Невеста с миллионами - Мютцельбург Адольф - Страница 29

В седле Марион держалась уверенно. Вид у нее был недовольный. Она скучала. За последний год она пополнела и повзрослела, превратившись в статную, привлекательную девицу.

Неожиданно лицо ее оживилось. Она услышала позади стук копыт и, похоже, догадалась, кто скачет следом.

И не ошиблась. Это действительно оказался ее знакомый, зачастивший в последнее время на гасиенду отца, дон Альфонсо де Толедо, брат Инес.

За прошедшее время молодой человек стал еще бледнее и стройнее, у рта пролегла горькая складка. Скакал он резво, пока не поравнялся с Марион, ответившей на его приветствие благосклонной улыбкой.

Дон Альфонсо глядел на нее очень внимательно, и в его глазах можно было прочесть лишь уныние и грусть. Тем больше развеселилась Марион — ее скуки как не бывало.

Сперва разговор между ними никак не налаживался. Как всегда в присутствии слуг, он шел по-французски.

— Кажется, мы с вами поменялись ролями, — сказал Альфонсо. — На первых порах нашего знакомства вы были сосредоточенны и молчаливы, а я испытывал необыкновенный подъем. Теперь же у вас почти всегда прекрасное настроение…

— И вы сожалеете, что повстречали меня, — прервала его Марион.

— Вы же знаете, что это не так, — возразил он. — Но все ваше поведение изменилось, вы стали удивительно веселы и самоуверенны.

— Бог мой, да не могу я измениться, — ответила она. — Если бы я то и дело заливалась слезами, то в конце концов наскучила бы вам еще больше.

— Меньше всего мне хотелось бы видеть вас плачущей! — сказал Альфонсо. — Вам прекрасно известно, что? я имею в виду, мадемуазель Марион! Порой молчат в присутствии того, к кому проявляют интерес. А постоянная веселость и самоуверенность свидетельствуют лишь о безразличии ко всем окружающим.

— Вы думаете? — улыбнулась Марион. — Неужели вы настолько хорошо разбираетесь в людях, что беретесь судить об этом?

— Мое сердце чувствует больше, чем подсказывает разум, — ответил Альфонсо.

— Хотела бы я знать, что говорит вам ваше сердце… нет, что оно чувствует, — заметила Марион.

— Оно чувствует, что было ближе вам в первое время, когда вы казались чужой и равнодушной, нежели теперь, когда на мой приход и уход вы взираете с безразличной веселостью, — ответил молодой человек.

— Как уверены эти мужчины в своих суждениях! — воскликнула девушка со смехом. — А если даже и так, как вы говорите, не лучше ли мне примириться со своим положением, чем выплакать себе все глаза? Не думайте, сеньор Альфонсо, что с вашей стороны любезнее не спускать с меня глаз, полных упрека.

— В чем же я могу вас упрекнуть, Марион? Только в том, что вы переменились! — вскричал Альфонсо.

— Эта перемена — не более чем плод вашего воображения, — ответила она. — Вам просто нечего поставить мне в упрек. Разве я виновата, что наконец-то снова стала благоразумной? Представьте, является к нам некий молодой человек, о котором я слышала как об очень богатом и образованном. Постой, говорю я себе, будь осторожна и осмотрительна, иначе он решит, что ты собираешься сделать хорошую партию. Этот человек мне нравится, но я, разумеется, не подаю виду, напускаю на себя сдержанность и задумчивость, чтобы он не заметил, насколько меня радует его приход. В конце концов говорю себе: ты ему нравишься, но жениться на тебе он не собирается! Жаль, думаю, такой приятный молодой человек. Но вокруг полно мужчин, и если тебя отвергает один из них, рано или поздно наверняка выберет какой-то другой! Как бы то ни было, эта молодая девушка не испытывает ни малейшего желания беспрестанно лить слезы. Вот, сеньор Альфонсо, какого мнения некая Марион Ламот о некоем молодом человеке. Все остальное ей непонятно…

— Вы же знаете, как я молод. Мои родители… — пробормотал, запинаясь, Альфонсо.

— Позвольте, разве я укоряю вас? — почти весело спросила Марион. — Почему вы оправдываетесь? Я ничего не требую. Я уже не в том возрасте, чтобы чахнуть от тоски, а чтобы потерять всякую надежду, еще слишком молода. Оставим все как есть и будем добрыми друзьями, пока вы удостаиваете нас своим присутствием! Между прочим, мы уже приехали!

