, видит, как ползет вслед за всадниками умирающая женщина.

— Нет! — она пытается спрыгнуть, кусает чью-то руку, рыдая, а потом приходит тьма.

— Надо сказать, — подумала женщина. "Иначе нельзя, там они все, ждут меня. Отец, мать, братья и сестры. Там лес, там поют птицы, и над горами восходит солнце. Надо сказать".

— Шма Исраэль, — разомкнулись ее губы, — и священник, отпрянув, пробормотал: "Pater noster, qui es in caelis: sanctificetur Nomen Tuum…"

— Адонай Элохейну, — упрямо шепнула Селинская и Пьетро, увидев резкие складки по углам ее рта, — замолчал.

— Адонай Эхад, — выдохнула женщина и затихла, выпрямившись, наконец, подняв веки. Мертвые, серые глаза смотрели на влажный потолок камеры. Пьетро, взглянув на зажатый в руке медальон, перекрестился.

Он вышел из лодки и прислонился к холодному граниту набережной. "Тут я ее хоронить не буду, еще чего не хватало, — вспомнил Пьетро злой голос коменданта крепости, — отвезем на свалку и там зароем. Всего хорошего, святой отец".

Аббат вздохнул. Поднявшись по ступеням, он разжал ладонь. Медальон поблескивал в лунном свете. "Выбросить в реку и все, — сжал он зубы. "Одно движение, — и никто ничего не узнает".

Пьетро занес руку над перилами, и почувствовал сильный порыв западного ветра. Сутана заполоскалась. Он, поскользнувшись, выпустив медальон, упал.

— Позвольте, святой отец, — услышал он голос сзади. Высокий, мощный рыжеволосый мужчина, помог ему подняться. Улыбнувшись, он добавил по-французски: "Ужасная погода. Вы что-то обронили".

Мужчина — в потрепанном, старом сюртуке, — наклонился, и, подняв медальон, застыл.

— Не может быть, — подумал Федор. "Да где это он? Ну, хоть жив, жив, слава Богу. Господи, а повзрослел-то как — лет на десять. Нет, не повзрослел, а постарел. Степа, Степушка, ну что ты, — он увидел усталые, серые глаза брата. "Плакал, — понял Федор. "Мальчик мой, я тебя найду — обещаю".