Москва, 41 - Стаднюк Иван Фотиевич - Страница 26

10

Вскоре после того как в Москве, на Кировской, 37, опустел | кабинет Верховного Командующего и все участники и свидетели игры на картах с чувством облегчения разъехались по своим «присутственным местам», в ставке Гитлера и в некоторых военных резиденциях Берлина нарастало радостное напряжение. Довольно широкому кругу высокопоставленных военных и невоенных лиц стало известно: Геринг доложил фюреру, что, согласно его приказу, генерал-фельдмаршал Кессельринг готов поднять в воздух свою особую авиационную группу для нанесения неотразимого бомбового удара по советской столице. В ночь на 22 июля 1941 года, ровно через месяц после вторжения немецко-фашистских войск на советскую территорию, Москва по замыслу заправил фашистского рейха должна была превратиться в груду развалин и сплошное пепелище.

В конце этого дня Геббельс лично отдал распоряжение всем редакторам берлинских газет, выходящих утром, оставить на первых полосах места для важного, экстренного сообщения. Приготовились для поздней работы дикторы Берлинского радио.

В ставке Гитлера как бы сконцентрировалось чувство нетерпеливого и злорадного ожидания всей неметчины. Стыли в серебряных ведерках со льдом бутылки французского шампанского, официанты раскладывали на блюда-подносы бутерброды с икрой, ветчиной, семгой… Разливались в рюмки шнапс, коньяк, ром, виски, джин, ликеры, смешивались в шейкерах яркие разноцветные коктейли – еще пока сыто жила Германия за счет ограбленной Европы… Сочинялись спичи и тосты в честь Гитлера, Геринга и люфтваффе, готовились поздравительная телеграмма генерал-фельдмаршалу Кессельрингу и награды отличившимся в первом налете, печатались благодарственные письма их родственникам… А стальной фашистский молот уже взметнулся в поднебесье для удара по Москве: с аэродромов в районах Бреста, Барановичей, Бобруйска, Дубинской в назначенное время взлетели эскадрильи новейших бомбардировщиков с фугасными, зажигательными и осветительными бомбами на борту. Они устремились к цели четырьмя эшелонами, разделенными на группы. Ориентируясь по зажженным кострам, сигнальным прожекторным лучам, а на нашей территории – по указаниям ракетчиков-диверсантов и по дорожным магистралям, ведущим к Москве, эшелон за эшелоном следовал через 30 – 40 минут. У всех был один маршрут: Минск, Орша, Смоленск, Вязьма, Москва. Каждая группа имела задачу – при подходе к Москве изменить курс полета, проникнуть к городу с разных направлений и ударить по намеченным целям…

Первый эшелон, состоявший из пяти групп общей численностью семьдесят самолетов, засекли наши посты ВНОС на линии Ржев, Сычевка – в 210 километрах от столицы…

В 22.00 сержант Ф. И. Буланов, красноармейцы П. И. Щербаков и И. В. Смирнов донесли на главный пост ВНОС об обнаружении ими воздушного противника… А сто восемьдесят немецких бомбардировщиков, летевших поэшелонно сзади, еще предстояло обнаружить…

Когда в Москве послышался из репродукторов сдержанно-суровый голос диктора: «Внимание! Внимание! Граждане, воздушная тревога!..» – и вслед за этим в городе взвыли сирены, безоблачное небо над столицей, в котором только начали проклевываться звезды, вдруг стало для всех зловещим. Все, кажется, и ждали этого часа, были внутренне готовы к нему, а при сигналах воздушной тревоги будто ощутили шоковое состояние. От пронзительного воя, утопившего в себе все другие шумы города, сердце заходилось тоскливой болью, холодело, и этот холодок быстрой волной катился к ногам, от чего они делались непослушными, а бомбоубежища или противопожарные посты слишком далекими.

Все, у кого остались невывезенными из Москвы дети, в первые же мгновения тревоги со страхом подумали о них…

Весь город на какие-то минуты оцепенел. Замерли постовые милиционеры с фонарями в руках, позабыв, что надо регулировать движение. Замерли машины на перекрестках. Пешеходы на тротуарах тоже остановились или замедлили шаг, каждый решая вопрос: куда устремляться – домой или в ближайшее бомбоубежище, адреса которых указывались в расклеенных на тумбах, витринах, заборах объявлениях.

Но тут же шоковое состояние исчезло, и улицы стали выглядеть, как в кино при ускоренной съемке. На тротуарах уже все куда-то бежали, у переходов через улицы визжали тормоза автомобилей. Слышались резкие свистки милиционеров, в сирены воздушной тревоги вплетался вой красных пожарных машин, мчавшихся к закрепленным за пожарными командами объектам. У подъездов, у ворот появились люди в брезентовых рукавицах и с огромными железными щипцами, вышли дворники в белых фартуках и с красными повязками на рукавах; одни из них объясняли непонятливым, где находятся, бомбоубежища, другие воевали с ватагами мальчишек, пытавшихся по наружным пожарным лестницам забраться на крыши домов.

И все-таки большинству людей казалось, что эта тревога не настоящая. Многим думалось: до бомбежки не допустят – на то и Москва…

Александр Сергеевич Щербаков собирался на ночь глядя ехать в Можайск и ждал звонка заместителя председателя Моссовета Яснова. Это было еще до объявления воздушной тревоги.

И вот – звонок. Взяв трубку, услышал голос не Яснова, а генерала Громадина – командующего Московской зоной ПВО:

– Александр Сергеевич, идут! – В голосе Громадина чувствовалось сдерживаемое волнение.

– Кто идет? – не понял Щербаков.

– Немецкие бомбардировщики. Массированный налет. Я скомандовал войскам ПВО положение номер один.

– Почему же не объявляете воздушную тревогу? – Щербаков словно увидел сейчас Москву с птичьего полета, ощутил близящуюся грозную опасность родному городу; беспокойство тугой волной* захлестнуло ему грудь и сердце, будто придавило плитой.

– Александр Сергеевич, я поэтому и звоню: по положению воздушную тревогу должен объявлять товарищ Пронин, как начальник местной противовоздушной обороны. А он на каком-то заводе – сейчас ему звонят туда.

– Объявляйте без него.

– Слушаюсь!

Щербаков положил трубку и тут же позвонил Сталину. Начал докладывать, что войска ПВО приведены в боевое состояние, но Сталин спокойно перебил Александра Сергеевича: