Державы верные сыны - Бутенко Владимир Павлович - Страница 27

27

18

Леонтий стоял на высоком кургане до тех пор, пока вдали, в ночной темени, не стих перестук копыт. На губах еще ощущались поцелуи. Руки помнили гибкую талию и плечи Мерджан… А в душе не унималась боль от расставания! Тревожила и дальняя дорога на Дон. Он полагался на Плёткина, казака храброго и разумного. Мерджан, по всему, наездница умелая, да и каурая его испытана в дальних походах. Но как оставаться спокойным, если до Черкасска триста вёрст по безлюдной, безвестной степи?

Леонтий сбежал по ковыльному скату и зашагал к казачьему лагерю. До него было верст семь. Там, куда направлялся, едва озарялась кромка ночного горизонта костровым заревом. Ночь цепенела окрест. Яркие узоры звезд причудливо выложили небо. В родной край вел вышний Казацкий шлях, двумя дымчатыми рукавами сквозящий над головой. Ремезов с неожиданным волнением ощутил огромность степи и небес над нею, свою малость человеческую. И мысленно стал обращаться к Господу помочь возлюбленной в трудном пути, а ему – в боях с ворогами.

Прохладный воздух в низинах отдавал речной мятой. Перекликались во мраке, будоражили степь какие-то потревоженные птицы… Он шел один по целинной траве, ступал прочно и размашисто, пока не встретился лазориковый склон. Окатил снизу медвяный настой, свежесть раскрывшихся бутонов. Леонтий остановился, вдохнул божественный аромат и не сдержал восторга, ахнул, закрыв налившиеся радостными слезами глаза. Да неужто всемилостивый Бог даровал ему и эту весну, и любовь, и счастье быть любимым? Неужели всё наяву? А ведь ничего бы этого не было, ежели б три дня назад не выстояли в бою казачьи полки!

Ремезова опять охватил безотчетный страх… Чудились скачущие вражеские всадники, скрытые темнотой. Казалось, вот-вот и – вонзится в грудь стрела! Нет укрытия в голой степи, некуда бежать…

Он читал про себя молитвы, правую руку держа на эфесе шашки. Вдруг сердце замерло! Саженях в ста, на фоне отсвета казачьих костров, он увидел всадника на вершине холма. «Кто бы это мог быть?» – с трепетом подумал сотник, ускоряя шаг.

Неведомый воин также заметил донца. Они сблизились. И тут углядел Леонтий над головой верхоконного светящийся нимб! Догадка опалила душу: да ведь это Егорий Храбрый! В блеске месяца, прорезавшегося из-за облака, стал виден его синий кафтан, чешуйчатая кольчуга и алый плащ, свисающий за плечами. В правой руке он держал пику, а в левой – меч. Дрожь проняла Леонтия, встретившего святого. Походил он на обычного казака, а не на какого-то сказочного витязя, о котором пели бродяги-лирники:

По колена ноги в чистом серебре,По локоть руки в красном золоте.Голова у Егорья вся жемчужная,Во лбу-то солнце, в тылу-то месяц.По косицам звезды перехожие…

Нет, был Змееборец попросту крепкий и приятный лицом мужчина, с умными глазами и черной кудрявой головой. Да и коник под ним был ладный и могучий, с гривой шелковой. Казачий сотник поклонился. Христолюбивый воин ему приветно кивнул.

– Чем-то встревожен, путник? В глазах твоих печаль.

– Полюбил я девушку, отправил ее с казаком в Черкасск, в станицу нашу. Только встретил и – расстался… А самому сызнова воевать с османами. Пуля-дура и не захочешь – догонит.

– Ты – казацкий сын, плоть от плоти ратника. И призван Господом быть земли родной заступником. Я с полками русскими везде и всечасно пребываю, не щажу ворогов, меч поднимающих на Русь. А в эти дни я здесь, с вами, у гор кавказских. Меня не всякий узреть может. Я прихожу на помощь только тем, кто верен Христу и присяге.

Конь Георгия вздернул голову, просясь в дорогу. Святой перехватил мощное копье, оперся на стремена. И перед тем, как исчезнуть в ночной мгле, сурово сказал:

– Не преклоняй головы пред недругами! Храни землю православную и отражай посягающих на нее. А я о тебе помнить буду…

Ремезов вздрогнул, веря и не веря в эту встречу с Георгием Победоносцем, теряясь в сомнениях: не привиделось ли ему? Но прилив сил не избывал в душе, неудержимо влек вперед. И даже когда неласково обошелся с ним дозорный казак, попеняв за то, что шляется среди ночи невесть где, сотник не стал особо препираться.

