Имперский раб - Сосновцев Валерий Федорович - Страница 8

– Здорово, земляк! – сказал тот негромко по-русски.

Ефрем поднял голову и наткнулся на взгляд, из которого, казалось, сочилось наслаждение превосходством.

– Доброго здоровьичка… – изображая смущение от того, что не может подобрать титул, ответил Ефрем.

– Откудова прибыл-то, – начал было парень с гонором, но спохватился и, изобразив добродушие, добавил, – да ты не егози, не егози. Со мной можно запросто, мы же земляки.

«Холуй, – подумал Ефрем, – с тобой только и остается, что по-простому!» За короткое время Ефрем усвоил про пленников, что иного борьба за жизнь может толкнуть и на гнусность. Благополучный облик незнакомца и его нескрываемое чувство безнаказанности насторожили Ефрема.

– Да я вроде не прибыл. Меня доставили, – сказал он. Парень громко засмеялся. Ефрем продолжал: – Служивый я из Оренбурга… Попал вот, как кур в ощип.

– Ну, это пока не ощип, – похлопывая ногайкой по раскрытой ладони, подхватил незнакомец. – Ощип, братец, в рудниках серебряных или на поле хлопковом. Там так ощипают, хуже, чем в пекле! Больше года никто не выдерживает! А здесь, можно сказать, рай! Опять же для тех, кто с умом, конечно.

Парень внимательно посмотрел на Ефрема.

– Оно, конечно, так. Ежели с умом-то, тогда да-а, – согласился Ефрем. – Только поди же угадай, что тут за ум-то почитают?

– А это, братец, не мудрено. Ты говоришь, служивым был?.. И я служил… Барину служил, как отцу родному, можно сказать!..

Парень запнулся, словно искал, чего говорить дальше. Вдруг заговорил возмущенно:

– Мы кому присягали служить, а? Государыне и Отечеству? А ответь-ка мне тогда, братец Ефремка, что же она, стерва немецкая, – он снова запнулся и покосился на Ефрема, – не спасла меня, верного солдата своего, когда мой барин – командир батальонный, меня, слугу Отечества, киргизам продал, чтобы долг карточный покрыть?.. Это как, а?

– Ну, императрица и не могла знать про то… – робко возразил было Ефрем, но только распалил незнакомца.

– А другие офицеры и начальники что же?.. Брось, это потому, что я им всем, господам-то нашим, только и надобен, как скот. В отместку этим же киргизам я помог ограбить полковую казну да вместе с ними и бежал. К тому же они вовсе и не киргизы были, а бухарские караванщики. Мы тогда под Астраханью были, ну, оттуда прямиком сюда. Они хорошо поживились тогда. Меня за это наградили. Я теперь здеся вроде главного конюшего… А ты, брат Ефремка, спрашиваешь, что за ум почитается. Ты им услужи, и они тебя не оставят.

«А ведь я вроде не говорил тебе, землячок, как меня звать-величать. – Подумал Ефрем, – и про Отечество, барина, государыню ты понес ни с того ни с сего? Не значит ли это, что подсыл ты?»

– Ты вот что, когда тебя спросят, – продолжал новый знакомец, – сказывай все как есть и что знаешь и что особливо важное ведаешь.

– Спасибо за совет, не знаю только, как звать-величать тебя, добрый человек, – поклонился Ефрем.

– Романом зови меня, а для них я, – он кивнул на остальных слуг, – дабаша, по-нашему значит капрал. – Эй, вы, – крикнул он на ломаном бухарском двум своим подручным, стоявшим без дела у ворот конюшни, – отведите его назад в камору, не запирайте, но приглядывайте, – по-русски добавил, – я ужо сыщу тебя, свидимся. Иди с ними.

«Дурачина, не удосужился даже спросить, понимаю ли я по-ихнему. Видать, и впрямь тебе место на конюшне тиранствовать да злобу свою вымещать на ком ни попадя», – подумал Ефрем и пошел за прислужниками.

Вечером его снова привели в покои хозяина. Ходжа Гафур и тот же мулла снова расспрашивали его о России, о порядках в ней, о войне с турками. Филиппов сказал, что сам на той войне не бывал и ничего поэтому ценного сказать не может. На этот раз про пугачевский бунт не спросили ни слова. Мулла полюбопытствовал, как обучают юношей из богатых семей и где обучался сам Ефрем. Узнав, что его всему учил сначала отец, потом он своим умом от разных встреченных грамотеев знаний набирался, одобрительно кивал и цокал языком. Когда Ефрема снова увели в камору, ходжа спросил своего гостя:

– Что скажешь, почтенный Карим-ака? Уже больше месяца мои люди наблюдают за этим русским. Кроме того, что подозрительно хорошо он несколько языков знает, ничего не усмотрели.

