Анубис - Хольбайн Вольфганг - Страница 8

Мисс Пройслер пристально и немного настороженно посмотрела на него, но в ее глазах затеплилась робкая надежда. И Могенс понял, что начало было не слишком умным. Естественно, она поняла его неправильно, потому что так хотела понять. А он, напротив, вовсе не намеревался обнадеживать ее тем, что останется здесь, и, тем более, пойти навстречу ее ожиданиям. Чтобы выиграть время, он схватил одно из коричных печений мисс Пройслер и впился в него зубами. В следующую же секунду он выплюнул кусок, а остаток печенья швырнул в дальний угол, всеми силами борясь с дурнотой, которая подступила к горлу. Неимоверно отвратительный вкус заполнил всю ротовую полость. Могенса скрутило и едва не вырвало. Он мучительно сглотнул ком горькой желчи, поднявшейся из желудка, отчего тошнота стала еще ужаснее, но он мужественно боролся с ней, пускай из одного только абсурдного соображения, что после всего происшедшего не хватало только добить мисс Пройслер, испачкав рвотой ее ковер.

У мисс Пройслер округлились глаза, а в лице снова не было ни кровинки.

— Что… что такое? — воскликнула она, но, оборвав себя на полуслове, взяла с тарелки одну из глазированных звездочек. Кончиками пальцев она разломила ее пополам и сразу за этим сама издала тошнотный звук.

Могенс совершил оплошность, подняв взгляд — его дурнота еще усилилась, если это было возможно, когда он увидел, что там внутри.

Печенье превратилось в клейко-слизистую вязкую массу, из которой непрерывно что-то пузырилось и вытекало, как если бы это был грязевой вулкан, на поверхности которого непрестанно взрываются газовые пузыри, поднимающиеся из земных недр. Или как какая-то живность, стремящаяся выползти наружу. Если ему когда-нибудь и приходилось видеть испорченный продукт, то это было то самое печенье. Одна только мысль, что он кусал такое печенье, многократно усилила его муки.

— Но… но этого не может быть! — ахнула мисс Пройслер. — Это невозможно! Я испекла печенье сегодня утром! Из свежей муки и пряностей, которые только что купила.

— Что-то из них, должно быть, было несвежее, — еле выдавил из себя Могенс.

Он старательно отводил взгляд от чашки, чтобы случайно не наткнуться на возможные сюрпризы. Ему и так уже было достаточно плохо.

— Я… я ничего не понимаю, — лепетала мисс Пройслер. — Это… это просто… — она беспомощно покачала головой, с видимым омерзением бросила обе половинки в огонь и поднялась. — Сегодня у меня и впрямь не самый удачный день, — сделала она слабую попытку разрядить ситуацию шутливым тоном. — Пойду выкину все это. А потом схожу в магазин и как следует поговорю с продавщицей.

Она взяла тарелку с испорченным печеньем, собралась было уйти, но остановилась и повернулась к Могенсу:

— Последний час не назовешь приятным. Но, надеюсь, это не повлияет на ваше решение.

— Нет, конечно, — заверил ее Могенс, переводя взгляд с тарелки на руки мисс Пройслер. Конверт, который оставил Грейвс, снова попал ему на глаза. — Я еще не решил, мисс Пройслер. Но уверяю вас, поспешных решении я принимать не стану.

Четверо суток спустя он вышел из поезда на вокзале Сан-Франциско и набрал номер телефона, который дал ему Грейвс.

Тихий океан расстилался, как большое зеркало из кованой меди, последние лучи заходящего солнца мерцали на нем патиной мелкой ряби. Долго смотреть на него было невозможно, потому что режущие глаз отблески оставляли на сетчатке болезненный след, даже когда прикрываешь веки или отводишь взгляд. Но эти остаточные образы только усиливали впечатление смутного движения глубоко под поверхностью могучего океана.

Океан постепенно исчезал из виду. К великому сожалению, они не поехали по знаменитому мосту, а повернули с побережья в глубь континента. Могенс предполагал, что океана совсем не будет видно еще до того, как зайдет солнце — то есть, самое позднее, через полчаса. Уже сейчас он съежился до тонкого медного серпа по левую руку, который все таял и таял с каждой милей, преодолеваемой «фордом» в направлении востока. И все-таки Могенс испытывал странное облегчение, столь же необъяснимое, сколь и сильное. Возможно, потому, что под толщей воды внешне неподвижно простиравшегося океана что-то подстерегало, что-то, чего он не мог видеть, но тем отчетливее чувствовал.

