Вчера еще в глаза глядел (сборник) - Цветаева Марина Ивановна - Страница 3

3

Первые книги Цветаевой появились в начале 10‑х годов. Ее искусство развивалось с невероятной интенсивностью и на родине, и в эмиграции. Очаровательная домашность первых стихов, их искренность держались на сильной изобразительной воле, сдерживающей патетику духовно-душевного максимализма и воинствующего романтизма. Поэтический мир Цветаевой всегда оставался монологическим, но сложнейшим образом оркестрованным вопросительными заклинаниями, плачем и пением. При устойчивой, обуздывающей традиционности, ее поэзия восприимчива к авангардным способам лирического выражения (Белый, Хлебников, Маяковский, Пастернак).

Духовно и эстетически близкий Цветаевой выдающийся историк литературы и критик Дмитрий Святополк-Мирский, человек странно-страшной судьбы, указал на важную особенность словесного дара поэта: «…с точки зрения чисто языковой Цветаева очень русская, почти что такая же русская, как Розанов или Ремизов, но эта особо прочная связь ее с русским языком объясняется не тем, что он русский, а тем, что он язык: дарование ее напряженно словесное, лингвистийное, и пиши она, скажем, по-немецки, ее стихи были бы такими же насыщенно-немецкими, как настоящие ее стихи насыщенно-русские».

О словесно-образной манере Цветаевой, ее стиховом симфонизме превосходно, с отчетливой краткостью писал Владислав Ходасевич в 1925 году в рецензии на поэму «Молодец». В частном (сказочное, народно-песенное и литературно-книжное) он провидчески «схватил» общее: «Некоторая «заумность» лежит в природе поэзии. Слово и звук в поэзии не рабы смысла, а равноправные граждане. Беда, если одно господствует над другим. Самодержавие «идеи» приводит к плохим стихам. Взбунтовавшиеся звуки, изгоняя смысл, производят анархию, хаос – глупость.

Мысль об освобождении материала, а может быть, и увлечение Пастернаком принесли Цветаевой большую пользу: помогли ей найти, понять и усвоить те чисто звуковые и словесные знания, которые играют такую огромную роль в народной песне. <…>… сказка Цветаевой столько же хочет поведать, сколько и просто спеть, вывести голосом, «проголосить». Необходимо добавить, что удается это Цветаевой изумительно. <…> Ее словарь и богат, и цветист, и обращается она с ним мастерски». Слова Ходасевича справедливы применительно ко всей поэзии Цветаевой, поэзии насквозь музыкальной в самом простом и в сложно-модерном смыслах. В этом отношении после Блока ей нет равных.

Яркий и неповторимый язык Цветаевой поражал и поражает. Хотя оригинального писателя без оригинального языка не бывает вообще, суть не в самой оригинальности стиля, а в ее природе. «Писать надо не талантом, а прямым чувством жизни», – заметил великий Андрей Платонов. Стиль – уже следствие. Слова Платонова вполне относимы к Цветаевой. Ее мировидение, мирочувст-вие и породили именно «цветаевское» мировопло-щение.

В 1916 году с дерзким задором она выкрикнула:

Вечной памяти не хочуНа родной земле.

Позднее, в ноябре 1920, было и такое упование:

Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробеНасторожусь – прельщусь – смущусь – рванусь.О милая! – Ни в гробовом сугробе,Ни в облачном с тобою не прощусь.И не на то мне пара крыл прекрасныхДана, чтоб на сердце держать пуды.Спеленутых, безглазых и безгласныхЯ не умножу жалкой слободы.Нет, выпростаю руки! – Стан упругийЕдиным взмахом из твоих пелен– Смерть – выбью! Верст на тысячу в округеРастоплены снега и лес спален.И если все ж – плеча, крыла, коленаСжав – на погост дала себя увесть, –То лишь затем, чтобы, смеясь над тленом,Стихом восстать – иль розаном расцвесть!

И ВОССТАЛА!

Владимир Смирнов

Ныне же вся родина причащается тайн своих

Марина Цветаева. Скульптура работы Η. Крандиевской. 1912 г. Раскрашенный гипс.

Осень в Тарусе

Ясное утро не жарко,Лугом бежишь налегке.Медленно тянется баркаВниз по Оке.Несколько слов поневолеВсе повторяешь подряд.Где-то бубенчики в полеСлабо звенят.В поле звенят? На лугу ли?Едут ли на молотьбу?Глазки на миг заглянулиВ чью-то судьбу.Синяя даль между сосен,Говор и гул на гумне…И улыбается осеньНашей весне.Жизнь распахнулась, но все же…Ах, золотые деньки!Как далеки они, Боже!Господи, как далеки!

Oка

3. «Всё у Боженьки – сердце! Для Бога…»

Всё у Боженьки – сердце! Для БогаНи любви, ни даров, ни хвалы…Ах, золотая дорога!По бокам молодые стволы!Что мне трепет архангельских крылий?Мой утраченный рай в уголке,Где вереницею плылиЗолотые плоты по Оке.Пусть крыжовник незрелый, несладкий, –Без конца шелухи под кустом!Крупные буквы в тетрадке,Поцелуи без счета потом.Ни в молитве, ни в песне, ни в гимнеЯ забвенья найти не могу!Раннее детство верни мнеИ березки на тихом лугу.

4. «Бежит тропинка с бугорка…»

Бежит тропинка с бугорка,Как бы под детскими ногами,Всё так же сонными лугамиЛениво движется Ока;Колокола звонят в тени,Спешат удары за ударом,И всё поют о добром, старом,О детском времени они.О, дни, где утро было райИ полдень рай и все закаты!Где были шпагами лопатыИ замком царственным сарай.Куда ушли, в какую даль вы?Что между нами пролегло?Всё так же сонно-тяжелоКачаются на клумбах мальвы…

Домики старой Москвы

Слава прабабушек томных,Домики старой Москвы,Из переулочков скромныхВсе исчезаете вы,Точно дворцы ледяныеПо мановенью жезла.Где потолки расписные,До потолков зеркала?Где клавесина аккорды,Темные шторы в цветах,Великолепные мордыНа вековых воротах,Кудри, склоненные к пяльцам,Взгляды портретов в упор…Странно постукивать пальцемО деревянный забор!Домики с знаком породы,С видом ее сторожей,Вас заменили уроды, –Грузные, в шесть этажей.Домовладельцы – их право!И погибаете вы,Томных прабабушек слава,Домики старой Москвы.