Птица войны - Кондратов Эдуард Михайлович - Страница 29

Нервы юноши сдали. Схватив пивную кружку, он с наслаждением выплеснул ее содержимое в искаженное злобой лицо переводчика.

— Апп… — Типпот захлебнулся, вытянул вперед обе руки и хотел было кинуться на Генри, но розовощекий бородач Этби удержал его.

— Зачем же своими руками? — холодно проскрипел сутулый джентльмен и поднялся с места. Ноздри его приплюснутого носа раздувались.

— Джентльмены! — громко выкрикнул он, обводя напряженными птичьими глазками зал и указывая на Генри пальцем. — Этот юный прохвост — лазутчик дикарей, врагов короны! Чтобы услужить им, он предал родного отца! Бейте предателя, джентльмены!

Хотя он кричал, чуть не надрывая голос, в таверне мало кто услышал его — слишком уж шумно вела себя многолюдная компания вернувшихся из плавания китобоев. Однако, уловив призыв кого-то бить, из-за соседних столиков охотно поднимались несколько человек.

Генри затравленно озирался. Положение было безвыходным.

Кто-то с силой ударил его по шее. Не устояв, он лицом упал на усеянный объедками стол. Попытку встать пресек второй увесистый удар — нанес его толстый Этби.

Раздался пронзительный, прямо-таки заячий крик Типпота, и что-то мягко шлепнулось под стол. Поднимая голову, Генри увидел, что и Этби вдруг рухнул на спину. Брызнули глиняными осколками пивные кружки, попадали стулья.

— А ну, кто еще хочет тронуть малыша? — услышал Генри знакомый голос.

Джонни Рэнд!

Медноволосый атлет, втянув голову в плечи и сжав пудовые кулаки, стоял в двух шагах от него. Синие глаза Джонни щурились, губы сжались в нитку.

Побледнев, сутулый джентльмен пятился от Рэнд а.

— Он… предатель! — тыча в Генри дрожащей рукой, кричал он. — С маорийцами…

— Защитник нашелся! — недовольно бросил кто-то из толпы, окружившей столик. — Сосунка утопить мало!..

Джонни повернул голову на голос.

— Вранье! — отрезал он. — Я знаю малыша, против своих он не пойдет! Ишь возвели на тебя, малыш!..

Джонни крепко обхватил Генри за плечи и, раздвинув плечом толпу, двинулся вместе с юношей в свой угол. Их провожали молчанием: видно, бицепсы Рэнда произвели должное впечатление.

Они снова уселись друг против друга.

— Сейчас тебе лучше уйти, — поднося кружку к губам, сказал Рэнд. — Не верю я, чтобы эти типы угомонились.

— Спасибо, — тихо проговорил Генри. — Я ухожу…

— Погоди! — Джонни пристально посмотрел на юношу и задумался. — Ведь все это вранье, да? Ты ведь не мог… с дикими?..

Кровь бросилась в лицо Генри Гривсу.

— Конечно… Чтобы я… — выдавил он, стараясь не смотреть на Рэнда.

— Ну, то-то… — с облегчением кивнул Джонни. — Ладно, давай лапу. Фу, черт, как зовут-то тебя? До сих пор не знаю.

— Генри Гривс, — не поднимая глаз, произнес юноша. Сдавив твердую ладонь, он повернулся и пошел к двери, которая вела в жилые комнаты «Веселого китобоя».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

в которой Генри подводит итог месяцу, прожитому среди маори

Собачья грызня за стеной хижины становилась все яростней, и Генри понял, что спать больше не придется. Желтая полоска, падающая из прорези окна, уже спустилась со стены на глинобитный пол. Это означало, что утро наступило давно и что Генри Гривс опять нарушил свой зарок: вставать, как вся деревня, с первыми лучами солнца.

Сбросив одеяло, Генри вскочил с циновки и поднял валявшийся у бревенчатой стены камень — обломок старого топора. Быстро пересек хижину, перешагнул высокий порог и боком выбрался наружу. Свернув за угол, он с удовольствием запустил камнем в противную остроухую собачонку, которая рвала кость у огрызавшегося пса. Собаки кинулись в стороны, а Генри потянулся и зевнул.

