Державы верные сыны - Бутенко Владимир Павлович - Страница 23

В затрапезном платье, в котором его можно было принять за венского бедняка, Зорич окольными улочками добрался до гостиницы. Пьер, расторопный и смышленый бургундец, посвященный в секретную миссию, не маялся без дела, а успел вычистить и накормить лошадей, отгладить выходной костюм хозяина и даже познакомиться с горничной, белобрысой девкой, сразив ее комплементами. Эта Габриэлла, к счастью, владела французским и, будучи разговорчивой от природы, выложила чернокудрому ухажеру всё, что знала о проживающих. Оказалось, что вчера ночевала у них некая супружеская пара, направляющаяся в Италию. И, по словам ее, дама, скрывавшая лицо под вуалью, говорила со своим господином по-польски.

– Молодец, – похвалил Александр слугу, большого любителя женского пола и драк. – Их имена я постараюсь узнать сам.

Хозяйка гостиницы, подувядшая дама лет сорока, ничуть не оттаяла сердцем при виде красивого и изящно одетого парижанина. Выяснив, что он ищет среди поляков своих знакомых, она почему-то с подозрением посмотрела на него и лишь за деньги согласилась назвать жильцов, останавливавшихся за последнюю неделю.

Дворец Манульского, построенный в венецианском стиле, долго искать не пришлось. Он располагался в восточной части Вены, вблизи площади Святого Стефания. Придверный лакей, наряженный в национальный польский костюм, услышав родную речь, с таким рвением бросился докладывать о прибывшем госте, что сломал каблук.

Пан, пожилой рыжеволосый толстяк, страдающий сердечной жабой, принял визитера со странно озабоченным лицом не в зале, не в кабинете, а в маленькой комнатке, рядом с вестибюлем. Одет он был по-домашнему, в архалуке и мягких сапожках, и, судя по блеску в глазах, находился подшофе. И, как уловил Александр, от одежды его исходил тонкий запах женских духов. Уж не прервано ли любовное свидание?

– Рад видеть вас, уважаемый мсье Вержен. Что-то зачастили в Вену парижане, – зашелся тирадой хозяин, пожимая руку. – И превосходно, чудесно… Надобно чаще встречаться и поддерживать друг друга, как это принято у иудеев… А вас я, милейший Клод, уважаю больше других за то, что поддерживаете нашу борьбу с захватчиками. К тому же, помогаете сплотить эмигрантские круги против России. Пся крев!

Выдержав торжественную паузу, Манульский бросил руку вперед:

– Прошу присаживаться.

Слуга вскоре подал поднос с вином и закусками. Они подняли тост за процветание Польши. И хозяин вновь пустился в разглагольствования о необходимости выступления Конфедерации против русской армии, о привлечении добровольцев из других стран, чтобы очистить польскую землю от врагов, учинивших передел, и вернуть славу Речи Посполитой. Но чем больше говорил Манульский, тем ясней ощущал Зорич его фальшивый пафос. Затягивать встречу не имело смысла. Александр, улыбнувшись, прервал блудливую речь хозяина:

– Я остановился в гостинице, но, к сожалению, пан Тадеуш, не застал очаровательных людей, ваших соотечественников, чету Сикорских. Покамест ехал через Тироль, лошади выбились из сил. Не знакомы ли вы с ними?

В глазах Манульского промелькнула тревога.

– Наших немало в Австрии, – уклончиво проговорил хозяин, и Зорич почувствовал, что толстяк наверняка знает Сикорских. Не они ли агенты пане Коханку, как именовали Радзивилла в европейских странах?

Зорич сказал с двусмысленной усмешкой:

– Надеюсь, они благополучно доберутся до места. Погода чудесная. И в Венеции не отменят карнавал.

Набрякшие красные глаза хозяина выпучились, он взволнованно и сбивчиво бросил:

– Я не совсем понимаю, о чем вы, мсье. Но, в любом случае, не стоит впустую болтать о том, что делают и где находятся польские патриоты. Поляки сильны католической верой и единством! Нас не сломят никакие лишения. Выпьем за это! Пся крев!

«Очень похоже, что это они! – утвердился Зорич в своем предположении. – Почему пан так разволновался? Не доверяет мне? Похоже, покушение на Орлова готовится основательно».

– Нет, я уже пьян, – засмеялся Зорич и, всем видом показывая благодушие, поднялся. – Отложим ваш реванш до следующего раза. Карты требуют ясности ума.

