Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая - Шульман Нелли - Страница 63

— А что…, - Хушэнь кивнул в сторону молодого евнуха. Юноша держал сверток, закутанный в белый шелк. "Только сегодня нашли, ваше величество. Он забился в угол, и не выходил оттуда все эти дни".

— Тут же и похороните, рядом, — император внимательно посмотрел на евнуха: "Что-то я тебя не помню".

— Я из Южного Дворца, ваше величество, — евнух опустился на колени и припал лицом к свежей, зеленой траве. "Меня прислали помочь с переездом благородной госпожи, и вот…, - он не закончил. Хунли рассеянно сказал: "Ну, хорошо. Раз так — оставайся здесь, нет смысла ездить туда-сюда. Пойдем, Хушэнь, нам надо обсудить — где еще во дворце могут прятаться эти, из "Красного солнца".

Евнух так и застыл в поклоне. Когда император скрылся из виду, он, вздохнув, взял заступ и посмотрел на блестящую гладь озера.

Опустив сверток в яму, юноша, засыпал ее. Он постоял несколько мгновений, шевеля губами. "Прощай, сестра, — сказал он, наконец. Взглянув на едва видные, вдалеке, крыши Запретного Города, евнух добавил: "Мы будем бороться дальше".

Отряхнув руки, юноша стал медленно спускаться по ухоженным дорожкам к резным воротам кладбища.

— Ножницы, пожалуйста, отец Альфонсо, — мягко попросил отец Амио. Он поднял прядь темных, вьющихся волос: "Только начали отрастать. Ничего, все к лучшему, к лучшему".

Джованни почувствовал, как падают волосы на его прикрытые коричневой рясой плечи. Он стоял на коленях, опустив голову, скрывая слезы, перебирая простые, деревянные четки.

— Обещаешь ли ты хранить вечный обет безбрачия? — спросил отец Амио, держа перед ним распятие.

— Обещаю, — ответил Джованни.

— Обещаешь ли ты хранить вечный обет бедности? — услышал он ласковый голос иезуита.

— Обещаю, — мужчина вытер лицо рукавом рясы.

— Обещаешь ли ты хранить вечный обет послушания? — отец Амио поднес распятие к его губам.

— Обещаю, — сказал Джованни… Опустив остриженную голову в большие ладони, он замолчал, вздрагивая всем телом. Отец Амио перекрестил его. Возложив руки на голову, иезуит проговорил: "O Bone Jesu, libera nos a peccatis nostris".

— Прости мне мои грехи, — повторил Джованни. Прижимая к губам распятие, он прошептал: "Аминь".

Эпилог

Раммельсберг, Нижняя Саксония, лето 1776 года

Деревянная клеть медленно шла наверх. Федор вскинул руки, разминая уставшие плечи. Он тихо сказал старшему мастеру шахты, Клаусу Рабе, что стоял рядом с ним, рассматривая чертеж новой штольни: "Вы как хотите, герр Рабе, а надо тот участок, — он махнул рукой в черную пропасть, — оштрафовать. Крепления никуда не годятся, вы сами видели".

Рабе поднял некрасивое, смуглое, с длинным носом и большими ушами лицо. Задрав темноволосую голову, — он был много ниже Федора, мужина хмыкнул: "Сами же знаете, герр Теодор, за установку креплений им платят меньше, чем за фунт руды. Вот они и торопятся".

— Торопятся, — Федор выругался. "Потом будем трупы вытаскивать. У них там десяток шахтеров на участке. Вы же едете, завтра в Гослар, в рудничную контору. Поговорите с ними, чтобы платили больше денег за крепления".

— Попробую, — вздохнул Рабе, и упер палец в чертеж: "Надо уже начинать дальше пробиваться, герр Теодор. Мы же с вами оба чуем — там хороший пласт лежит".

Веревки заскрипели. Федор, ловко шагнув из клети, похлопал по плечу ближайшего рудокопа: "Gluckauf!"

— Удачи, — повторил Рабе. Они, стоя на краю шахты, проводили взглядами вечернюю смену.

Все вокруг было покрыто серой, привычной пылью. Федор, вытерев лицо рукавом холщовой, пропотевшей куртки, забрал у Рабе чертежи: "Сейчас посижу, рассчитаю — сколько нам пороха понадобится, и на лесопилку надо зайти. В новой штольне, герр Рабе, сразу хорошие крепления поставим".