— Хаэре маи, Хенаре!

Генри тряхнул головой и обернулся.

— Хаэре маи, Катау, — с улыбкой отозвался он.

Но молоденькая женщина в пестрой юбочке, на секунду оторвавшаяся от плетения циновки, чтобы поздороваться с маори-пакеха, не смотрела в его сторону. Ее темные, припухшие в суставах пальцы ловко перебирали полоски льна, которые спускались с веревки, натянутой меж двумя жердями. На коленях у женщины сидел голый малыш, трехлетний сын Катау и Те Репо — воина, погибшего полтора месяца назад в битве с ваикато. Хижина Те Репо — ближайшая к той, где живет желтоволосый друг Тауранги, и по ночам Генри иногда слышит приглушенный плач и причитания молодой вдовы.

Пятая неделя пошла с того дня, как Гривс-младший поселился среди нгати. Пятая неделя — уже месяц, а Генри до сих пор не покидает ощущение неправдоподобности всего, что он видит, слышит и, больше того, — что делает сам. Мир маори, казавшийся со стороны таинственным и романтичным, вблизи оказался грубее, скучнее и проще. Но странное дело, эта обыденная проза и была недоступна пониманию.

Например, он никак не мог разобраться в том, были ли маорийцы свободными и равноправными хозяевами своих земель и богатств?

С одной стороны, выходило, что были. Генри своими глазами видел, как все взрослое население, включая и семьи вождей, расчищало под будущие угодья участок, поросший кустарником и старыми соснами. Сотни людей — и Генри был в их числе — валили деревья, рубили и жгли сучья, словом, трудились сообща, в поте лица отвоевывая у леса землю для всего племени. А потом поле было поделено между всеми одиннадцатью фанау — многолюдными группами родственников, которые жили по соседству друг с другом. Осенью члены фанау сообща уберут урожай и справедливо поделят его.

Генри слышал от Тауранги, что после сезона войн все племя будет плести новую общинную сеть. С нею нгати выйдут на морской промысел, ибо рыбы в реке в последние годы стало меньше.

И земля, и большая сеть, и три военные лодки — каждая на шестьдесят гребцов — принадлежали всему племени. И даже всесильный Те Нгаро не смел распоряжаться ими, не спросив согласия у народа.

Поражало и другое: насколько охотно и бескорыстно нгати помогали на тяжелых работах своим родственникам, друзьям и соседям. Это считалось у них делом обычным, ибо каждый маориец знал, что в любую минуту такая же поддержка будет оказана и ему.

Да, как будто очень многое в их жизни было идеальным: свободные люди работали на общей земле, помогали друг другу и на равных пользовались плодами своего труда.

И все же Генри не смог бы, даже с оговорками, назвать маорийскую деревню миром справедливости. И здесь люди жили не одинаково: были и богачи и бедняки, были всесильные и были бесправные. Резные амбары вождей ломились от запасов кумары, рыбы и сушеного папоротника. У них никогда не переводилось свиное и собачье мясо. Только вожди имели право есть консервированную в жиру птицу. Вожди получали от всех семей и всех фанау щедрые подарки — первые плоды урожая, лучшую рыбу из улова, самую вкусную часть свиной тушки.

У вождей — благородных арики — было по нескольку жен, которые исправно работали на участках мужа. Генри подметил, что дружеская взаимопомощь при обработке земли касалась главным образом тех нгати, чьи участки соседствовали с наделами вождей. Взаимопомощь? Генри что-то не видел, чтобы кто-либо из арики помог простому воину посадить хотя бы клубень кумары. Зато на полях вождей всегда бронзовели спины бескорыстных помощников.

Но особенно несправедливой и бесчеловечной казалась Генри Гривсу система многочисленных запретов — табу, или, в произношении маорийцев, тапу.

Генри и раньше слышал о древнем обычае табу, принятом в Океании, но он не представлял, как жестоко калечит людям жизнь этот обычай.