Воевода Дикого поля - Агалаков Дмитрий Валентинович - Страница 42

– Спасибо тебе, Степа, – поставив чарку, с усмешкой проговорил Григорий.

– А ты не скалься и не злобись: делаю, что могу. А про Марию забудь, забудь. Не вспоминай даже. Так вот оно бывает: вчера боялся, что не пара ей, а нынче бежать от нее надобно, как от огня! Сейчас всех, кто у Воротынских в чести был, трясти станут. Как грушевое дерево трясти! А тебя Михал Иваныч и впрямь жаловал. Стал бы зятем его, сейчас бы с ним, светлым князем, и дочками его на Белоозеро ехал. То ли в каменный мешок, за решетку, как Алексей Адашев, а то ли в монастырь, как Сильвестр, на хлеб, воду и молитву!

– Как в монастырь? – хмурясь, даже не понимая, что он только что услышал, спросил Григорий.

– А куда ж их девать? – усмехнулся Степан. – И князя, и женку, и дочек его? На постриг – и по кельям: молиться за царя и Русь святую! И за души свои грешные, княжеские, цареборческие, – добавил грозно и весело, точно давно ждал такого суда.

Григорий встал из-за стола, надел полушубок, сцепил на поясе широкий кожаный ремень.

– Да ты пыл-то уйми, – прикрикнул на него Степан. – Тебе завтра в Ливонию ехать. (Григорий разом обернулся.) И не смотри на меня так! Мое терпение тоже не безгранично. И власть пока не так велика. Остынь, пресветлый князь, коли здоровым в свой полк вернуться хочешь: как и прежде – тысяцким, а не калечным с дыбы – простым ратником! – Степан Василевский тоже поднялся, ткнул в уходящего пальцем с перстнем. – Завтра в полдень, князь, со своими людьми ты из Московских ворот на Можайскую дорогу выйдешь, а иначе будет – пеняй на себя!

Засекин вышел из дома Степана Василевского как раз в ту минуту, когда колокола московских церквей начали звонить к вечерне. Он полной грудью вдохнул холодный мартовский воздух, закрыв глаза, выдохнул. А серебряный перезвон уже шел над Москвой-рекой, рассыпался надо всей столицей, уходил дальше – за границы ее земли…

Времени у него оставалось немного – каждая минута была дорога. Но только на что могло хватить этого времени, этих бесценных минут? Обратиться бы в сокола, тогда бы еще они поглядели! А так…

Уже скоро, в казармах новиков, Григорий давал наставления своему ординарцу Пантелею:

– Найди моих сотников, всех трех, хоть из-под земли достань, и скажи, чтобы завтра к полудню людей своих из Москвы на Можайскую дорогу выводили, это приказ. Скажи, иначе Василевский их разжалует. Чтоб кровь из носу! Сегодня же меня не ищи – в Москве не буду. А станут искать, скажи, к полюбовнице завалился, а где и какая она – никто не знает. В секрете хозяин держит. А на Можайской дороге я завтра к полудню буду. Смотри, не подведи!

– Все исполню. Только куда же вы, Григорий Осипович? Вижу ведь, что не на потеху собрались…

– Дело у меня есть, – ответил он. – Важное дело. Нужное.

Он мчался по снежной дороге на север от Москвы. Леса и леса шли по обе стороны, санные следы так и секлись перед глазами. Потом стемнело. Ехали путники на санях и конные в обе стороны – из столицы и в нее. Торопились. Поглядывали на летевшего по Новгородской дороге воина, ничего не замечавшего, точно здесь он был один на весь целый свет! Только стремительным перебоем чавкали копыта его сильного коня в раскисшем снегу…

А конь его был накормлен, потому и силен. Сабля, кинжал и кистень – все в дороге сгодится! Не могли они далеко уйти! Князя охраняли стрельцы, а эти медлительны в седлах, самих же Воротынских по саням рассадили, потому волочился их поезд едва-едва, да и торопиться им нужды не было – навсегда увозили княжескую семью из Москвы! Только ночью не повезут их стрельцы по дорогам, по раскисшему снегу, по ямам и колдобинам: кто знает, куда можно въехать, где застрять! Остановятся на ночлег, непременно остановятся! Выехали ведь еще днем! Надо и лошадей накормить, и поесть, и передохнуть. Найдут деревеньку и заночуют там – с рассветом только тронутся!..

Уже было совсем темно, когда с факелами показались сани – они ехали навстречу Григорию.

