Затерянный остров - Маннель Беатрикс - Страница 25

Наконец он позвал солдата, который стоял за дверью, и отдал несколько приказов, после чего тот удалился. Затем премьер позвал одного из своих министров, который, однако, не явился, так что он в конце концов встал и попросил его извинить.

Паула осталась сидеть, она ждала, и ждала, и ждала. Мора-мора. Ее взгляд упал на часы на письменном столе, которые остановились. Эти часы были для нее символом ее жизни. В ее жизни тоже что-то остановилось, что-то сломалось, и она боялась, что это навсегда.

Паула думала о своей бабушке, которая, должно быть, много денег заплатила за этот участок земли, и она спрашивала себя, что бы Матильда сказала по поводу того, что ее имущество принадлежит государству. Или Лабор намеренно втянул ее бабушку в это? Стоило ли стараться продолжать поиски, только чтобы арендовать этот участок? Может, все бросить и вернуться домой? Домой… эта мысль была для нее словно ведро холодной воды. У нее не было больше дома, сначала ей нужно приобрести его. Она встала, чтобы выглянуть из окна и посмотреть, что заставило действовать солдата, который охранял комнату.

Солнце уже разлилось по долинам медным мерцанием. Запад, восток, север или юг — она не знала, куда приведет ее дорога, и отсюда сверху все выглядело таким заманчивым, как предсказание.

Солдат демонстративно откашлялся, и она снова обернулась к столу, за который уже садился премьер-министр. Солнце стояло так низко, что светило ему прямо в лицо и раскаляло золотые пуговицы его пиджака.

Он подождал, пока она снова села, вытер лоб и объяснил ей, что участок находится прямо у моря, недалеко от Анталахи на северо-востоке. Он вручил ей целую гору заверенных документов, которые приготовил для местного старосты. Премьер поздравил ее с тем, что она вызвала интерес королевы, и объяснил, что они с нетерпением будут ждать первой поставки ее ванили.

На этом они попрощались.

Паула вернулась обратно в комнату и зажгла свечу, потому что стало уже совершенно темно. Она спрятала документы в книгу Матильды и положила ее обратно в кожаную сумку, которую вместе с флягой воды почти всегда держала при себе.

Как раз когда она это сделала, дверь открылась и в комнату вошел Ласло, а сразу за ним — Нориа. Хотя они и удивились, увидев Паулу, но это, по всей видимости, им не помешало. Нориа подмигнула ей, Ласло лукаво улыбнулся, и сразу стало понятно, что эти двое собирались делать. Паула была уверена, что их не смутило бы ее присутствие.

В этот момент Паула почувствовала к ним отвращение. Они показались ей намного более свободными, такими, какой она никогда не была. Ей казалось неприемлемым просить своих попутчиков подождать ее, пока она будет справлять естественную нужду, не говоря уже о том, чтобы в открытую заигрывать с мужчинами. Строгое воспитание не позволяло ей этого. Однако Нориа была ей нужна, она не могла позволить себе потерять ее. И особенно неприятно было признавать, что ей в принципе кто-то нужен.

В ярости она вышла из комнаты, слыша за спиной хихиканье Нориа. Она прошла через ворота, затем вниз по лестнице к большой предфасадной площади, где присела у могучего инжирного дерева с двенадцатью камнями в стволе. Подняв голову, она увидела ясное звездное небо, и, хотя она всегда наслаждалась этим видом, сегодня она была абсолютно равнодушна к нему. Паула отправилась сюда, чтобы сбежать от всего, и теперь ей постоянно приходилось вспоминать то, что она хотела забыть.

Она взяла колбу и открыла ее, чтобы аромат успокоил ее и вернул чувство, которое она испытала сегодня утром. Однако защитная накидка не появилась, совсем наоборот, запах показался ей пресным, таким же пресным, как и смехотворные попытки изменить свою жизнь.

У нее на глазах появились слезы разочарования. Она снова закрыла колбу и тяжело вздохнула.

— Можно предложить вам свой носовой платок?

Это был голос Вильнева — означающий, к несчастью, что он тоже сюда явился.

Его платок светился белым в темноте. Паула боролась с собой, затем подумала: «Почему бы не высморкаться как следует, не мне же его стирать». Она взяла платок, но не воспользовалась им, а сразу вернула обратно. Нет, она не хочет быть ему обязанной, даже носовым платком.