За разговором они и впрямь не заметили, как добрались до гасиенды. Пока молодой человек помогал девушке слезть с мула, в дверях появился ее отец. При виде обоих он сразу помрачнел. Альфонсо давно заметил, как переменился к нему Ламот. В первое время он встречал его приветливо и предупредительно. Теперь предупредительность осталась, а приветливость исчезла. Кроме того, Альфонсо показалось, что с тех самых пор француз обращается со своей дочерью довольно строго и холодно. Не его ли в том вина? Как ни мучила юношу эта мысль, он не мог заставить себя прекратить визиты.

Сегодня Альфонсо остался обедать. Сидя за столом, Марион с большим увлечением рассказывала, что видела в Сан-Мартине несколько французских солдат, которые очень ей понравились. Это не улучшило настроения Ламота, и под конец он велел дочери замолчать. Раздосадованная, Марион встала из-за стола и распрощалась с доном Альфонсо, сказав, что ей хочется немного отдохнуть.

Мужчины остались сидеть за бутылкой хорошего вина, которому Ламот не забывал отдавать должное. Очевидно, сегодня что-то беспокоило его. Совершенно неожиданно он прервал завязавшуюся беседу:

— Я хочу кое о чем спросить вас, дон Альфонсо. Ради кого вы являетесь на гасиенду?

Молодой человек уставился на него почти с испугом. Ему показалось, что он ослышался.

— Не обижайтесь на мои слова, я все вам объясню, — продолжал Ламот. — Вы из прекрасной семьи и к тому же очень рассудительны для своих лет, поэтому вначале я благосклонно относился к вашим визитам. Мне даже в голову не приходило, что человек вашего возраста и ваших возможностей способен иметь вполне определенные намерения в отношении моей дочери. Впрочем, в то время мне доставляло радость видеть, что она общается со столь воспитанным и образованным молодым человеком. Я знаю свою дочь: мне известно, что, по крайней мере до сих пор, ей нравились легкомысленные мужчины вполне определенной внешности. Я рассчитывал, что Марион не влюбится в вас, а вы, заботясь о своем будущем, не станете даже помышлять о связи с ней. Похоже, однако, моя дочь произвела на вас большое впечатление. Хватит у вас смелости откровенно сказать мне, ошибаюсь я или нет? Впрочем, я не настаиваю…

Альфонсо никак не мог прийти в себя от изумления, слыша такие речи из уст отца Марион. Конечно, если бы он разобрался в своих чувствах и в чувствах Марион, ему пришлось бы просить согласия ее отца. Но добровольно открывать ему свою душу — нет, это невозможно!

— Я понимаю, что с вами происходит, — заметил Ламот, видя, что Альфонсо не может подобрать слов. — Буду еще откровеннее. Марион не годится вам в жены, и если бы вы задумали вступить с ней в длительную связь, я сам воспрепятствовал бы этому.

— Именно это и мучает меня! — неожиданно вырвалось у молодого человека, и на его взволнованном лице появилось выражение горечи и отчаяния. — Я люблю Марион, не буду скрывать. Больше того, я дал понять это ей самой — пусть не словами! Я незамедлительно написал бы своим родителям, прося у них согласия, если бы был убежден, что Марион отвечает мне взаимностью, что она испытывает те же чувства! Но меня вновь и вновь терзают сомнения! Я все время задаю себе один и тот же вопрос: за кого она предпочла бы выйти замуж — за меня или просто за сына богатых родителей? Меня постоянно мучает мысль, любит ли она меня вообще. О, вы не можете представить себе, господин Ламот, какие мучения я вытерпел в последнее время! Порой мне кажется, что Марион — всего лишь прекрасное наваждение. Все, что притягивает меня к ней, представляется мне чисто внешним. А она, наоборот, не видит моей внешности, хотя не разглядела и моей души, — она смотрит на меня только как на богача Толедо. Я вновь и вновь спрашиваю себя, не слишком ли сурово сужу о ней, и чувствую, как глубоко в сердце таится моя страсть к ней. Я задаю себе вопрос, не оскорбляет ли ее моя нерешительность, мои робкие, несмелые попытки добиться ее расположения, и в то же время я не в силах произнести последнее слово. Меня раздирают противоречивые чувства. Сегодня я собираюсь бежать, чтобы избавиться от этих страданий, а завтра вновь говорю себе, что бегство лишит меня существа, которое — быть может, как ни одно другое — способно сделать меня счастливым!