Краски любви - Анисимов Андрей Юрьевич - Страница 19

– Я уже сказал, что никому ничего не должен. Но, чтобы отсюда выйти живым, вынужден взяться за кисти, – тихо ответил живописец.

Поскольку холст оставался чистым, а художник читал, Катя подумала, что за кисти он пока и не брался, но промолчала.

– А я вас ждал, – сказал Крюков, не отрываясь от книги. Катя удивилась:

– Чем заслужил такую честь? – спросила она.

– Мне показалось, что из всей компании вы один смахиваете на человекообразное существо.

– С чего столь лестное заключение о моей персоне? – удивилась Катя. – Мы не так хорошо знакомы. Вернее сказать, вы не столько времени меня знаете, чтобы делать выводы.

– Вы защитили девушку от хулиганов. Это поступок достойного порядка…

– Оказывается, вы хорошо информированы о делах дома, – Кате было приятно, что художник не просто подхалимничает перед своим охранником с целью его задобрить, а имеет для этого основания. Но свое геройство Кате афишировать не хотелось. – Я защитил не только девушку, но и, между прочим, себя, поэтому подвига не было, – усмехнулась она.

Глава 26

Женское лицо на мужском портрете

Кате надо было выведать побольше информации, но Крюков больше не разговаривал, а спрашивать она не стала. Сколько прошло времени, Катя не поняла. Она думала о том, в какую дурацкую историю влипла. Охранять художника! Глупость, дурь и Бог знает, что еще. Если художник сейчас встанет и попробует уйти – ей придется его бить?! А сможет ли она просто так ударить человека? Скорее всего нет. Но если надо? Лучше об этом не думать. А может, встать и уйти самой? Наплевать на эти доллары. Катя, возможно, так и поступила бы, но она выполняет поручение тренера.

– Ты все равно ни черта не делаешь. Давай я тебя порисую, – прервал Крюков странные размышления девочки.

– Вам надо исполнять заказ, – мрачно сказала Катя, хотя сердилась она скорее на себя.

– Пока Гнусняк не привезет оригинал, мне копировать нечего. Он поехал уламывать Вишнякова. Так что садись поближе, давай поработаем, – Крюков указал на место рядом с мольбертом, – тащи сюда стул.

Катя хотела возразить, но передумала. Она встала и перенесла свой стул.

– Сядь свободно, голову немного закинь назад. Так. Руки брось легко, они сами найдут свое положение. Теперь вместе со стулом немного подвинься к окну. Вот теперь свет пошел.

Крюков сразу забыл, что он в «заключении». Голос художника стал деловым и приказывающим:

– Начнем работать.

– Вы, может, и начнете, – сказала Катя.

– Труд натурщика гораздо тяжелее работы художника. Я когда творю, о времени забываю, а натурщик считает каждую минуту. Посидишь – поймешь.

Катя смотрела немного вверх. Ее взгляд шел над головой художника и упирался в веселый календарь на стене. Календарь был прошлогодний, но, видимо, никому не было до него дела и о нем забыли.

– Послушай, так ты чертовски красив! – воскликнул Крюков, делая первые штрихи. – А глаза! Родители спутали, сделав тебя парнем. Из тебя вышла бы роскошная амазонка. Ох, какие линии носа! Необычайно женственный юноша, – приговаривал Крюков, колдуя у холста.

Катя поняла, что начинает краснеть.

– Не смущайся, а то получится барышня на все сто, – усмехнулся Крюков.

Несколько минут работали молча. Вдруг, оторвавшись от холста, Крюков неожиданно спросил:

– А если я встану и пойду к двери, ты меня убьешь?

«Что он, мысли мои читает, что ли?!» – вздрогнула Катя.

– Чего молчишь? Так убьешь или нет?

Катя посмотрела в глаза Крюкова и поняла, что они смеются. Даже не смеются, а хохочут. Невольно и Катя улыбнулась в ответ.

– Ладно, не бойся, во время твоей смены не сбегу. У тебя тогда возникнут проблемы. Мне тебя подставлять не хочется, – Крюков продолжал работать, но в его взглядах на натуру Кате почудилась ирония.

– Если вы ничего не должны хозяину этого дома, почему согласились работать? От страха? – Катя решила поставить художника на место, а то он слишком осмелел.