Вильнев молча положил его в карман.

Она тоже молчала. Она ничего не скажет, не начнет разговор, во всех их беседах последнее слово всегда оставалось за ним. Нет, сегодня она будет просто молчать. Лучше уж откусить себе язык. Ни слова.

— Я даже и не думала, — в следующую же секунду вырвалось у нее, — что вы из тех мужчин, которые пользуются носовыми платками.

— Вас определенно удивило и то, что я ем с помощью ножа и вилки и моюсь с мылом.

Против своей воли она улыбнулась. Однако затем она вспомнила, о чем говорили эти трое, и улыбка ее замерла.

Он откашлялся и указал на ночное небо.

— В мире есть племена, которые считают, что звезды — это души умерших детей.

Паула уже собиралась возмущенно встать и уйти, как вдруг поняла, что на этот раз он обидел ее не намеренно. Он не мог знать, что значили для нее эти слова. Затем она вспомнила, как он зажигал свечу в маленькой часовне.

— Помимо того, что это глупая суеверная мистификация, это еще и не очень красивая идея.

Он без спроса присел рядом с Паулой, и она сразу ощутила его пряный запах.

— Почему же? — спросила она и откинула голову назад, чтобы лучше видеть звезды. Души умерших детей.

Прошло некоторое время, прежде чем прозвучал ответ. Паула уже думала, что он вообще не услышал ее вопрос. Наконец она наклонила голову и посмотрела на него. Он, словно загипнотизированный, смотрел на мерцающее ночное небо.

— Их так много, — прошептал он, — чудовищно много. — Он замолчал, быстро встал и ушел.

Она подавила в себе желание пойти вслед за ним и осталась сидеть. «Он прав, — подумала она, — их так много…»

Однако для Паулы эта мысль была утешительной, будто с нее сняли груз. То, что с ней произошло, пришлось пережить многим, она была не единственной, кто держал в руках мертвого ребенка.

12 Письмо Матильды

Моя дорогая Флоренс!

Я собрала невероятно огромный урожай в этом году, так что пусть идет дождь. Мои руки черные и пахнут ванилью. И это единственный аромат, который делает меня абсолютно счастливой, потому что именно ваниль изменила мою жизнь. Но я боюсь, что для тебя, моя любимая дочь, это звучит как насмешка. Однако же, разве мать должна восхищаться только своими детьми?

Я уверена, когда у тебя будут дети, ты станешь для них лучшей матерью, чем я. Ни беременность, ни уход за ребенком не дали мне того, в чем я действительно нуждалась, но я любила тебя всей душой. Дело в том, что пребывание с ребенком не обязательно сделает из тебя хорошую мать, а растить тебя среди пиратов и защищать от беды было достаточно тяжело.

Я считаю, что после всего, что я испытала и потеряла, я имею право на собственную жизнь, и если уж так случилось, то я надеюсь, что ты меня однажды поймешь. Но тогда было не до этого.

Ты была отравлена дочерьми Бомона, которые навязывали тебе свое сочувствие и лицемерие которых росло в тебе, как ленточные глисты у собак. Ты отвернулась от меня, будто я была воровкой или убийцей. Ты не хотела понять меня, я тогда обижалась на тебя за это, но сегодня я могу это простить. Сегодня у меня разрывается сердце, когда я думаю о том, какой ты, моя бедная Флоренс, была маленькой девочкой.

Не стоило надеяться, что ребенок выдержит столь серьезные перемены, дети хотят быть такими же, как все, и никак иначе. Не изгоями. А ты была изгоем, у пиратов, у Бомона, и я боюсь, что и в Европе ситуация не изменилась. Я очень сожалею об этом и надеюсь, что мой подарок наконец позволить тебе соответствовать требованиям общества. Дождь уже стучит по моей маленькой железной крыше: роскошь, которой я обязана Лабору. За деньги он все может сделать. Однако иногда, в такие вечера, как сегодня, мне хотелось бы иметь дом с пальмовой крышей, такой же, как у людей в деревне, потому что по ним дождь стучит не как яростный огонь артиллерии, а как нежный шелест. Но я должна думать о ванили, а ей нельзя мокнуть, иначе она испортится, а вместе с ней и моя идея относительно «Ванильного золота».