Брошенное вскользь напоминание о карточном долге, о крупной сумме, проигранной Зоричу полгода назад, вздернуло Манульского. Самолюбие пана взыграло, он высокомерно вскинул голову.

– Отчего же, я всегда готов к услугам.

– Не сомневаюсь! Но… Спасибо за шикарное угощение. Вынужден вас покинуть. Кстати, вы женились? Или по-прежнему храните верность покойной жене?

– У меня есть задушевная подруга… Слушайте, Клод, я не совсем понял ваши намеки о карнавале. Вам… О чем вы хотели сказать?

– О чем вы спрашиваете, пан Тадеуш? – вопросом на вопрос отозвался Александр, замечая, что из-за двери кто-то за ними подглядывает.

– Вы непонятный человек, мсье Вержен. Говорите какими-то намеками, – посетовал, идя следом за гостем Манульский, и вдруг остановился. – Я хочу сделать вам подарок. Отменное охотничье ружьецо. Моя фамильная реликвия. Извольте, подождать.

Толстяк проворно нырнул в боковую дверь. И спустя минуту, опережая его, в комнатенку вбежали два рослых слуги.

– Взять его! – завопил пан Манульский. – Он – русский шпион. В подвал его!

Зорич кулаком сбил с ног подбежавшего к нему слугу, метнулся по лестнице наверх. С разбегу ступил на подоконник открытого окна и, хотя до земли было не меньше двух саженей, прыгнул на цветник. Ирисы смягчили удар о землю. Александр перемахнул через решетчатый забор и бросился по улочке, за углом которой ждал его экипаж. Пьер, увидев хозяина, смекнул что к чему и, выхватив пистолет, поджег заряд, пальнул в сторону дворца, на ступенях которого показались и тут же ретировались за дверь поляки. И, только убедившись, что недруги не преследуют, а мсье цел и невредим, забрался в карету, лихой бургундец взбодрил лошадей кнутом…

16

Двое суток отряд Бухвостова, в его составе и донские полки, производил перепись личного состава, ревизию боеприпасов и амуниции, ремонт лошадей. Для стана была выбрана равнина верстах в двух от поля битвы, по соседству с едисанскими кочевыми аулами.

Лекарь отряда, хлопотливый, не молодой уже человек, посчитал рану Ремезова опасной и отстранил его от службы, оставив под своим надзором. Терпения у Леонтия хватило полдня. Сбежал он, предупредив только, что направляется к едисанцам за гусиным жиром, чтобы смазывать обожженное свинцом плечо.

На самом деле, причина была совершенно иная, побудившая отправиться в гости. Утром сотник повстречал в лагере Мусу, охранника Керим-бека, казненного крымчаками. Муса привёз в казачий стан мясо буйвола, а в обмен получил два мешка зерна. Ногаец, открыв в улыбке ровные, без единой чернинки, зубы, ошеломил сообщением:

– Сестра моя, Мерджан, просила узнать, как живет офицер-эфенди. Поклон передавала.

– Значит, вы поблизости? И она в ауле? – с замершим сердцем спросил Леонтий.

– А где ей быть? Теперь она станет женой Хана-бека, брата моего убитого хозяина.

Ремезов помрачнел.

– Это почему же?

– По наследству. Такой обычай.

– Вот что, Муса… Хочешь, я отдам тебе кубачинский кинжал. Я его в бою добыл. Сведи меня со своей сестрой! Ты же меня знаешь. Я только посмотрю на нее да поговорю.

– Нельзя. Чужой мужчина не должен видеть.

– Я не чужой. Я в ауле месяц прожил… А такого кинжала у вашего Джан-Мамбета нет! Рукоять посеребренная, с орнаментом и клеймом…

Муса мучительно размышлял, крутил головой. Наконец, согласился при условии, что будет за ними наблюдать издали. Честь сестры, пояснил он с излишней запальчивостью, дороже золота. Леонтий еще раз успокоил ногайца. На том и разошлись.

После осады не проходила каменная тяжесть в теле, сами собой подрагивали мускулы рук и ног, клонило в сон. А временами окатывал Леонтия ледяной страх, безотчетная тревога, и он скрепя сердце пересиливал это неприятное наваждение. Недаром многие из казаков, как оказалось, не мукой были припорошены, а поседели по-настоящему. Однако после смертельной опасности жизнь обрела небывалую привлекательность, а мир – неповторимую красоту. И тем радостней было известие, что о нем помнит красавица Мерджан…