У костров, несмотря на глубокую ночь, вязались разговоры. Ремезов подошел к своим казакам. Урядник Рящин, увидев его, пружинисто встал.

– Ваше благородие! Есаул Кравцов требовал вас к себе. Сказывал, как явитесь, немедля к ним.

Усталость заплетала ноги. Но Леонтий прошел к камышовому шалашу, где ютился его командир. Казачина караулил у входа, сидя на ящике с ядрами, хранимом для пущей надежности под боком у есаула. Рядом располагались и артиллеристы.

Командир сотни лежал на ложе, покрытом одежинами и кошмой. Он, разморенный сном, не стал зажигать лучину, спросонок пробурчал:

– Это ты с Плёткиным на кордоне переполох поднял, по ногайцам палил. А потом невесть куда с уворованной бабой удрал?

– Было такое.

– Почему с тобой не явился ординарец? Я обоим вам такую взбучку дам, что… Накажу примерно!

– Плёткин прийти никак не может, господин есаул! Он в отъезде, по моему приказу.

– Ась? – Кравцов сел, выбросив ноги из-под кошмы. – В каком таком отъезде?

– Об том, Лука Агафонович, сказать не могу.

Кравцов, отдуваясь, стал с трудом натягивать высушенные ночью сапоги. Погодя встал, строжась голосом, отчеканил:

– Проступок ваш на кордоне, сотник Ремезов, сурового наказания достоин! Вы не доложились по всей форме дозорным, что устав обязывает выполнять! Сверх того, самочинно приказали казаку покинуть полк, что обязывает меня супротив сих бесчинств ваших меры принять!

Командир сотни выглянул из шалаша, позвал караульного. И едва тот, пригнувшись, вошел, приказал:

– Прими от господина сотника оружие! А тебе, Леонтий, приказываю отдать шашку, кинжал и пистолет. Утрецом за всё ответ держать станешь у Платова! А покамест свободен…

Брезжила зорька. Холодный тянул с севера ветерок. Леонтий стоял у костра, подставляя дуновениям лицо, гадая, сколько верст одолели уже его ординарец и Мерджан. Беспокоило его, что маловато у них съестных припасов. Бог даст, попадутся хотоны калмыков… Открывать, куда послал казака, покуда никак нельзя. Платов сгоряча на всё горазд. Приказать может, чтобы догнали и вернули назад. А Мерджан… Вновь окатило душу волнение!

До утра, до побудки, Ремезов просидел с казаками у огня. Вдоволь наслушался сказок и прелюбопытнейших историй о казачьих походах, победах и поражениях, про коварство ведьм и распутство баб, особливо чернокожих, из заморских стран. Спать так и не пришлось…

Есаул пробыл в палатке полковника недолго, прежде чем ординарец пригласил в нее Леонтия. Платов спозаранок был не в духе, хмурился. Не глядя на сотника, отрывисто спросил:

– Где казак Плёткин?

– Не могу сказать. Он бесперечь возвернется, господин полковник.

– Али ты хмелен, али сбесился, Ремезов? – постарался остепенить своевольца командир. – Мы на войне, а не на свадьбе. Докладывай по уставу! Куда казака снарядил?

– Никак не могу.

Платов, гневно раздувая ноздри, повернулся к сотнику.

– Разжалован в рядовые! – с нажимом произнес он, вставая. – Пред строем – полсотни плёток! Понятно, за что?!

– Так точно, господин полковник.

Бравый вид и уверенность, с какой держался приятель детства, ввели Платова в замешательство. Зыркнув на есаула, он приказал ему выйти. Приблизившись к Леонтию на расстояние шага, жестко бросил:

– Говори правду.

– А коли…

– Запороть велю! Ты меня знаешь… Неподчинения не дозволю!

Леонтий, однако, уловил в потемневших глазах Платова не ожесточение, а некую товарищескую заинтересованность.

– Отослал с невестой… Какую у ногаев отбил… К моим родителям отослал, – сбивчиво, теряясь в мыслях, проговорил Ремезов. – Ногаи за нами гнались, потому и кордон всколыхнули…