В ожидании зимы (СИ) - Инош Алана - Страница 75

Нежана изо всех сил старалась не бояться, но Цветанка не могла не чувствовать, что она напряжена, как струнка. А внутри у неё стучало второе сердечко – новая жизнь, за которую Цветанка теперь тоже была в ответе.

– А где ты был так долго, Заинька? – раздался шёпот Нежаны.

– По своим ночным делам ходил, – ответила Цветанка. – Давай, спи крепко.

Она кожей чувствовала: Нежана побаивались её ночного облика, а потому воровка не рассчитывала на то, что её позовут под тёплое и пышное, как огромный пирог, одеяло. Ну что ж, и на заячьем плаще ей вполне неплохо, привычно. Сколько раз он служил ей постелью – не сосчитать.

Выла за окном метель, потрескивало и колыхалось пламя лампы, призрачно дышали на бревенчатых, законопаченных мхом стенах края теней, наводя морок на зрение и жуть на сердце. Где-то неподалёку, словно плача и жалуясь, скулила собака, и Цветанке по старой памяти стукнуло на ум: Призрачный волк… Хотя какой там волк – теперь, когда случилось всё, что случилось? Через некоторое время вновь послышался голос Нежаны:

– А куда мы теперь?

– Есть у меня одно убежище, домик в лесу, – сказала Цветанка. – Банька при нём, сарайчик дровяной… Зимовье лесное, одним словом. Следов мы с тобой не оставляем, так что даже с собаками нас твой муж не сыщет, не тревожься.

– Не муж он мне более, – тихо, но твёрдо и ожесточённо ответила Нежана. – Даже слышать не хочу о нём!

С края постели свесилась её рука, и Цветанка ощутила лёгкое и тёплое, как солнечный луч, прикосновение к своей макушке. Может, всё-таки позовёт к себе? Нет, пожалуй, рановато. Закрыв глаза, Цветанка всей душой и телом ловила это касание, впитывала его, грелась им. Может, это сон, ночной бред? Неужели птичка-невеличка с хрустальным голоском и родными вишнёво-карими глазами здесь, совсем близко? Стоило протянуть руку – и вот она… Поймав тонкие, молочно-прохладные пальчики, Цветанка прильнула к ним губами. День свадьбы с Баженом проложил между ними могильную пропасть, преодолеть которую и выжить при этом было невозможно… Но коготь зеленоглазой волчицы одним своим росчерком раскромсал жизнь Цветанки на лоскуты, которые теперь срастались мучительно больно и неправильно. Всё было искорёжено, всё перевёрнуто вверх дном, но среди этого беспорядка и безумия темноглазой звёздочкой мягко мерцала Нежана. Чудо? Да, чудо.

Дрёма слетела с Цветанки с дымчато-голубым светом утра, которым зябко дышало окно. Несколько мгновений воровка просыпалась, плавая на грани сна и яви, разделителем между которыми было шуршание расчёсываемых волос. Сев и размяв плечи, Цветанка заворожённо смотрела, как Нежана ухаживала за этим тёмным водопадом, шелковистыми волнами струившимся ниже края постели. Гребешок сверкал драгоценными камнями, сдержанно переливались в тусклом свете зимнего утра перстни на пальцах Нежаны, но главным сокровищем были её глаза, в которых таилась улыбка. Рука Цветанки потянулась к её волосам:

– Дай, я…

Нежана отдала ей гребешок, и Цветанка принялась пропускать между его зубьями мягкие, бесконечно длинные пряди. А пальцы Нежаны ласково ерошили шапочку волос на макушке воровки.

– Ну, вот ты и прежний, Зайчик… Такой, каким я тебя знаю, – промолвила девушка с посветлевшим взором. – Синеглазый мой, пригожий… Слушай, ты так мало изменился! Даже почти не вырос. Отроки твоих лет выглядят гораздо больше и сильнее.

– Ну, вот такой уж я, – хмыкнула Цветанка. – Мал, да удал.

А изнутри её снова принялся глодать злой зверёк двойственности. Цветанка-Заяц, Заяц-Цветанка… Притворство оставалось последней преградой между ней и Нежаной, а друг-враг по имени Одиночество ухмылялся из сумрачного угла.

– Даже не верится, что ты меня украл, – прошептала Нежана, сверкая глазами.

– Ну, и как тебе свобода? – спросила Цветанка.

Вместо ответа тёплые ладони Нежаны легли ей на щёки, а губы приблизились. Обнимая её, Цветанка ужасно боялась не только придавить ей живот, но вообще к нему прикоснуться, но Нежана сама приложила руку воровки к нему. А Цветанка, осмелев, прижалась к нему ухом и слушала частое, как у пташки, биение маленького сердца.

