Дикое Сердце (ЛП) - Адамс Браво Каридад - Страница 17

- Я помню отлично, мать, и есть кое-что, что сидит в моем сердце, как заноза. В последний раз я говорил с отцом с дерзостью и непокорностью…

- Ты меня защищал от него, сынок, - пыталась оправдать его София. – Тебе было не больше двенадцати лет. Нет ничего для меня более унизительного и мучительного, чем поведение Франсиско в ту ночь; но нет ничего более прекрасного в моей жизни, чем воспоминание о твоем поведении, Ренато. Если тебя ранит то, что ты сделал, если тебя так угнетают угрызения совести…

- Никогда, мама – прервал ее Ренато твердо и решительно. – Я сделал то, что должен был сделать и то, что хотел бы, чтобы мой сын сделал, хоть против меня самого в момент ярости и сумасшествия, не забывая об уважении, которое обязан проявлять к своей матери… И он так это и понял, его выражение лица, его поведение той ночью, все мне это доказало… Он чувствовал стыд за тот жестокий момент, он сбежал, прячась от моих глаз; сел, как сумасшедший на ту лошадь, и из-за отчаяния и тревоги произошла та ужасная трагедия, которая стоила ему жизни. И когда я его увидел, когда он говорил со мной в последний раз, его рука потянулась, чтобы погладить меня, а в его словах была похвала, когда он мне сказал: «Я знаю, что ты сможешь защитить и позаботиться о своей матери». Не помнишь?

- Да… да… - шептала София сдавленным голосом.

- Но также мне был дан приказ, который был как мольба, - настойчиво упорствовал Ренато. – Он велел мне помогать Хуану, чтобы я поддерживал его как брата… Он был сиротой, я знаю. Он сын одного друга, который умер в нищете. Мой отец, находясь на пороге смерти, передал мне просьбу другого умирающего, волю которого не смог исполнить.

- Забудь о словах твоего отца, Ренато. Он был почти без сознания, когда говорил их. У него была только навязчивая идея, из-за спора, который у нас был из-за проклятого мальчишки…

- Из-за Хуана был спор между вами? – удивился, оживляясь, Ренато.

- Естественно… Все мое старание было защитить тебя от падали, которую твой отец упорно пытался привести в наш дом, и так ты меня благодаришь за это, вставая на его сторону… - пожаловалась досадно София. – Я страдала куда больше, чем ты можешь себе представить. Как ты думаешь, я пережила четырнадцать лет одиночества, больная, одинокая, во враждебной стране, климате, который мне вреден? Ведь я жила только ради тебя, борясь за тебя, защищая то, что тебе принадлежит: твое состояние, твое будущее, твой дом, твое чистое имя…

- Я это прекрасно знаю, - признал Ренато, словно извиняясь.

- Ну, если ты это знаешь, тогда ты не должен терзать себя этим…

- Хорошо, мама, - прервал Ренато, желая закончить неприятную сцену. – Забудем все это… Завтра я поеду в Сен-Пьер. Сделаю так, чтобы Айме и сеньора Мольнар подготовились к скорому приезду. Я знаю, тебе очень понравится Айме, и вдвоем мы попытаемся вознаградить тебя за все трудности, что ты испытала… Вот увидишь…

12.

Мощный голос Хуана достиг, отдаваясь гулом, глубины грота, наполняя его именем, которое было медом на губах:

- Айме… Айме!

Но не было ответа на его зов. Он быстро сделал несколько шагов, погружая ноги в мягкий песок. Затем вышел из грота на песчаный берег. С гибкостью кошки он ловко прыгнул через острые камни и вскарабкался по нехоженой тропинке на крутых склонах.

Он добрался до чащи в глубине сада Мольнар. Рядом неспокойные воды ручейка прыгали меж камней, освежая воздух; с толстых стволов деревьев свисал плетеный шелковый цветной гамак: трон опасной женщины, которую он любил, сейчас был пуст. Рядом с гамаком на земле валялся цветок, оборванный теми нервными и страстными пальцами, веер, крошечный флакон с духами, и последний номер самого пикантного парижского журнала… Хуан Дьявол отодвинул ногой эти безделушки, и, осторожным тигриным шагом, словно из засады, приближался к старому дому, шепча:

- Айме… Айме…!

