Моника (ЛП) - Адамс Браво Каридад - Страница 10

- Не было никаких бумаг, никаких подписей… была разница во всей жизни: моей, откровенной, достойной, незапятнанной; эта женщина дала в наш дом Д`Отремон ублюдка… говорю ублюдка, проклятого сына, плод измены и позора этой подлой и низкой распутницы, как подлое и низкое должно быть сердце этого мужчины, который тебя ранил…!

- Он меня не ранил, мама.

- Как это он не ранил тебя? В таком случае, почему ты так взбудоражен? Почему так важно, чтобы Моника…? Ренато, сынок, скажи мне правду, всю правду!

- Правда – то, что ты слышала, и она не может быть другой. Что ты думаешь, мама, во что ты веришь? Ты полагаешь, что если бы были подозрения, то она стояла бы за этой дверью живой? Ни он, ни она не сбегут от жизни, мама. Поэтому эта свадьба – моя гарантия… Поэтому я хочу поженить их собственноручно, немедленно, как можно скорее… Увидеть на лице моей жены улыбку счастья, когда ее сестра пойдет к алтарю… Я уже все знаю, мама, и знаю также куда пойду. Я предупрежу всех, кто следит за границами, чтобы охраняли все пути в долине, чтобы установили порядок пропуска и задержания тех, кто выходит и входит за них. Хуан Дьявол не сбежит отсюда, не соединившись навсегда с Моникой де Мольнар, пока их не свяжет пожизненно судья и священнослужитель, пока он не выполнит обязательств, пока я не удостоверюсь, что она и только она могла продавать себя, быть портовой шлюхой, ожидающей моряков…

- Ренато… сынок…!

София Д`Отремон сделала несколько шагов к Ренато, словно хотела удержать его, но его не сдержал ни ее голос, ни жесты, он удалялся быстро и решительно. София дрожала, смотрела на дверь той спальни, в которой Ренато запер Айме… Долгое время она, казалось, боролась сама с собой и перед тем, как уйти, угрожающе проговорила, словно ее сотрясало непреодолимое чувство жестокости:

- Берегись! Берегись, если ты запятнаешь имя моего сына!

Айме упала на маленький атласный диван, расположенный рядом с кроватью. Напрасно она трясла запертую дверь, напрасно пыталась услышать через щель… Она лишь видела удаляющиеся шаги, разговор матери и сына, и теперь ее охватывало воспоминание обо всем этом, как будто к ее груди был приставлен кинжал. Она вновь ощутила, как ее тащит Ренато, словно в водовороте, словно в сцене кошмарного сна перед ее глазами проскакивали знакомые лица: Моники, Ренато, Хуана… Хуана, больше всего… Того Хуана, любимого и ненавистного, пугающего и желанного, и от этого воспоминания в ней закипела кровь…

- Этого не может быть… Не может быть…! Все сошли с ума… Все! Он сказал да… Она тоже сказала да…!

- Сеньора Айме…

- Ана! – удивилась Айме. – Как ты прошла сюда? Откуда?

- Я не входила сюда, сеньора, я была здесь… ждала вашего распоряжения… Когда я услышала, что с вами пришел сеньор Ренато, я спряталась. Так как вы мне сказали ни с кем не говорить, кроме тех, с кем приказываете говорить… Вы не припоминаете, сеньора?

- Мне нечего тебе сказать! Уходи!

- И куда же сеньора? Сеньор запер дверь на ключ.

- Ты не скажешь, почему меня заперли здесь как дикого зверя?

- Сеньор не доверчив, сеньора Айме, очень недоверчив. Видели бы вы, как он смотрит. Если бы я была вами, то была бы очень осторожна, потому что сеньор Ренато, должна вам сказать…

- Более, чем сказать, Ана. Письмо, с которым я тебя отправила, это проклятое письмо, которое у тебя отняли, это письмо, конечно же, украл у тебя Баутиста, оно было в его руках. Чтобы купить себе прощение, ему нужно было его отдать… И должно же было так случиться, что ты потеряла мое письмо… Ты, дура проклятая! Тупая негритянка!

- А вы почему это сделали? Если я тупая негритянка, зачем же вы дали его мне?

- Потому что стала такой же дурой, как ты… и потому что была в отчаянии, в ловушке и меня как назло все преследовали. Ана, Ана, ты снова должна мне помочь!

- Я… Ай, нет, моя хозяйка! Если Баутиста отдал ему письмо, чтобы он простил его, если хозяин Ренато узнает… Ай, моя госпожа! Я не хочу снова впутываться в историю. У Баутисты руки длинные, и если он снова будет приказывать…

- Я тебе дам пощечину, если ты не поможешь! – заверила Айме, в нетерпении от возражений служанки. И сменив тон, предложила: - Я дам тебе столько, сколько хочешь, но прямо сейчас нужно выйти отсюда…

- Как…?