Эта мысль еще какое-то время занимала его, а потом, пожав плечами, он отбросил ее. Такого рода размышления были не только бессмысленны, но и недостойны ученого вроде него. Естественно, что под поверхностью океана что-то есть. Точнее сказать, океан просто кишит жизнью, эта безмолвная, по большей части лишенная света вселенная отвоевала себе несравнимо величайшие пределы, чем суша. И все-таки из великого множества чужеродных, причудливых, а возможно, и смертоносных созданий, притаившихся в неизведанных глубинах, не было ни одного, которого ему следовало бояться; по крайней мере, сейчас, когда он сидел в автомобиле, удалявшемся от океана со скоростью тридцати, а то и сорока миль в час. Это его собственные нервы играют с ним злую шутку, которая становится тем злее, чем дальше отступает день. И он знал этому причины.

Первая — и, безусловно, самая веская — это доктор Джонатан Грейвс, с которым он, вероятно, снова встретится не более чем через час. За прошедшие четыре дня Могенс не мог думать ни о чем другом, как только о предстоящей встрече с бывшим сотоварищем, и его чувства бросало то в жар, то в холод: подчас в течение одной минуты ощущения метались от одной крайности к другой. Неприкрытая неподдельная ненависть к человеку, разрушившему его жизнь, сменялась презрением — не в последнюю очередь к самому себе за то, что вообще допустил мысль принять это недостойное предложение, — к ним примешивались детское упрямство и глубочайшая жалость, тоже к себе. На смену этим чувствам шло соображение, продиктованное — в чем он убеждал, по крайней мере, себя — здравым смыслом: в конце концов, не имело значения, почему он оказался в таком положении, в каком оказался. Фактом было, что сейчас он находился не в той ситуации, чтобы выбирать. Нельзя кусать руку дающего, даже если до сего времени она била.

— Уже скоро, профессор, — голос парня, сидевшего слева от Могенса и за огромным рулем выглядевшего, как ему казалось, таким же беспомощным и потерянным, как чувствовал себя Могенс, грубо, но вовремя вырвал его из мрачных размышлений.

Очевидно, юноша неверно истолковал замешательство Могенса. Он поднял правую руку с руля и указал вперед, где от и так не широкого шоссе ответвлялась узкая дорога, чтобы через несколько метров исчезнуть между буйными зарослями кустарника и могучими ледниковыми валунами. Если бы не красноречивый жест юного шофера, Могенс ни за что бы ее не увидел, настолько она была узка.

— Еще с милю, и мы на месте.

— Ага.

По всей вероятности, такой ответ не звучал слишком вежливо, сообразил Могенс, скорее оскорбительно. Но его шофер был еще слишком молод, чтобы суметь или хотя бы захотеть расслышать в нем скрытую враждебность. Совсем наоборот.

Он еще энергичнее замахал рукой, одновременно нажимая ногами на сцепление и на тормоз «форда».

Могенс с осторожным интересом наблюдал за его бессмысленными действиями. Он никогда не водил авто и даже не испытывал потребности обучиться этому. Прагматик в нем безоговорочно признавал полезность автомобилей и ценил то обстоятельство, что они преодолевают расстояние, для которого лошади или пролетке потребовалось бы как минимум три, если не четыре, часа за гораздо меньшее время. Но самому ему автомобили внушали сомнение, чтобы не сказать неприязнь. Возможно, все дело было в тех четырех годах, которые он провел в Томпсоне. Не такой уж большой срок, чтобы технический прогресс обошел его стороной, ведь в этом захолустье были газеты, которые держали жителей в курсе новостей. Однако, уже сойдя с поезда в Сан-Франциско, он с полной очевидностью осознал, что Томпсон существовал не то чтобы в прошлом, а как-то вне времени. Разумеется, там тоже были автомобили, но они так и остались инородными телами, курьезами, при виде которых люди останавливались и поворачивали головы, улыбаясь с намеком, что это новомодное умопомешательство долго определенно не продержится. Сан-Франциско был в этом отношении полной противоположностью. Впрочем, они уже с полчаса как неумолимо удалялись от него, а пологие холмы, по которым они сейчас ехали, мало отличались от тех, в которых был расположен Томпсон. Однако Могенса не покидало чувство, что он находится не только в другой местности, но и в некотором роде в ином мире, если не в иной вселенной.