– И от страха тоже. Меня вовсе не прельщает перспектива быть тайно захороненным в саду этого теремка, – ответил Крюков. – И еще мне обещали приличную оплату. Сказать по совести, деньги мне очень нужны, но по своей воле я копировать бы не стал. А тут все сошлось. Выбора нет.

Крюков встал, отошел от мольберта и, сощурившись, посмотрел на дело рук своих.

– Так… Ничего… Теперь можно и писать.

– Писать? А что вы раньше делали? – спросила Катя.

– Построил тебя угольком, – ответил художник.

– Можно подумать, я – дом. Зачем меня строить? – не поняла Катя.

– Ты, голубчик, серый. Фигуру человека построить куда труднее, чем дом. Дом симметричен, все ровное, а человек весь кривой.

– Это я-то кривой? – Катя не знала, обидеться или рассмеяться. Художник начинал ей импонировать. Она грелась в его изучающем взгляде. Такого Катя еще не испытывала.

– Да, и ты кривой, и все люди кривые в каком-то смысле. Уши у всех разные. Ноги и руки тоже. Только непрофессионалу это незаметно, – пояснил Крюков.

– Что-то я вас не пойму, – вздохнула Катя. – То говорите, что я красивый, а теперь уверяете – кривой. Как это может быть?

– Ты и вправду ладно скроен. Но у художника понятие красоты другое, чем у обывателя. Понял?

– Нет, – Катя на самом деле не поняла.

– Например, наш горбун мне кажется очень красивым. – Крюков снова уселся за мольберт.

– Горбун – урод, хотя мужик хороший, – не согласилась Катя.

– Это для тебя он урод. А Илья Ефимович Репин в своей картине «Крестный ход» написал на первом плане горбуна. И очень восхищался натурой. Погляди картину и поймешь, с какой любовью художник создал своего калеку.

Катя не помнила картину Репина и при случае решила сходить в Третьяковку и хорошенько разглядеть ее. Она искоса поглядывала, как работает Крюков. Он щурился, строил смешные рожи, но сам этого не замечал. Катя с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Она вдруг развеселилась и совсем неожиданно для себя задала вопрос:

– Вы женаты? – спросила и обмерла. Как это ее угораздило? И не думала ни о чем таком спрашивать. Слова сами сорвались…

– Нет, мальчик. Я холост и волен, как ветер, – грустно ответил Крюков.

Катя почувствовала грусть в его словах и приставать с расспросами о личной жизни живописца больше себе не позволила, но ответу Крюкова обрадовалась. «Интересно, сколько ему лет? Похоже за тридцать. Совсем старик. И чего я к нему привязалась…» Катя стала думать об очень удивительных вещах. Например, ее вдруг заинтересовало, сколько лет герою толстовского романа «Война и мир» князю Болконскому и сколько – Наташе Ростовой. «Там Наташа выходит на свой первый бал. Она почти моя ровесница, а Андрей Болконский далеко не мальчик. Наверное, ему тоже за тридцать…»

– Не опускай голову, молодой человек, – попросил Крюков.

– У меня, между прочим, есть имя, – фыркнула Катя.

– Давай познакомимся – меня зовут Виктор Антонович.

– А меня – Костя.

– Очень приятно, – сказал Крюков, – хотя в данной ситуации это банальное замечание выглядит странно.

Катя хотела что-то ответить, но в дверях появился Тарзан.

– Костя, можешь отлучиться. Тебя ждет Злата, а я тут посижу.

Кате совсем не хотелось покидать мансарду. Однако и признаться в этом ни себе, ни художнику она не хотела.

– Я пойду? – сказала она Крюкову и вопросительно поглядела на живописца.

– Давай. Заставлять ждать девушку неприлично. Я немного поработаю по памяти, – согласился Крюков. – Да и солнце ушло.

– Можно взглянуть? – Кате очень хотелось посмотреть холст.

– Вообще-то рано, но, если хочешь, не возражаю, – разрешил Крюков.

Катя вскочила со стула и быстро подбежала к холсту. Увиденное ее поразило. На подрамнике в квадрате холста сидела Катя. Именно Катя, а не Костя. Катя покраснела как рак, но художник ее смущения не заметил, поскольку сидел спиной к девочке.

– Ну как? – поинтересовался он, когда пауза затянулась.