Они вышли из ворот, и направились вниз, по вьющейся среди елей и сосен дороге. У подножия горы поблескивал рудничный пруд. Рабе приостановился: "Скоро костры будут жечь, герр Теодор, Иванов день. У вас в России тоже его отмечают?"

— А как же, — Федор улыбнулся. "Вы мне скажите, герр Рабе, вы ведь на немца и не похожи, на итальянца, скорее".

Клаус рассмеялся. "Уж не знаю. Мы тут полтора века, в этих горах. Отец говорил — вроде из Англии наш предок приехал, тоже инженером был, как и вы. А у вас сегодня, что на обед?"

— Позавчерашний суп, — буркнул Федор, — сами знаете, у вдовы Беккер только пиво всегда свежее, а еда, — он ухмыльнулся, — не очень.

Они прошли мимо пруда, — босоногие мальчишки носились по воде, мимо башни с черепичной крышей, что возвышалась у лесопилки. Федор, подал руку Рабе: "Удачи вам там, в конторе, поругайтесь с ними как следует. Я сюда заверну, поговорю насчет леса".

— Приходите к нам обедать, герр Теодор, — улыбнулся Рабе. "Фрау Маргарита с утра сосиски с картошкой обещала, и кислая капуста у нас есть. Заодно посидим, я вам с этим — Рабе указал на чертежи, — помогу".

— Спасибо вам, — Федор покраснел и мастер подумал: "Так жалко его. Молодой, мой ровесник, а уже вдовец. Пусть хоть домашний обед, поест. Разве в трактире так накормят, как моя Маргарита готовит?"

— Тут дела закончу, переоденусь, — Федор смешливо подергал полу куртки, — и приду, герр Рабе. Мастер набил трубку и затянулся: "Шнапс у меня есть, хороший. Чего вам одному сидеть, да и шумно в трактире, не поработаешь, как следует".

Федор вдохнул ароматный дым: "Как будто вам рудничной гари не хватает, герр Рабе, тут у шахтеров наверняка — все легкие в свинцовой пыли".

— Не поверите, герр Теодор, когда меня тем годом завалило, — Рабе расхохотался, — больше всего жалел, что трубку с табаком под землю не взял.

— Рудничный газ, — Федор поднял бровь. "Тут его немного, конечно, шахта не угольная, но все равно…, Идите уже, — ласково подтолкнул он Рабе в плечо, — вы же пару месяцев, как повенчались, не след надолго молодую жену оставлять".

Он посмотрел на выпачканную серой пылью куртку Рабе, и, пробормотав: "Крепления, черт бы их подрал, — зашел во двор лесопилки.

Рабе аккуратно поставил рабочие, растоптанные башмаки у порога. Мастер крикнул: "Я пришел!".

— Сразу мыться! — раздался из комнат нежный голос жены. "Сейчас принесу лохань, ты иди в сарай".

Он прошел мимо клумб с цветущими розами, заглянул в курятник — внутри было чисто, в соломе стояла плетеная корзинка с яйцами. Скинув на пороге сарая грязную одежду, мужчина с наслаждением потянулся.

— Почти полмили вниз, — подумал Рабе, открывая дверь, забирая у Маргариты лохань с водой, — и потом еще две мили направо. Как назло, самый дальний участок и такие плохие крепления. Ничего, вернусь из конторы, сам туда схожу и как следует, поругаюсь с Большим Фридрихом. Пусть все заново ставят. А руда там, как на грех, богатая, одна из лучших штолен.

Он поднес к губам руку Маргариты, что намыливала ему голову: "Твой дядя, если не переделает крепления — рискует головой. Не только своей, но и всей бригады".

Жена вздохнула, и, зачерпнув чистой, теплой воды, смыла грубое мыло: "Сам знаешь, моему дяде — хоть кол на голове теши. Он до сих пор ворчит, что незачем руду в клети поднимать, можно как в старые времена — по лестницам карабкаться. Теперь, мол, детей к делу не пристроить, денег не зарабатывают".

— Я сам так начинал, — Рабе все сидел с закрытыми глазами, — сорок фунтов руды в корзинку за плечами, и дуй наверх. А потом вагонетки толкал, ты помнишь.

Маргарита развернула холщовую простыню, и вытерла его: "Когда ты вагонетки толкал, я еще в пеленках была. Зато потом помню, — она наклонилась и поцеловала его в лоб, — когда ты из рудничного училища приехал, я тогда в сортировочной работала. Тринадцать лет мне было, и я в тебя сразу влюбилась.