– А старший конюх твой что говорит?

– А-а-эй! – с досадой протянул Гафур. – Дурак этот Роман, только и знает, что красть, выпрашивать подачки да еще оговаривать всех! Я держу его при себе, чтобы невольники ненароком не сплотились. Пусть сеет раздоры меж ними – мне спокойнее… Похоже, Ефрем быстро его раскусил. Как мне донесли, он дурачка из себя перед Романом покорчил, тот перед ним петухом попрыгал, на этом все и кончилось…

– Подозрительно мне то, что такой книжник и знающий человек, а дела ему на родине не нашли, как только в дикие степи загнать. – сказал мулла. – Я видел в России военных и чиновников, не все они тукие уж тупые самодуры.

– Ну почему же, – возразил Гафур, – а Романов господин чем не пример?.. Своих воинов продал! Полководец!.. Все не все, но многие.

– Правду сказать, это так, но и сам Роман, пожалуй, лучшего не достоин. Уж больно пакостный человек.

– Ну хорошо, посчитаем, что лазутчик этот Ефрем. Тогда скажи, ты поверишь, что через рабство он решится к нам проникнуть? Риск попасть в гиблое место куда больше, чем что-то важное высмотреть. Если он не дурак, то поймет это, а если дурак, то не додумается.

– Ты верно рассуждаешь, мудрый ходжа Гафур, – задумчиво проговорил мулла Карим. – Но если ты задумал пристроить в качестве подарка умного и преданного тебе человека к своему великому тестю, правителю нашей славной Бухары, почтенному Данияр-беку, да продлит Аллах его годы, то будь терпелив и последователен. Подарок тщательно готовить нужно. Иначе подари ему коня или верблюда.

– Подарил бы, да эти твари, как бы хороши и дороги они ни были, все равно говорить не умеют, – засмеялся Гафур, – хотя уж точно не лазутчики. Я в этом случае ничем не рискую. Но мне надо знать все, что происходит вокруг моего высокого родственника… чтобы быть ему опорой в нужный момент, разумеется.

– К чему спешить? Не лучше ли сделать так, чтобы правитель сам увидел твоего раба и сам захотел заполучить его. Мне говорили, что твой могущественный родственник не очень любит, когда его подданные превосходят своего господина. Тем более в имуществе, – улыбаясь сказал мулла. – Кроме того, для начала сделай преданным тебе самого раба.

– Это мысль! Хорошая мысль! – Посерьезнев, ответил Гафур – Я подумаю над этим, уважаемый Карим-ака. Спасибо тебе за совет. Аллах наделил тебя великим разумом и сердцем преданного друга.

Он поднялся с дивана. Встал и мулла.

– Спасибо и тебе, мой высокочтимый друг Гафур, – ответил Карим, – я надеюсь, что не раз еще смогу послужить тебе с пользой!

«Не забывая при этом и своих выгод, – подумал Гафур. – Я ведь знаю тебя! Непременно вскоре прибежишь одалживаться. Забывая, что уже должен сверх меры!»

Отвесив друг другу прощальные поклоны, они расстались.

Дней десять Ефрема гоняли на конюшню. Он чистил стойла, носил корм и воду, словом, делал все, что приказывали. Роман вертелся тут же, нес что-то вроде сплетен, бахвалился, расписывал, как удачно он устроился. Среди невольников на конюшне работали еще двое русских и двое персов, все молодые и крепкие ребята, но сломленные духом и покорно прозябавшие день за днем. Всех их вместе с Ефремом поселили в одном тесном сарае. Спали они на соломенных тюфяках, ели скудно, но не голодали. Всех заставляли часто чистить и стирать одежду – боялись заразы.

Однажды, ближе к вечеру, один из русских невольников чем-то не угодил Роману. Ефрем не видел, но услышал, как тот кричал, когда Роман стегал его ногайкой. Вплетенная в конец плетки галечка оставляла на теле раба мгновенно вздувавшиеся кровавые шишки, некоторые из них кровоточили, и на рубахе проступали красные пятна. Неизвестно как долго продолжалось бы истязание, если бы один из рабов-персов не прибег к хитрости. Ефрем видел, как он, подобрав с полу тонкую острую палочку, через щель перегородки, отделявшей стойла, резко ткнул ею стоявшего там молодого жеребца. Испуганное животное, и так уже взволнованное стонами несчастного, вспрянуло, раздалось истошное ржание, и конь заметался. От неожиданности и испуга, постоянного спутника мелких тиранов, Роман отскочил от своей жертвы, стал затравленно оглядываться, тяжело дышал. Удостоверившись, что ему ничто не угрожает, он прекратил истязание, но сказал зло: