Три спящих мальчугана из Йоркшира - де Ла Мэр Уолтер - Страница 1

Уолтер де ла Мар

Walter De La Mare

( 1873 — 1956 гг).

Три спящих мальчугана из Йоркшира.

The Three Sleeping Boys of Yorkshire.

Перевод А. Ярина, С. Черфаса.

В длинной и низкой чисто выбеленной комнате, в верхнем этаже дома из красного кирпича, что на улице Плезент, в Черитоне, разместилась в стеклянных шкафах поразительная коллекция простых и витых раковин, морских водорослей и цветов, кораллов, окаменелых останков, пучеглазых рыбин, птичьих чучел и "русалок". Ещё были здесь ящики и якоря, пушки и куски янтаря, кварца и разных руд, заморские редкости и диковины, и всякий хлам.

И долгие, долгие годы, озаряемые светом, лившимся сквозь узкие окна с резными каменными плодами и соцветиями, со старинными свинцовыми желобами, долгие, долгие годы лежали здесь в непробудном сне в просторном стеклянном ящике Три Спящих Мальчика из Йоркшира. История эта ведется издавна, но ведь какую историю ни возьми, хоть грустную, хоть весёлую, уведёт она нас далеко-далеко назад. Году примерно в 1600 ( тысяча шестисотом) или около того, когда королеве Елизавете исполнилось шестьдесят семь лет, а Уильям Шекспир написал "Юлия Цезаря", в двадцати четырёх милях от Стратфорда-на-Эвоне умер богатый мельник по имени Джон Джеймс Нолликинс. Мельница у него была отменная - самая лучшая во всём Йоркшире, но никто из соседей, во всяком случае из тех, кто победнее, видеть его не мог. Это был угрюмый жестокосердый старик с жадно сжатыми кулаками. Он обманывал крестьян и никогда не имел жалости к тем, кто попадал в его клещи.

Старея, он становился ещё злей и скаредней, так что под конец стал морить голодом даже своих лошадей. Умер он богачом, но мало кто из соседей скорбел о его кончине. Со смертью же стали таять и его денежки. Три сына мигом заграбастали всё наследство и, как шакалы, стали раздирать на куски то, что осталось от трапезы льва. Богатства уплывали из их рук, как песок утекает сквозь сито. Они бражничали, играли в кости и карты, ставя на кон, сколько на ум взбредёт, веселились, кутили и пировали, но не могли бы отличить отрубей от доброго зерна.

Скоро они проиграли не только дело отца, но и все его сбережения. Крестьяне говорили, что в муке теперь попадались пыль и даже камни, а иногда и плевелы, и шёл от неё затхлый мышиный запах. Но сынам-то что за дело? Они устраивали крысиную охоту с терьерами, но не чтоб крыс прогнать и муку спасти, а забавы ради. Всё на мельнице ветшало, обращалось в прах и руины. Крылья были в заплатах и стучали на ветру, крыша прохудилась, а где раньше была лишь кристальная вода, ручей и запруда обросли водорослями. Если же кто-то из бедных крестьян пытался пожаловаться, в ответ они слышали лишь пьяную ругань и насмешки.

Так, года через три-четыре, когда околела с голоду последняя кобыла мельника, его сыновья разорились вконец, и было это неизбежно, даже если бы в одну промозглую ветреную ночь, когда они бражничали и горланили на мельнице, младший не опрокинул бы чадящую лампу на стол и не спалил бы всё до основания. Старший, похватав что можно, подался в море, в иноземные края, где помер от жёлтой лихорадки в Тобаго. Второго сына взял к себе дядюшка, золотых дел мастер из Лондона, только оказался этот сын таким ленивым и непонятливым, что больше ломал, чем чинил. Наконец, когда он проглотил китайскую персиковую косточку с затейливой резьбой, которую привёз в Италию сам Марко Поло, хозяин так разгневался, что тут же прогнал его раз и навсегда. Он поехал на Восток и стал рыбным торговцем на Ратклифской дороге, где была у него лавка вроде сарая, а перед ней - длинная скамья. Но и тут он оказался нерадивым, а вскоре стал делать, что ни попросят (да так, чтоб вовсе не просили) в саутворкском театре "Глобус", где видел своими глазами Шекспира, одетого привидением в "Гамлете", и где в сцене из "Гамлета" его чуть не убили.

А младший сын, которого тоже звали Джереми, женился на богатой вдове седельника. У неё был островерхий дом на Хай-стрит в цветущем городе Черитоне в восьми милях от Бишоп Хитчингсворта. Вернувшись домой после медового месяца, он первым делом пририсовал к портрету седельника большой красный нос. Вторым делом, он утопил в дождевой кадке хозяйскую кошку за то, что оголодавшая бедняжка своровала сыр. Третьим делом, он сжёг нарядный воскресный чепчик своей супруги вместе с её париком. И как только она с ним уживалась, остаётся для нас тайной, но уживалась как-то.

Было у этого Джереми три сына: Джоб, Джон и ещё один Джереми. Нельзя сказать, что семейство это процветало, а можно сказать, что спускалось оно по лестнице ступенька за ступенькой до самого низу. Но потом вдруг опять стало подниматься. У детей Джереми дела пошли лучше. Его младшая дочка вышла за состоятельного скупщика, и уже их единственный сын (а его снова назвали Джереми), хоть и убегал из дому от ненавистной водянистой кашки с почечным жиром, стал помощником главного трубочиста Черитона и, в конце концов, благодаря мастерству и сноровке, усердию и умению, унаследовал дело хозяина, выкупил островерхий дом своего деда и стал самым главным трубочистом трёх соседних графств. Сам он никогда не женился.

Несмотря на трудное детство, несмотря на доброту хозяина и успех у владельцев трёх графств, был он скрягой и жмотом. Дверь его украшала громадная щётка и искусно выполненная колотушка. Друзей, как можно понять из сказанного, у него почти не было, но слыл он лучшим и самым богатым трубочистом в этих краях. Впрочем, большей частью своих доходов, а позднее и большей частью своей славы он был обязан трём сироткам-ученикам: Тому, Дику и Гарри.

В те дни камины строили размером с небольшую комнату, и уж во всяком случае, не меньше просторного шкафа. Возле них были тёплые уютные уголки, а сами камины уходили колодцами до крыши, иногда сужаясь или расширяясь кверху. Чистили их вручную: ученики Джереми перебирались со щетками вверх с одного закопченного кирпича на другой и выгребали сажу, пока сами не становились изнутри и снаружи чернее угольного арапа. Всюду на них была сажа, сажа и сажа: в глазах и во рту, в ушах и в носу! Иногда кирпичи оказывались раскалёнными, и на руках у них вздувались волдыри. Иногда в узких местах мальчишки чуть не задыхались, а, случалось, что и застревали, и могли иссохнуть, как мумии во тьме. Бывало, что в душной тесноте соскальзывала нога, и они летели вниз, как яблоки с ветки или градины из апрельской тучи.

А Джереми Нолликинс, рассовав все принесённые ему деньги по пузатым мешочкам из холста и кожи, потчевал ребят водянистой кашкой на ужин и водянистой кашкой на завтрак. На обед по вторникам и четвергам получали они по ломтю пудинга на почечном жире, в котором подобно янтарным бусинкам виднелись кусочки того же самого жира; по понедельникам, средам и пятницам кормил он их тем, что назвал супом; а по воскресеньям отведывали они немного мяса (самого дешёвого мяса от двоюродного брата, которое добрые хозяева покупают для кошек, но ведь нельзя же лазить по дымоходам, совсем не пробуя мяса). Зато по субботам им подавали с пылу с жару наведаться люди от мэра.

Вы не поверите, но, несмотря на столь скудное питание, несмотря на ожоги и ушибы, и сажу, которая попадала им в глаза и лёгкие и приставала к льняным волосам на головках, Том, Дик и Гарри не унывали. А когда субботним вечером их отмывали струей из-под насоса, на растертых щечках даже можно было разглядеть румянец. В общем, были они, как Том Дакер ( Дэйкер) из страшилки-дразнилки. Помните:

Малютка Том Дакер ревел от того,

Что стриг парикмахер кудряшки его.

Он стриг-приговаривал: "Что за пропажа?

Зато их не вымажет чёрная сажа".

Той ночью привиделся Дакеру страх:

Как будто покоятся в чёрных гробах

Несчётно народу, и Дик там, и Нед,

И бледны их лица, и бледен рассвет.

Том Дэйкер был ужасно мил, как маленький барашек.