– Эй! – грозно окрикнул он возницу, когда уже готов был поравняться с санями. – Стой! Стой!..

Те, проскочив вперед, остановились. Всадник подлетел к ним, врос в заснеженную дорогу.

– Мне нужно знать, не проезжали ли тут отряд стрельцов человек в пятьдесят и пара саней с ними? Говорите, видали?!

Возница и два седока из торговых людей вначале с опаской смотрели на встречного, но вскоре, в пламени факела, разглядели в молодом человеке военного, наверняка дворянина, что торопился по делам, может, государственным, а потому важным, и, значит, перечить ему не стоило.

– Как не проезжать, проезжал, – закивал возница в широкой расползающейся шапке. – Часа два назад их и видели. И сани были с ними, только не двое саней, а все пять, кажись. Верно? – обернулся он к седокам.

– Были сани, были, – кутаясь в шубы, торопливо закивали те.

– А барышни были с ними? – спросил дворянин.

– И барышни были. Плакали только, как разглядел я, – ответил острый на глаз возница. – Точно в полон их увозили.

Встречный кивнул ему:

– Бог в помощь! – и резанул шпорами коня по бокам: – Пошел! Пошел!

– И вам Бог в помощь, господин хороший! – крикнул ему вслед возница. – Стрельцы-то ваши к деревеньке ближайшей повернули, – и возница широко махнул рукой, показывая, куда повернул отряд. – Видать, на ночлег!

Вскоре Григорий уже знал, в каком селении остановились на ночлег отряд стрельцов и сани с пассажирами. Все ушли с дороги к селению Златоустье. Григорий сбавил ход, пошел рысью – теперь следовало быть осторожным, а не торопливым. Рассудительным, а не горячим, если он хочет, чтобы все у него вышло.

Григорий сразу понял, в каком доме расположили Воротынских, – его караулили стрельцы. Двое рубак с топорами мялись у красного крыльца. Много раз ходившему в разведку, умевшему подкрадываться к неприятелю близко и бесшумно, Григорию не составило труда как можно ближе подобраться к дому с пленниками. В окошках горел свет лампадок – там не спали. Говорили, верно. Или ждали кого-то? Коня он оставил неподалеку, но к дереву привязывать побоялся: если тут есть волки, то ненароком подкрадутся, зарежут его боевого друга! А так – убежит, скроется, ржанием позовет на помощь…

Он подошел к избе с тыльной стороны и едва не наткнулся на здоровенного третьего стрельца – тот справлял нужду в темноте. Когда стрелец обернулся на шаги, Григорий молниеносно вытащил кинжал из ножен и приставил его к горлу изумленного гиганта.

– Тсс! – прошипел Григорий. – Жить хочешь?

– Хочу, – ухнув, точно филин, пробормотал стрелец.

Что-то знакомое в его голосе почудилось Григорию.

– А ну, еще раз скажи, – потребовал он.

– Хочу, – повторил тот.

– Да не ты ли это? – спросил князь. – Савелий Крутобоков?

– А я тоже признал вас, господин, – сказал гигант. – За вами должок, так что не убивайте.

– Не буду, – пообещал Григорий, но кинжал не убрал. – Но и ты дай мне слово, что станешь держать язык за зубами. Иначе погубишь меня, а душа твоя будет гореть в аду. Так даешь слово?

– Даю, – быстро ответил стрелец. – Дорога душа-то!

– Скажи мне, в какой комнате дочери князя Воротынского почивают? – спросил Григорий. – Надо мне знать, очень надо!

– Недоброе дело вы затеяли, господин, – покачал головой стрелец. – Ох, недоброе!

– Я-то доброе дело затеял, только опасное, – заверил его Григорий. – Так скажи мне, Савелий, в какой. Ведь я мог бы и не спрашивать, но тогда бы мне пришлось убить тебя. Поэтому всё в твоей власти.

– Понимаю, – кивнул стрелец. Он объяснил, что дочерей князя Воротынского уложили здесь, на этой стороне, а князя с женой и двумя слугами – в других комнатах. Но, кажется, младшая дочь перешла к отцу с матерью, а старшая и средняя остались в двух крохотных комнатушках. И то оконце, что светилось сейчас едва-едва, как раз и принадлежит одной из сестер. Кажется, средней.

– Вон то?! – переспросил Григорий.

– Ага, – кивнул стрелец. – Зазноба, что ли?