- Через окно туалетной комнаты. Мы попадем в маленький дворик, где никого никогда не бывает, и там я буду ждать тебя, чтобы ты поискала Хуана, который не мог далеко уйти…

- А если я встречу сеньора Ренато?

- Не имеет значения, если увидишь его… Он не знает, что ты была здесь… Меня же никто не сможет увидеть. Найди Хуана и скажи ему, чтобы подошел именно к маленькому окну, из которого ты вылезешь. Скажи, что я жду, чтобы немедленно пришел, и не доводил меня до отчаяния, не сводил меня с ума, потому что очень дорого заплатит. Даже своей жизнью! найди Хуана и скажи ему это… Скажи!

Презрительно склонившись, Хуан пробегал взглядом из угла в угол, от крыши до пола комнату с навесом, где был беспорядок, где они с Моникой столкнулись в этот момент. Это была пристройка конюшни, где стояли кучи мешков с кормом, стога сена, старые упряжи, ящики с пустыми бочками, один из которых служил столом, где стояли бутылка водки и какие-то стаканы из грубого стекла, Хуан воспользовался одним из них, сделал глоток жгучего спиртного…

- Не пейте больше, Хуан. Умоляю вас!

- Вы следуете своему навязчивому желанию напрасно умолять. Вы еще не поняли, что не принимаются во внимание ни просьбы, ни мольбы? Что все это бесполезно…?

Он замолчал, неторопливо вглядываясь, словно видел ее впервые, возможно удивленный ее худобой, усиленным дыханием, фиолетовыми кругами под глазами, которые делали еще более выразительным и драматичным затаенный взгляд ее ясных глаз, и может быть удивился ее красоте, подобной цветку, бледному и пылающему, словно горящая свеча; ее белым, изящным, как лилии, скрещенным на груди рукам, будто она умоляла или умирала…

- Хуан… Вы уедете, правда? – спросила Моника с болью в голосе. – Вы пришли сюда взять лошадь, чтобы уехать, не так ли?

- И почему это я уеду? – возразил Хуан спокойно, почти нахально. В его словах прозвучала ирония, когда он продолжил: - Разве вы не слышали Ренато? Вы не слышали, как он сказал, что никто не выйдет живым, если попытается сбежать из Кампо Реаль прежде, чем не смоется оскорбление женитьбой? Ренато хочет исправить мою ошибку, хочет отмыть честь Мольнар, запятнанное мной, вернуть честь, которую я должен восстановить… Забавно, не так ли? Молодой Д`Отремон требует, чтобы меня сделали кабальеро, дав вам мою фамилию… Мою фамилию…! Как же забавно это, Святая Моника! Полагаю, что вы дадите мне свою, должны дать ее мне… В таком случае вы назовете меня Хуан де Мольнар… Хуан де Мольнар! И я унаследую от вас пожелтевшие бумаги и небольшой развалившийся дом… - он засмеялся с горькой усмешкой и продолжил: - Ренато это приказывает и следует слушаться его. Он словно Господь Бог, взирающий сверху, появившийся к середине жизни у раздетого, голодного мальчика без имени, без фамилии и который говорит: «Не лги… не укради… не убей». Хотя если не убить, то можно самому умереть… Ну ладно, доставим удовольствие Ренато… Почему вы теперь так пугаетесь, когда до этого говорили да?

- Хуан, неужели вы не понимаете? – возражала Моника, задыхаясь от боли.

- Конечно же понимаю! Единственно важное то, что Ренато Д`Отремон не страдает, потому что не знает ничего, не подозревает ничего, что может оскорбить его или унизить. Он выше всех… Разве я не говорил об этом? – и взорвавшись от внезапно подступившего гнева, он опроверг: - Но он не выше всех! Он ниже любой грязи, человек, как и все остальные… Хуже… Гораздо хуже, гораздо смешнее, потому что стоял у алтаря со шлюхой… О, ну конечно же, так нельзя говорить. История уже иная, теперь она совершенно другая. Она была у алтаря чистой и непорочной, а вы, Святая Моника, бегали на пляж, встречая Люцифер… Вы ждали меня обнаженной и горящей на прохладном песке, чтобы кинуться мне на шею, чтобы задушить меня поцелуями, напоить меня своим дыханием и лаской… Вы пережидали шторм в моих объятиях, прыгали по темным скалам, чтобы попрощаться со мной, когда я уносил в своих руках запах ваших волос с жаждой вернуться и схватить за горло, как колючку… Вы были любовницей Хуана Дьявола, Святая Моника… - он снова жестоко засмеялся и грубо завершил: - А теперь не нужно брать слов назад… Я спросил, а вы сказали да… Да!