…Нежана вошла во вкус к езде на чудо-дорожке и попросила:

– А умеет она летать выше, над верхушками деревьев?

Чтобы потешить её, Цветанка велела невидимой ленте подняться вверх, а для себя проложила рядом вторую. Нежана взвизгнула, ухватившись за края дорожки, а Цветанка засмеялась:

– Держись крепче!

Под ними мелькало море заснеженного леса: сосны и ели в тяжёлых белых нарядах, лиственные деревья – голые и тёмные. Поля спали под чистой снежной периной, в которую хотелось плюхнуться, нарушив её нетронутую гладкость. Белым-бело всё было вокруг, куда ни кинь взгляд… А небо сплошной серой пеленой застилали сонные тучи, сквозь которые, к счастью для Цветанки, не могло пробиться солнце.

– Шибче, ещё, ещё! – подгоняла развеселившаяся Нежана, и Цветанка мчалась так быстро, как только могла. Встречный ветер обжигал лицо, за спиной у неё словно раскинулась невидимые крылья, а в груди трепетал холодящий восторг, светлый и отчаянный.

*

Белоснежной зачарованной тишиной встретила их лесная глухомань, в которой притаилось облюбованное Цветанкой зимовье. Проваливаясь едва ли не по колено в снег, Нежана неуклюже шагала к домику, поддерживаемая под руку воровкой.

– Какая же тишь да красота, – прошептала она, обводя взглядом зимний лес. – Тут, наверно, на сто вёрст вокруг ни одной живой души!

– Нет, до ближайшей деревни – день пути, – сказала Цветанка. – Вернее, это человеку день топать, а мне-то недолго бежать.

Пока в топке с громким треском разгорался разговорчивый, соскучившийся по человеку-хозяину огонь, Нежана сидела в шубе, прислонившись к ещё холодному печному боку, и задумчиво обводила взглядом скромное жилище.

– Да, не хоромы, – усмехнулась Цветанка, засовывая в голодную огненную пасть ещё пару берёзовых поленьев. – Уж не обессудь.

Нежана грустно и чуть устало улыбнулась, отчего на её левой щеке вспрыгнула ласковая ямочка.

– Зайчик… О чём ты говоришь! Лучше жить в лесной избушке, но на свободе, чем в богатом тереме, да с проклятым Баженом.

Цветанка снова ощутила содрогание ледяного кома ярости под сердцем при мысли о муже своей первой любви: за каждый удар, нанесённый Нежане, он должен был получить десять… А вслух сказала:

– Затоскуешь от скудной жизни в глуши-то.

Нежана покачала головой, всё так же улыбаясь.

– Как я могу затосковать, когда ты со мной, Зайчик мой, счастье моё? Скажи лучше, ты роды принимать умеешь?

Ещё в Гудке Цветанке случалось принимать роды у соседской кошки Мурыськи, которая отчего-то пришла котиться к ним с бабулей; наверно, роды у женщины мало отличались от кошачьих, полагала воровка, а потому кивнула:

– Не тревожься, родишь. На крайний случай, в деревню за бабкой-повитухой сбегаю, там наверняка есть такая. Глаза ей завяжу и на летающей дорожке её притащу.

Имелись в домике и кое-какие съестные припасы: мука, крупа, конопляное масло, солонина, сухари да мешок лесных орехов и сушёных яблок, а недавно Цветанка удачно порыбачила и заморозила улов про запас. Под снегом обнаруживалось много по-зимнему сладкой клюквы и брусники, и на обед у Нежаны с Цветанкой была жареная рыба и ягоды с пресными лепёшками.

Маленькое тёплое счастье, убежавшее от всех в лесную глушь, мурлыкало и тёрлось боком об их сердца. Упросив Нежану снять повойник и распустить косы, Цветанка играла и любовалась ими; покрыв поцелуями их кончики, она медленно поднялась вверх, к лебедино-белой шее Нежаны. Та с улыбкой и трепещущими от волнения ресницами принимала её поцелуи и ласки, много, жарко и исступлённо целуя в ответ.

– Заинька мой… ладо мой, – быстрокрыло слетал с её губ нежный шёпот.

И вот она уже в одной рубашке устроилась на лежанке у печки, укрытая заячьим плащом. Цветанка, притулившись с краю, нашёптывала ей на ухо бесхитростные сказки – все, какие только помнила с детства. Сказочное кружево плелось и тянулось, пока в него сама собой печальным узором не влилась история о Соколко.