- Разве ты не рада снова быть здесь, доченька?

- Да, мама, я рада снова быть с тобой. – Моника Мольнар только что приехала из монастыря и была еще одета в накрахмаленный головной убор и белую власяницу послушниц Воплощенного Слова. Сердечко из серебра, приколотое к груди, отшлифованное и блестящее, дополняло религиозное убранство, которое так чудесно подчеркивало ее величественную осанку.

- Было так печально возвращаться в этот дом без тебя, - запричитала Каталина Мольнар с всхлипываниями в горле. – Я так по тебе скучала!

- Ты скоро привыкнешь, мама…

- Никогда, дочка, никогда. Если бы ты только изменила свое решение, моя Моника… Везде можно служить Богу…

- Я знаю об этом, мама; но знаю также, что скоро, если тебе будет меня не хватать, то Айме будет достаточно, чтобы заполнить этот дом… кроме того, она скоро выйдет замуж, и ты тогда будешь жить вместе с ней, что естественно. А я последую своим путем… Но где Айме?

- Она уехала с подругами с самого утра. Ни она, ни я не подозревали, что меня позовут, чтобы дать тебе разрешение оставить монастырь. Ты увидишь, как она будет довольна, когда вернется и найдет тебя здесь. Твоя сестра безрассудна, но она хорошая. И тоже любит тебя, дочка, поверь мне.

- Я тоже хочу верить в это, мама…

Неуверенными шагами Моника пересекала большие комнаты старинного дома с массивными побеленными стенами, старой и хорошо ухоженной мебелью, с широкими окнами, выходящими на дикий сад, единственное наследство, которое оставил им покойный сеньор Мольнар.

- Полагаю, ты можешь снять облачение, так?

- Конечно, хотя предпочитаю не снимать его.

- Хорошо… - согласилась Каталина, подчиняясь. – Не буду тебе снова досаждать… Это твоя старая комната. Хочешь снова ее занять? Думаю, что она лучшая, здесь больше всего света и воздуха… Подожди меня немного пока я отдам распоряжения, чтобы вещи привели в порядок. Я позову служанку…

Моника де Мольнар осталась одна, но не задержалась в комнате с широкими окнами и побеленными стенами. Она чувствовала глухо сжимавшую ее душу тоску, а также волнение, которое ее беспокоило и влекло… Резко начала ходить безо всякого направления. Она продолжала проходить через ряд длинных широких комнат… Она двигалась как автомат, подталкиваемая какой-то посторонней силой, в то время, как сердце ее дрожало, взволнованное старым отцовском жилищем. В конце концов, она дошла до последней комнаты без мебели, в которой было одно окно с большими притворенными ставнями; но за ставнями вздрогнула на мгновение тень… Затем дерзкая рука резко их толкнула, открыв их настежь, и мужской голос воскликнул:

- Айме… наконец…!

Моника отступила назад, потрясенная, потому что за решетками того окна показалось мужское лицо. На мгновение, как два клинка, столкнулись в воздухе два взгляда; затем зрачки Моники расширились, чтобы сделаться более жесткими, более неподвижными и более высокомерными… Впервые в жизни Моника Мольнар видела Хуана Дьявола…

Хуан не отступил и не пытался скрыть своего удивления. На нем были неопрятные брюки, закатанные до колен, и полосатая грубая матроска. Он мог быть самым последним моряком на каботажном судне; но его выражение лица было слишком гордым, его осанка слишком надменна, его ступни ступали излишне твердо по земле, он был слишком уверен в себе… и улыбался… улыбался легкой, хитрой и насмешливой улыбкой, в то же время спокойно изучая прекрасное лицо женщины, которое обрамлял накрахмаленный головной убор, и воскликнул, извиняясь:

- Черт побери! Но не надо так пугаться… Перед вами не сатана…

- Я не боюсь, - ответила Моника, наполовину успокоившись.

- Я уже вижу… Вы даже не перекрестились, услышав имя вашего врага, что странно для таких как вы.

- Могу ли я узнать, что вы хотите, сеньор? – спросила Моника заметно недовольным голосом.

- От вас ничего, - сообщил Хуан с насмешливой дерзостью, но без малейшего признака резкости в голосе.

- Тогда от кого? – осведомилась Моника надменно.